Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Л. Н. Толстой. Одумайтесь! М.: Cheapcherrybooks, 2022
Антивоенный манифест Л. Н. Толстого «Одумайтесь!» начинается со слов «Опять война» и потому, на первый взгляд, кажется реакцией на проигранную Россией войну с Японией 1904—1905 гг. Между тем он был задуман еще до ее начала: в этой статье 75-летний писатель подводил итог своим давним размышлениям о насилии и власти, о религии и личной ответственности, о социальных и национальных конфликтах. Новая война, обнажившая внешнеполитический и внутренний кризис Российской империи и приблизившая первую русскую революцию, стала лишь еще одним подтверждением того, что Толстой уже давно понял, но теперь выразил с еще большей страстностью, прямотой и бесстрашием: человек ни при каких условиях не должен участвовать в боевых действиях, а должен по мере сил своих противостоять тому всеобщему «одурению и озверению», какое представляет из себя война. Наказы Толстого кому-то могут показаться неисполнимыми, чрезмерно идеалистичными, однако он не хуже других знал о тех искушениях, которые несет в себе война, и о тех путах, которыми она человека связывает. Даже ему потребовалось немало времени, чтобы прийти к тем выводам, которые он делает в «Одумайтесь!»: подчас он с сокрушением констатировал, что так и не смог полностью избавиться от патриотизма, который заставляет человека радоваться поражению врагов и кичиться заслугами своей армии. Читая о сдаче Порт-Артура, Толстой чувствовал горечь и с присущей русскому офицеру и дворянину гордостью заявлял, что «в наше время этого не было бы. Умереть всем, но не сдать!» Тем не менее он боролся с этим чувством, осознавая, что патриотизм является не естественным чувством человека, а идеологическим конструктом, который государственные институты навязывают людям для того, чтобы разъединить их и натравить их друг на друга.
В молодости Толстой отправился служить на Кавказ во многом из желания придать своей тогдашней беспорядочной жизни подобие порядка и благообразности. Он надеялся сделать военную карьеру, дабы поразить родных и знакомых боевыми заслугами, и в глубине души, судя по всему, мечтал о флигель-адъютантстве, т. е. о службе при самом государе. Не только патриотизмом, но и карьерными видами мог быть продиктован его переход в Южную, а затем Крымскую армию, главнокомандующим которой был его дальний родственник князь М. Д. Горчаков. Однако карьеры Толстой так и не сделал и некоторыми сослуживцами воспринимался как «турист», который не столько исполняет свой долг на вверенном ему посту, сколько перемещается с места на место, пытаясь понять, как же на самом деле устроена война. В черновиках к раннему рассказу «Набег» (1853) он писал, что ему «интереснее знать: каким образом и под влиянием какого чувства убил один солдат другого, чем расположение войск при Аустерлицкой или Бородинской битве». Этот интерес способствовал тому, что Толстой в 1856 г. окончательно предпочел писательство службе, выйдя в отставку; однако отвечал он на поставленный в «Набеге» вопрос в разные годы по-разному. В «Севастопольских рассказах», вызванных к жизни опытом его собственного участия в Крымской кампании 1854—1855 гг., он сам был не чужд патриотического воодушевления: почти годовая осада города, фактически брошенного на произвол судьбы бездарным командованием и коррумпированными чиновниками, воспринималась им как подвиг русского народа, сопоставимый с защитой Трои. А вот затяжная кавказская война, участником которой он тоже был, воспринималась иначе, ибо носила не оборонительный, а наступательный характер: в черновых вариантах «Набега» (в печатной версии такие сцены, конечно, были невообразимы) он описывает бессмысленное убийство 18-летней чеченки русским карабинером, заканчивая эту сцену публицистическим обращением к убийце:
Карабинер, зачем ты это сделал? <...> Когда ты вернешься в Штаб и усядешься в швальню, скрестив ноги, ты самодовольно улыбнешься, слушая рассказ товарищей о своей удали <...> Но вспомни о солдатке Анисье, которая держит постоялый двор в Т. губернии, о мальчишке — солдатском сыне — Алешке, которого ты оставил на руках Анисьи и прощаясь с которым ты засмеялся, махнув рукою, для того только, чтобы не расплакаться. Что бы ты сказал, ежели бы буяны-фабричные, усевшись за прилавком, спьяна стали бы бранить твою хозяйку и потом бы ударили ее и медной кружкой пустили бы в голову Алешки? <...> Может быть, тебе в голову не может войти такое сравнение; ты говоришь: «бусурмане». — Пускай бусурмане; но поверь мне, придет время, когда <...> в душе твоей вдруг проснется воспоминание о бусурманке, и в воображении ясно нарисуется ужасная картинка: потухшие глаза, тонкая струйка алой крови и глубокая рана в спине под синей рубахой <...> и голос совести неслышно, но внятно скажет тебе страшное слово.
