В издательстве Corpus вышел русский перевод книги британского историка Кэтрин Мерридейл «Ленин в поезде» о возвращении вождя социалистической революции из эмиграции в Россию. «Горький» публикует отрывок из главы «Красное озеро», в которой рассказывает о жизни Владимира Ильича в Цюрихе и его окончательной радикализации под впечатлением от мировой войны.

Кэтрин Мерридейл. Ленин в поезде. Путешествие, которое изменило мир. М.: Corpus, 2021. Перевод с английского Александра Турова. Cодержание

В отличие от Парвуса, Троцкого и Моэма, Ленину Швейцария пришлась по душе. Ему нравились горы и озера, возможность, как он писал матери, «гулять, плавать и ничего не делать». Комнату в таком большом городе, как Цюрих, найти было нетрудно. Кухня Ленина устраивала, тем более что он едва ли придавал значение еде. К тому же в Швейцарии и в военное время, когда остальная Европа бедствовала, были и молоко, и сыр, и свежий белый хлеб. После полудня, когда любимая его библиотека была закрыта, Ленин, закусив дешевым («по пятнадцать сантимов») ореховым шоколадом, шел с Крупской гулять. Хотя плата за визиты к врачам была высокой, случись нужда, он не стал бы лечиться ни в какой другой стране. Свою первую поездку в Швейцарию Ленин совершил еще лет двадцати с небольшим — проконсультироваться у специалиста по болезням желудка.

В 1916 году Ленин постоянно осел в Цюрихе. Отчасти из-за относительной дешевизны, но во многом из-за центральной библиотеки, только что открывшейся в просторном здании поблизости от средневековой Проповеднической церкви (Predigerkirche). Здесь, облюбовав себе определенное место, он собирал материал для новой работы.

Он старался использовать все время, пока была открыта библиотека, — вспоминала Крупская, — шел туда ровно к девяти часам, сидел там до двенадцати, домой приходил ровно в двенадцать часов десять минут (от двенадцати до одного часу библиотека не работала), после обеда вновь шел в библиотеку и оставался там до шести часов.

Он напряженно работал — обложившись стопками книг и не выпуская из рук остро отточенного карандаша.

Мы все <...> постоянно восхищались умом нашего лектора, — вспоминал один из слушателей Ленина на занятиях в социалистическом кружке, — продолжая острить между собою, что от слишком большого ума у него волосы вон лезут .

Как следует из заметок Ленина, за время пребывания в Цюрихе он прочитал 148 книг и 232 статьи на русском, английском, французском и немецком языках, среди них сочинения Аристотеля и Гегеля, Чехова и Фейербаха. К июню 1916 года он подготовил пространную статью, позднее опубликованную под заголовком «Империализм как высшая стадия капитализма».

Других эмигрантов притягивало кабаре «Вольтер», находившееся на той же улице, где жил Ленин. На открытии этой колыбели дадаизма играл оркестр балалаечников, а в анархических шоу, которые проходили в кабаре по вечерам, иногда принимал участие цыганский хор. Если же диссонанс и деструкция приедались, то в Цюрихе можно было найти множество других культурных возможностей. Город в нейтральной стране, свободный от повинностей и тягот войны, он как магнит притягивал к себе людей искусства и литературы. К западу от района, где жил Ленин, на набережной реки Лиммат находилось кафе «Одеон», где постоянно бывали Стефан Цвейг и Джеймс Джойс, Альберт Эйнштейн, Эрих Мария Ремарк и злополучная Мата Хари. Ленин ничего не имел против одной-другой чашки чаю в кафе, но никогда не забывал о том, что его жизнь посвящена более высокой цели, чем пустая болтовня. Никакое веселье не могло отвлечь его от дела: рассказывают, что однажды он в парижском кафе настолько погрузился в чтение газеты, что Амедео Модильяни смог поджечь ее прямо в руках у Ленина. Неслучайно в большевистской среде его называли Старик, хотя в 1916 году ему было всего сорок шесть.

Будучи главой наиболее непримиримой фракции марксистов, Ленин выглядел опасным исключением на фоне большинства русских эмигрантов. Он нисколько не сожалел о том, что в 1903 году втянул партию в раскол на большевиков и меньшевиков. Через год после этого события, отзываясь на брошюру Ленина «Шаг вперед — два шага назад», Юлий Мартов писал, что она дышит «мелкой, подчас бессмысленной личной злобой», «поразительной самовлюбленностью», «слепой, глухой и вообще какой-то бесчувственной яростью». Однако самому Мартову его собственные слова только вредили, а харизму Ленина — усиливали .

