Неряшливая псевдонаука

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Станислав Андрески. Социальные науки как колдовство. М.: Издательство Института Гайдара, 2025. Перевод с английского Дмитрия Кралечкина. Содержание

Подобно большинству социальных движений, нынешняя волна социальных протестов представляет собой сложный феномен, проявляющийся в разных местах в разных формах (соответствующих различиям в причинах и следствиях); и лучше всего его можно понять, если представить в качестве накладывающихся друг на друга волн, каждая из которых вызвана своим комплексом факторов. В США, как известно, студенческие волнения тесно связаны с сопротивлением нелегальной (поскольку так и не объявленной) войне во Вьетнаме, а также с афроамериканской борьбой за равные права; в то время как в Польше и Чехословакии студенты не бунтуют против старого поколения как такового, они просто пытаются продолжить традиционное сопротивление чужеземной власти и подавлению ценных для них местных традиций. Тяжелая рука бюрократии, держащая своей хваткой массовые университеты во Франции, Италии и Японии, а также (о чем подозревают лишь немногие иностранцы) в США, производит чувство отчужденности как у преподавателей, так и студентов, а неопределенность относительно будущей занятости создает у последних бунтарский настрой.

Кроме всего этого, охочие до сенсаций телевидение, радио и газеты вызывают своими совместными усилиями имитационные волны, распространяющиеся независимо от местных условий, которые могли бы породить такое поведение без этой внешней помощи. За всем этим скрывается культурное опустошение, которое обессиливает импульсы активной общительности, индивидуальной или коллективной предприимчивости, сводя граждан к положению пассивных и тупых телезрителей, не обладающих иными идеалами, помимо бездумного выполнения норм потребительского менталитета, а способность общества сдерживать силы недовольства подрывается постоянным высмеиванием любых моральных идеалов и любых форм авторитета рекламщиками и предпринимателями, которые не прочь нажиться, льстя доверчивой молодежи.

Никакое притворное братание не может изменить того факта, что образование заключается в передаче знаний от тех, кто знает, тем, кто не знает, то есть в привитии людям как человекообразным животным привычек и вкусов, благодаря которым они только и могут стать цивилизованными людьми. Этого можно в определенной мере добиться простым принуждением, однако на более высоком уровне требуется подлинное уважение ученика к учителю, которое как раз и было подорвано в современных образовательных учреждениях, и не только рекламщиками и пропагандистами, но также и исчезновением ориентированного на ценности образования, хотя подчас и несколько ершистого ученого (который мог быть странным, сварливым или тщеславным, но не был наемником, поскольку был всем сердцем предан идеям) и его заменой ловким, ориентированным на внешние ценности академическим дельцом, занятым поиском финансирования и построением собственной империи, который выбирает свои мнения, установки и мораль так же, как и друзей, то есть соответственно их полезности для карьеры.

Простого перечисления некоторых наиболее общих факторов достаточно для того, чтобы отвергнуть мысль о том, что умножение числа варваров в институтах высшего образования было вызвано исключительно тем снижением качества социальных наук, которое мы обсуждали, несмотря на заметное преобладание студентов, им обучающихся, среди бунтарей. Последнее может объясняться двумя факторами: (1) те, кто не доволен нынешним порядком, обычно сосредотачиваются в науках, которые заняты тем, что ставят его под вопрос; (2) изучение таких наук снижает склонность принимать актуальные условия за данность или же считать их желательными. Поэтому, даже если бы их преподаватели и учебники были безупречны, студенты, обучающиеся социальным наукам, все равно составляли бы более значительную часть революционных элементов, нежели физики или медики, чье внимание отвлекается от политики трудоемким обучением и вполне гарантированными карьерными перспективами.

Несмотря на это оправдание социальных наук, специалисты по ним все же должны за многое ответить, и в какой-то мере они наверняка ответственны за бездумный нигилизм своих учеников. Бунтарей, конечно, можно считать больным продуктом больного общества; и, хотя они в целом в своих претензиях правы, их программы сводятся к пословице «Из огня да в полымя». Но даже в этом отношении большую опасность сегодня может представлять не дурная социология или психология, но излишнее пристрастие к пассивному зрительству, за которым следует утрата силы воли и умственной дисциплины.