Такие сцены ставили под сомнение и «цивилизованность» русской нации, и оправданность российских имперских проектов; они, кроме того, показывали глубинное сходство желаний людей разных национальностей и вероисповеданий и всю нелепость аргументов, которыми мотивируются войны: очевидно, что, подобно своим врагам-кавказцам, карабинер больше всего мечтает вернуться к мирной семейной жизни, но заглушает свою тоску по дому сомнительными «подвигами» и презрением к «бусурманам».
Так почему же он не складывает оружия? Десятилетием позднее, в «Войне и мире», Толстой рассмотрит эту проблему с философской точки зрения, предполагая, что должен существовать неведомый человеческому разумению закон Провидения, предопределяющий перемещения народов и их столкновения: он показывает, что действия русских и французов лишь в малой степени определяются приказами Наполеона или Кутузова; скорее они действуют стихийно, подчиняясь «силе необходимости». Объявляя войну чем-то природным или даже сверхприродным, Толстой до некоторой степени признавал ее неизбежность; тем не менее даже здесь писатель скорее предпочитает убить своих любимых героев из числа военных — князя Андрея и Петю Ростова, чем сделать их самих убийцами. В последующих своих произведениях он, отказавшись от изучения того, что не поддается познанию, вновь сосредоточится на проблемах социальных и моральных, в частности на проблеме личной ответственности человека за военные преступления. В «Анне Карениной» его устами заговорит Константин Левин, не понимающий русских добровольцев, отправляющихся на Балканы освобождать сербов от ига Османской империи. Во-первых, по мнению Левина, любовь и ненависть возможны лишь по отношению к человеку, с которым тебя лично что-то связывает; испытывать же абстрактную любовь к человечеству или братьям-славянам столь же неестественно, как заочно ненавидеть всех турок; во-вторых, народы специально избирают себе правительства, чтобы избавиться от необходимости отвечать за развязывание войн. Будучи мобилизованным, человек по крайней мере не чувствует себя источником преступления, он лишь вынужденно подчиняется приказам, что снимает с него часть вины; доброволец же отказывается от этой «привилегии» и тем самым обрекает себя на духовную смерть.
У позднего Толстого хватит мужества пойти еще дальше и заявить, что разум и совесть даны человеку затем, чтобы не подчиняться тем, кто требует от него нарушения заповеди «не убий». В работах «Царство Божие внутри вас», «Приближение конца», «Патриотизм и правительство», «Не убий» и многих других он говорит об этом экспрессивным языком публициста — прямо, взволнованно, обходясь без сложных художественных построений, но тем вернее заражая читателя своим отвращением к насилию, возведенному в государственную политику. Под влиянием Толстого все больше призывников в русскую армию стало отказываться от исполнения воинской повинности, считая ее несовместимой с проповедью Христа и этическими нормами (в «Одумайтесь!» приведены письма таких отказников). Писатель отвергает соображение о том, что армия необходима по крайней мере для обороны страны от потенциального противника: по его мнению, национальная вражда искусственно разжигается властью в простых людях, не имеющих нужды покидать свои дома и идти убивать других за тридевять земель. Подтверждением тому, что воевать противоестественно, является для него тот факт, что военные всегда ищут для себя оправданий: солдат убеждает себя, что вынужден подчиняться начальству или идет сражаться с людьми безнравственными. Иными словами, нормальный человек ни за что не признается себе, что хочет убивать. Соответственно, спасение от последующих нравственных пыток может состоять лишь в том, чтобы слушать свой внутренний голос и отказываться выполнять преступные приказы. В «Одумайтесь!» Толстой использует любимую им в поздние годы форму рассказа: помимо собственных размышлений, он включает в текст цитаты из сочинений мыслителей всего человечества — Канта, Ламенэ, Марка Аврелия, Амиеля и многих других. Беря себе в союзники великих мира сего, он еще раз подчеркивает, что все народы руководствуются общими представлениями о смысле и цели жизни и человек будет тем счастливее, чем больше будет стремиться к братскому единению со всеми людьми, вне зависимости от их цвета кожи, веры и национальности. Эти слова в высшей степени актуальны и сейчас.