Когда вы говорите о друге, что он «умный парень», ваше суждение чаще всего основывается на его высказываниях. Следовательно, ум распознается главным образом в речи. Вот и повествователь в «Поисках потерянного времени» млеет, слыша, как простоватая Альбертина, которую он и любит, и презирает, произносит нечто более или менее изысканное. Значит, девушка не так глупа, как он воображал: «Это было что-то настолько новенькое, так явно наносное, такие очевидные следы блужданий наугад в областях, когда-то ей неведомых, что на словах „по-моему” я притянул Альбертину к себе, а после слов „я полагаю” усадил к себе на кровать».
Вот так Элизабет в «Гордости и предубеждении» «радовалась каждой фразе своего дяди, каждому выражению, свидетельствовавшему о его уме, вкусе и превосходных манерах».
Обратное, разумеется, тоже верно. В тех же «Поисках» барон де Шарлю полагает, что не следует ждать «большой словесной изощренности от человека, путающего стулья Чиппендейла и рококо», то есть от круглого дурака. Но кто сегодня, за исключением горстки чудаков-антикваров, знает, кто такой Чиппендейл? Как бы то ни было, сегодня несчастного, который путается в словесных формах и синтаксических структурах, немедленно предают анафеме. И можете сколько угодно поправляться, как футболист Матт Муссилу, сказавший: «Тренер попросил меня соблюдать дистанцию… то есть наблюдать дистанцию», — ничто вам не поможет. Точно так же за фразой «не трогай меня, ты меня испачкаешь» немедленно следует решительный ответ: «Заткнись, болван». Вы скажете: ничего особенного. Но ведь многие из нас слишком часто упускают неожиданную возможность вступить в соревнование — хотя бы для виду, чисто внешне — с выдающимися людьми, не прилагая для этого никаких усилий. Подхватите ту же манеру говорить, произнесите ваши слова с апломбом — и дело в шляпе.
Составьте себе несколько списков выразительных и непонятных слов (для этого совершайте регулярные набеги на словарь). Цените прилагательные. Они свидетельствуют о богатом словарном запасе и обширной эрудиции (которую сплошь и рядом ошибочно приравнивают к интеллекту, но, поскольку мы вступили в область иллюзий, это не беда). Вот вам примеры: эфемерный (легко и быстро исчезающий), четырёхсотпятидесятисемимиллиметровое (орудие), одомашниваемый (кого можно приручить), чужеплеменный (иностранный), имманентный (то, что внутри, и от чего нельзя избавиться), отменный (очень высокого качества), худосочный (болезненный), вкрадчивый (любимое словцо Стендаля), летейский (что-то из области смертельного)…
Вместо того чтобы рассказывать, как прошел последний футбольный матч, поделитесь с друзьями по службе переживаниями, нахлынувшими на вас, когда вы созерцали «переливчатые отблески на озерном пейзаже Юбера Робера, начисто лишенные жеманства, присущего Клоду Лоррену». Заодно упомяните о своей любви к фильмам Росселлини, таким возвышенным благодаря «воздушному» и «прямо-таки невесомому» кадрированию, в отличие от «кадра, заполненного до последнего миллиметра» у Хичкока. Ваши собеседники будут потрясены. И разумеется, в устах новоиспеченного умника, то есть в ваших собственных, более чем уместны существительные на «-ция», обозначающие не предмет, а процесс и тем самым свидетельствующие о ваших аналитических способностях. Однако злоупотреблять ими не стоит. Полезные для нас экземпляры попадаются и среди глаголов (зиждиться, пронзать, холопствовать…). От этих последних двойная выгода: они не только придают вам интеллектуальный лоск, но и позволяют городить что попало и при этом не выглядеть дураком: поскольку собеседник не поймет ваших слов, самые идиотские ваши высказывания приобретут в его глазах оттенок гениальности.