Пока положение преподавателя обеспечивало согласие с ним учеников, независимо от его способностей, и пока умонастроение молодежи отвечало общей линии восприимчивой конформности, она внимала любой помпезной белиберде, особенно если последняя освобождала праздных и неумных юнцов от необходимости мыслить и открывала им возможности трудоустройства, которые в более требовательные времена были бы им недоступны. Но, к сожалению, у этого блаженного ничегонеделания есть внутренние недостатки, один из которых состоит в том, что упразднение стандартов учености привело к тому, что любого можно нанять на любой академический пост, а потому процесс отбора кандидатов на должности и на повышение превратился в игру интриг и удачи, а это, в свою очередь, предоставило «аутсайдерам» оправдание для их естественного недовольства «инсайдерами». Кроме того, легкость, с которой можно выучить науку перевода тривиальностей на определенный жаргон, позволяет ловким студентам-второкурсникам достичь уровня профессора Гарвардского или Колумбийского университета, чем отменяется естественное неравенство между преподавателем и учеником и устраняется оправдание академической иерархии или даже самого существования образовательных институтов.

Как только некоторые заслуженные профессора стали считаться лицемерными пустышками, статус всех остальных коллег был также автоматически понижен, так что они утратили возможность авторитетно увещевать и теперь вынуждены вступать по каждому поводу в споры и пререкания, из-за чего многие из них превратились в невротиков и развалин, ведь нужны по-настоящему крепкие нервы и остроумие, чтобы побеждать в каждом споре с толпой энергичных и подчас весьма умных молодых людей, причем стоит лишь однажды высмеять учителя — и его статус и самоуважение могут быть уничтожены навсегда. Сегодня же, поскольку лишь немногие преподаватели могут удовлетворить подобным требованиям, а в социальных науках к тому же практически не осталось никакого ядра несомненных знаний, на которое можно было бы опереться, они зачастую боятся собственных учеников, нередко отрекаясь от своего авторитета и смиренно подчиняясь политиканам из студенческой среды, что делает преподавание этих дисциплин еще более гротескным, чем раньше.

Хотя некоторые из протестующих студентов действительно могут обладать умом, позволяющим им видеть всю искусственность жаргона, было бы чудом, если бы они смогли поставить свои дисциплины на более надежное основание, не имея надлежащей подготовки, тем более что знакомство с неряшливой псевдонаукой почти наверняка ослабило их способности к логическому рассуждению. Кроме того, как только отброшены каноны логики и ясности, можно верить в любую бессмыслицу и с полным правом выбирать убеждения в соответствии с их эмоциональной привлекательностью. Поэтому неудивительно, что студенты посмышленее, которых тошнит от скучных разглагольствований их преподавателей, увязших в жаргонизмах, попадают под действие чар философствования Маркузе, которое, хотя оно и столь же ущербно по любым разумным интеллектуальным стандартам, все же порой содержит в себе хлесткие фразы, пригвождающие пороки нашей цивилизации и вполне отвечающие идеализму и в то же время вандализму молодежи. Те же, кому замес Маркузе кажется недостаточно крепким, могут подхватить воинственно-романтические лозунги Че Гевары или же найти отдушину для своих садомазохистских импульсов в том суровом разоблачении белого человека, которым известны работы Франца Фанона.

Молодые бунтари, освобожденные своими учителями от оков логики, легко примиряют аскетически-дисциплинарный коллективизм Мао с принудительным эротизмом, обоснованным неверным прочтением Фрейда, а также с протокольным поклонением величию «рабочих», за которым на самом деле скрывается байроновская самовлюбленность и капризность, не обращающая никакого внимания на чувства или благосостояние обычных людей. В защиту сторонников всех этих крепко замешанных верований следует сказать то, что они не намного хуже многих учебников, которые студенты вынуждены читать; и, если сравнить святое писание ортодоксального коммунизма с плодами современной «классики» социальных наук или же с материалами крупных бюрократических симпозиумов, мы поймем, что не только Ленин и Троцкий, но даже и Сталин были не только лучшими авторами, но и лучшими политологами, социологами и психологами, чем академические бонзы, а Маркс возвышается над всеми ними как настоящий сверхчеловек.