В любом собрании европейских социалистов Ленин сразу ощетинивался. В 1907 году, слушая программную речь чрезвычайно авторитетного марксиста Георгия Плеханова, он весь издергался, он не находил себе места, плечи его тряслись «в беззвучном смехе». На банкете в честь Августа Бебеля, одного из самых заслуженных социалистов Германии, он в своей речи бросил публичный вызов почетному гостю. Такая агрессивность, конечно, объяснялась самозабвенной погруженностью в тактику революционной борьбы, но она много говорила и о его личности.

В 1916 году румынский марксист Валериу Марку, пацифист и в тот момент беженец, решил, что он непременно познакомится с человеком, которого он называл «атаманом разбойников». Этот импульс был одновременно романтического и политического свойства, так как Марку был очарован некой фантазией о России, в которой он никогда не бывал и которая пленяла его одновременно образами революции и бескрайних сибирских просторов. Может ли реальность соперничать с подобным величественным представлением?

В погоне за своей химерой Марку углубился в переулки, отходящие от набережной Лиммата, и забрел в ресторанчик, который содержала белокурая дама лет сорока с небольшим по имени фрау Преллог. Поднявшись по шаткой деревянной лестнице на второй этаж, он обнаружил, что заведение состоит, собственно, из узкого коридора с голыми стенами, большую часть которого занимает длинный некрашеный деревянный стол. Пахло плесенью — «как в погребе», подавали «жидкий суп, пересушенное жаркое и дешевые десерты».

Ленин пока не пришел, и молодой человек мог еще несколько минут побыть наедине со своим воображаемым идеалом. В заведении фрау Преллог, как обнаружил Марку, Ленина знали под его настоящим именем — господин Ульянов, — здесь его уважали и любили. Марку думал увидеть рослого и привлекательного или по меньшей мере импозантного господина — образ, часто возникавший в воображении читателей Ленина. Как такой выдающийся герой мог столоваться у фрау Преллог, было не вполне ясно; другие посетители за столом были «сплошь молодые мужчины, на вид смелые и весьма загадочные».

Но когда появился Ленин, фантазии Марку должны были уступить место реальности. Легендарный орел революции был невысок («коренастый рыжеватый человек среднего роста», как вспоминал другой восторженный юноша), почти лысый, с редкой рыжеватой растительностью вокруг крупного черепа. Молодой человек ожидал хмурого и неприветливого взгляда, но лицо Ленина «мгновенно растянулось в насмешливую улыбку».

Не только Валериу Марку — многих вид Ленина сбивал с толку. Роберт Брюс Локкарт, встретившийся с ним позднее, считал, что первый в мире и, безусловно, выдающийся руководитель социалистического государства выглядит как «провинциальный лавочник». Максим Горький, тоже находивший, что Ленин «как-то слишком прост», замечал: «Не чувствуется в нем ничего от „вождя”».

С полицейской фотографии 1895 года на нас смотрит презрительное, малосимпатичное лицо молодого человека с брезгливостью во взгляде. По словам Ариадны Тырковой, жены журналиста Гарольда Уильямса, глаза у Ленина были «волчьи, злые». Но лицо его притягивало и каждого заставляло взглянуть на него еще раз. Лицу Ленина была свойственна живость, которую не передает ни одна фотография. Лучше всего видел его тот, кто смотрел ему прямо в глаза. По словам Глеба Кржижановского, они были «необыкновенные, пронизывающие, полные внутренней силы и энергии, темно-темно-карие».

Эти глаза вспыхнули от удовольствия, когда после обеда фрау Преллог высказалась в том смысле, что солдатам на фронте хорошо бы перестрелять своих офицеров и вернуться домой. «Перестрелять офицеров! Великолепная женщина!» — воскликнул он. Это было первое, но далеко не последнее, что поразило Марку. Ленин пригласил его в гости, и на следующий день молодой человек уже стучался в дверь квартиры по адресу Шпигельгассе, 14, — в одном из многочисленных старинных домов в лабиринте горбатых улиц старого Цюриха. Ленин и Крупская снимали жилье у сапожника, которого Ленин с удовлетворением отрекомендовал как «интернационалиста». Комнаты были маленькие и душные: окна открыть было невозможно из-за тухловатого запаха, доносившегося из колбасного цеха, разместившегося в подвальном этаже. Тесная квартира с простой мебелью казалась суровой («как тюремная камера», по отзыву другого посетителя). За разговором о забастовках, гражданской войне в Европе и тому подобном незаметно пролетели два часа. То, что говорил тогда Ленин, Марку запомнилось навсегда. Даже особенности речи собеседника помогали памяти (его грассирование усиливало империализм, превращая его в имперрриализм) .

