Карнавал в Неаполе, конечно же, уступает подобным праздникам в Риме и Венеции как по продолжительности, если говорить о Венеции, так и по роскоши, масштабу, характерным для этих двух городов. Неаполь, будучи самым бедным среди своих братьев и сестер, не мог сравниться с ними по размаху ввиду ограниченности средств. В Неаполе, таким образом, карнавальными считаются лишь четыре воскресенья в преддверии Скоромного вторника, однако торжества идут каждую неделю по нарастающей уже с четверга…
Порой шествия выглядят вполне пристойно и благородно. Меньшее число участников никоим образом не сказывается на их пышности. Во времена вице-королей первое воскресенье карнавала отводится торжественному шествию колесниц в упряжке из шестнадцати лошадей, каждая из которых олицетворяет собой либо аллегорию, либо античный миф, либо уголок природы, либо скульптурную группу. Среди них можно увидеть храм Чести и Доблести, влекомый муляжами двух гигантских черепах с возницей-временем, а еще — гору Афон в миниатюре, увенчанную статуей Александра Великого. Во времена Фердинанда IV на одной из колесниц можно будет увидеть даже знатных неаполитанцев, под звуки турецких музыкальных инструментов изображающих двор Османов во главе с пашой и его свитой из янычар и евнухов. В любом случае, эти шествия позволяют знатным дамам и их элегантным кавалерам покрасоваться перед зрителями, проходя пешком по виа Толедо до собора Сан Антонио. Процессию замыкают колесницы, на которых можно полюбоваться поющими либо играющими на инструментах воспитанниками консерваторий.
Устав от роли зрителя, народ сам выходит на сцену: он высыпает на отведенное для этого место и веселится там от души. Никаких тебе ограничений: можно забыть о запретах и вырваться из пут повседневности; даже если временами карнавал начинает походить на оргию или разнузданную вакханалию, каждый понимает, что этот праздник скоро закончится и уже в «пепельную среду» жизнь вернется в привычное русло.
Социальных различий тоже больше нет: укрывшись под маской, всякий волен забыть об условностях и требованиях этикета. На несколько дней знать и простой люд оказываются в равных условиях, соперничая лишь в мастерстве изготовления маски. Как правило, это одни и те же повторяющиеся и привычные персонажи (испанец, лекарь, вырыватель зубов, дон Никола…), однако самая популярная и любимая из них — «Полишинель верхом на карнавальной старухе». Эта маска парная, ее, как правило, выбирает статный юноша, становясь в верхней части туловища Полишинелем в неизменном колпаке, черной маске и белом костюме с пышным испанским воротником. К поясу и лодыжкам крепится набитая соломой тряпичная кукла старухи. Ее руки при этом, пришитые к костюму Полишинеля, словно бы обхватывают и поддерживают его тряпичные ноги, создавая впечатление, что этот детина восседает у нее на закорках, щелкая при этом кастаньетами. Изюминка этого столь любимого неаполитанцами персонажа кроется в контрасте сильного молодого торса Полишинеля, который веселится и забавляется кастаньетами, и недовольного лица старухи, сгибающейся под тяжестью седока. Под звуки музыки молодец начинает приплясывать, играть бедрами, заставляя старуху совершать неприличные телодвижения; для этого предназначена специально вшитая в куклу старухи рукоятка, позволяющая приводить в движение ее зад, груди и лицо. Невероятно сложные по координации движения в сочетании с эротичными позами и забавными гримасами сладострастия вызывают хохот и восторг зрителей. Образ самой старухи служит вечным символом бренности человеческого бытия, неумолимого течения времени и неотвратимой старости, однако на пару с крепким мужским телом все это воспринимается как торжество молодости и вечного возрождения.
Скорее отталкивающее, чем радужное впечатление производят, однако, глубоко народные по сути cuccagne (кокани), название которых восходит к известной с незапамятных времен «ма де Кокань», по тем временам обязательному атрибуту праздника в любом уголке Европы…
Для этих целей как нельзя лучше подходит площадь перед королевским дворцом, так как это дает королю или вице-королю, их многочисленной свите принцев крови и придворных дам возможность наблюдать за происходящим из окон. В течение всей недели накануне события в центре площади на насыпном холме из привезенной по случаю земли возводится невероятных размеров конструкция из дерева, папье-маше, цветных обоев и тканей…
Вся площадка окружена специально вырытым рвом, за которым разбит парк с настоящими деревьями и уютными зелеными лужайками — земное воплощение мифической Кокани, известной в Неаполе под именем Paese di Bengodi (страна «Насладись досыта»). По углам этого дивного сада обильно струятся вином четыре фонтана.
С внутренней стороны рва царит настоящий съестной рай. Стенки уличных построек и храмов обшиты холодными мясными деликатесами, ветчиной, салом, мортаделлой, а еще сырой рыбой и краюхами хлеба. Во рвах плещется форель, угорь и прочие рыбины. На свободные площадки загоняют живых свиней, баранов, телят, коз, сотни кур, гусей и индеек. Все это огромное, достойное Гаргантюа вместилище продуктового изобилия круглые сутки охраняется от неурочного вторжения трехтысячным отрядом солдат.
С наступлением долгожданного воскресенья на подступах к Кокани собирается, гудит и нетерпеливо мнется толпа. В эти утренние часы она может лишь издали любоваться открывающимся зрелищем рукотворного изобилия, дабы притупить память о привычном для нее полуголодном существовании. Все ждут появления короля: он выступает в роли благодетеля, позволяющего забыть если не о голоде, то хотя бы об угрозе голодной смерти…