Если бы не давно сложившаяся привычка, нам показалось бы совершенно безумным, что все должны искать решения проблем современной цивилизации в работах человека, который, хотя он и был, безусловно, гением, писал в те времена, когда не было автомобилей, авиации, телефонов, компьютеров, статистики и генетики, когда не было известно то, что бактерии вызывают заболевания, а человек произошел от своих обезьяноподобных предков (о чем Маркс узнал только на полпути своей писательской карьеры). Однако молодые бунтари, высмеивающие мнения всякого, кому больше 40 или 30, а может быть, и 25 лет, с готовностью подхватывают сентенции 70-летнего председателя Китайской коммунистической партии, принимая за благую весть каждое слово автора «Капитала», которому сейчас бы исполнилось больше 150 лет. Это предпочтение, однако, покажется менее странным, если вспомнить, что все нужно сравнивать с тем, к чему вы привыкли. Конечно, нам известно, что, как и всякий другой мыслитель, каким бы великим он ни был, Маркс изобрел лишь некоторые элементы своего инструментария, а большую часть своих идей и материалов заимствовал у своих предшественников и современников. Считать, что все в его текстах совершенно оригинально, — все равно что считать каждую формулу в учебнике физики изобретением его автора. Тем не менее работы Маркса и Энгельса стали в свое время великим интеллектуальным достижением, и даже сегодня они могут навести на интересные мысли. Во многих отношениях они были ошибочными, даже если судить по уровню знания, доступного на момент их создания, не говоря уже о том, что мы знаем сегодня, однако эти авторы никогда не заполняли страницы своих книг бессмысленной белибердой. Достоинство того или иного научного вклада должно оцениваться относительно знания, существующего на момент его создания, но, даже если не обращать внимания на даты и сосредоточиться на полезности в осмыслении хаоса недавних событий или интерпретации актуального состояния нашей цивилизации, работы Маркса или Энгельса обладают бесконечно большей ценностью, чем весь совокупный продукт Парсонса, Мертона, Истона, Хоманса, Дойча, Лазарсфельда, Скиннера, Гурвича, Леви-Стросса и их сообщников, учеников, последователей и поклонников. Конечно, такой контраст меньше заметен, если взять современных эпигонов Маркса и Энгельса, а не их самих, поскольку, хотя великий мыслитель и может допустить фундаментальные ошибки, когда пытается нащупать новые идеи, только фанатик будет упорствовать в них, считая учителя непогрешимым даже тогда, когда его ошибки стали очевидными.

В начале столетия среди марксистов встречались такие по-настоящему творческие мыслители, как Карл Каутский, Эдуард Бернштейн, Акилле Лория и Людвик Крживицкий; но в ту пору марксизм оставался новым, напористым, быстро развивающимся корпусом идей, не успевшим закоснеть и превратиться в учение бюрократического истеблишмента. Тем не менее даже эти поздние марксисты, хотя они и не возвышаются столь же явно над современными специалистами по социальным наукам, внесли больший вклад в наше понимание социальной реальности, чем последователи Парсонса или сторонники дурно понятой кибернетики. Если сравнить, к примеру, работу Бухарина «Исторический материализм», написанную более полувека назад, с «Введением в социологию» гарвардского профессора Алекса Инкелса (который не хуже многих других), мы тут же заметим, что первая книга намного интереснее и умнее. Возможно, несправедливо сравнивать образцы столь разной значимости, но, если мы, чтобы уравнять шансы, сопоставим продукты двух британских академиков с приблизительно одинаковой репутацией и влиянием и сравним, скажем, «Политические системы» Вайзмана (упомянутые в одной из предыдущих глав) с «Государством в капиталистическом обществе» Ральфа Миллибанда, разница в пользу марксиста покажется не менее очевидной. Поэтому неудивительно, что многие молодые люди, утомленные тоскливым птичьим языком своих учебников, попали под власть столь старой доктрины.

Кроме того, воодушевление Марксом среди студентов подпитывается и тем, что традиционные социологи тщательно избегают не только его имени, которое практически не упоминается в некоторых весьма пухлых историях социологии, экономики или политологии, но также и важных вопросов, им поставленных. Ранние американские социологи, такие как Эдвард Росс и Чарльз Кули (не говоря уже о намного более оригинальном Веблене), свободно рассуждали об эксплуатации, классовом конфликте или роли мошенничества и насилия в политике. Но с тех пор, как фонды начали осыпать ученых из своего рога изобилия, такие темы оказались табуированными, вследствие чего студент, впервые прочитавший о них у Маркса, воображает не только то, что никто не знал об этих вещах до него, но и то, что Маркс — это последнее слово науки по всем этим вопросам. Поэтому высокопоставленные пандиты, которые замели все эти малоприятные аспекты социальной жизни под ковер, сами сделали марксизм привлекательным, представив его в качестве запретного нового плода; а освободив умы своих учеников от требований логики и ясности, они подготовили почву для измышлений вандализма, в сравнении с которыми ортодоксальный марксизм покажется мелодичным голосом разума.

* Фото в начале материала: Stiftung Haus der Geschichte