Одно меня удивляет, — говорил Ленин, — вы и ваши друзья хотите целиком изменить этот мир, который провонял низостью, рабством и войной, и все-таки вы категорически отвергаете всякое применение силы.

Среди молодых левых пацифизм стал распространенной формой реакции на войну — точка зрения Ленина была иной. Открыв ящик стола, он вынул черновик только что дописанной статьи [«О лозунге „разоружения”»] и прочитал:

Угнетенный класс, который не стремится к тому, чтобы научиться владеть оружием [тут он тоже грассировал], иметь оружие, такой угнетенный класс заслуживал бы лишь того, чтобы с ним обращались как с рабами. Требование разоружения в нынешнем мире является не чем иным, как проявлением отчаяния.

В печатной версии статьи, опубликованной в сентябре 1916 года, те же мысли были сформулированы еще жестче:

Если теперешняя война вызывает у реакционных христианских социалистов, у плаксивых мелких буржуа только ужас и запуганность, только отвращение ко всякому употреблению оружия, к крови, смерти и пр., то мы должны сказать: капиталистическое общество было и всегда является ужасом без конца.

В Цюрихе нельзя было расслышать артиллерийскую канонаду на европейских фронтах, но все же такой отклик на страшную катастрофу Европы казался странным.

Марку смог убедиться в том, что ленинское видение будущего заключало в себе черты скорее апокалипсиса, чем просто вооруженной борьбы. Беседуя со своим гостем в сытом Цюрихе, лежащем на берегу прекрасного озера, вождь большевиков пророчил мировую революцию, говорил о серии хорошо скоординированных и безжалостных кампаний насилия, которые позволят навсегда уничтожить двойное угнетение — и капиталистическое, и империалистическое. Буржуазия должна погибнуть, крупные земельные владения и поместья исчезнут в огне, рабовладельцы сами превратятся в рабов.

Ленин не планировал никаких вторжений извне, — вспоминал Марку, — лишь восстание внутри страны <...>. Каждый революционер, говорил он, должен способствовать поражению своей собственной страны. <...> Главная задача состоит, полагал он, в том, чтобы <...> организовать все моральные, физические, географические и тактические элементы будущего восстания и чтобы собрать воедино всю ненависть, пробужденную империализмом на всех пяти континентах.

В 1914 году Ленин сформулировал это следующим образом:

Превращение современной империалистической войны в гражданскую войну есть единственно правильный пролетарский лозунг .

«Он писал так, будто тысячи людей жадно ожидают его слов, — вспоминал Марку, — как будто наборщик уже стоит у дверей». Этот человек не удовлетворился бы мирными переговорами или планами общественного контроля над капиталистическими фабриками; его целью было разрушить до основания систему, порождающую войны. Павел Аксельрод, меньшевик и соратник Мартова, еще в 1910 году говорил о Ленине как о человеке, «который двадцать четыре часа в сутки занят революцией, который не думает ни о чем другом, кроме революции, который во сне видит сны о революции». «Недаром, — писал Троцкий, — в словаре Ленина столь часты слова непримиримый и беспощадный».

Старая революционерка Вера Засулич еще раньше приходила к похожим выводам, сравнивая молодого Ленина с Плехановым, пользовавшимся наибольшим авторитетом среди эмигрантов-марксистов:

Вера Ивановна, по ее собственному рассказу, говорила Ленину: «Жорж (Плеханов) — борзая: потрепет, потрепет и бросит, а вы — бульдог: у вас мертвая хватка». Передавая мне впоследствии этот диалог, — вспоминал Троцкий, — Вера Ивановна добавила: «Ему (Ленину) это очень понравилось. „Мертвая хватка?” — переспросил он с удовольствием». И Вера Ивановна добродушно передразнивала интонацию вопроса и картавость Ленина.