Как заметил Ницше в «Веселой науке», «кто сознает себя глубоким, тот трудится для света; кто хочет толпе показаться глубоким, тот старается для темноты. Толпа считает глубоким всякое явление, для которого не видит оснований». Можно подумать, что Ницше призывает нас к большей ясности, но это было бы заблуждением. Мы воплощаем собой противоположность ницшеанскому идеалу, потому что, зная, насколько мы поверхностны, ничуть этого не скрываем. А нужно, наоборот, быть как можно более загадочными. Однако, прежде чем пуститься в эти словесные хитросплетения, убедитесь, что вы в ладах с грамматикой. Барон де Гере в фильме «Насмешка» погубил себя навеки, объявив в гостях, как он был поражен, «не удостоимшись» (так!) должности асессора Академии. За это он тут же навлек на себя беспощадный ответ хозяина: «Забавно было бы, окажись академические дебаты удостоены вашего просвещенного внимания!», — а один из гостей тут же отзывается убийственной репликой: «Ничего особенного, присмотр за гаремом всегда доверяют евнуху!».
И кстати, старайтесь избегать таких оплошностей, как избыточное употребление частицы «бы», грамматически правильных, но сомнительных с точки зрения хорошего вкуса. Тому свидетельство ехидный намек Дидро в его «Французских трактатах о музыке»: «Этому должна была вас научить ваша матушка, но разве батюшка ваш не желал бы, чтобы вы имели познания в языках?» Теперь, покончив с приведенными выше штампами, мы можем сосредоточиться на более самобытных аспектах нашей хитрой методы. В самом деле, ум проявляется обычно там, где его меньше всего ожидаешь, — в оскорблениях. Высший разум подчиняется интеллекту, а не страстям, поэтому ярость следует оставить тупым скотам и недоумкам. «Мешок с дерьмом», «кретин», «идиот» или «практикант» приличествуют (кстати, внесите этот глагол в ваш список!) маниакально-депрессивному разносчику пиццы или водителю такси, но никак не Лейбницу. Как сказано у Всевышнего, «У терпеливого человека много разума, а раздражительный выказывает глупость» (Притч. 14:29).
Благодаря нижеследующим примерам вы сумеете даже в самые деликатные моменты предстать перед всеми гением или вроде того. Гробы повапленные — обозначение лицемеров в Библии. Пиргополиник — так у Плавта зовут героя, который все время хвастает подвигами, которых не совершал (эквивалент Аники-воина). Великий Мирамадолен — обидное прозвище, которое было в моде в XVII веке, заимствованное из тогдашнего бестселлера «Турецкий шпион». Женишок — клиент проститутки. Золотовоз — до введения канализации в Париже так назывался человек, вывозивший нечистоты из выгребных ям. Недоносок — любимое словцо братьев Гонкуров; у коммунаров — прозвище Адольфа Тьера. Проходимец — бездомный во времена Людовика XIV. Кохиксия — болезненное истощение. Недотыка — эквивалент слова «недотепа», крайне ценимого Стендалем. Камбронн — вежливая замена «дерьму»; по преданию, когда английский генерал Колвилл в битве при Ватерлоо предложил Пьеру Камбронну, командующему императорской гвардией, сдаться, тот ответил ему очень резко. Согласно официальной истории, в ответ раздалось горделивое: «Гвардия погибает, но не сдается!», — но, по неофициальной версии, прозвучало громогласное: «Дерьмо!»
Увы, все эти прекрасные потуги рушатся из-за языковых ошибок, тем более непростительных, что их так легко избежать. Сколько раз я слышал, как блестящие говоруны выставляют себя на посмешище тем, что говорят «пока суть да дело», «над нами довлеет», «играет большое значение», «народный фольклор»! Письменные промахи опасны не менее устных. Автора в высшей степени глубокого, но кишащего ошибками текста неизбежно сочтут олухом царя небесного. Мы помним, что в «Воспитании чувств» мадемуазель Ватназ, оскорбляя соперницу, не находит более жестоких обвинений, чем: «Она глупа, как пробка! Слово „категория” она пишет через два „т”». А Виктор Гюго в воспоминаниях «Что я видел» насмехается над маршалом Ришелье, членом Французской академии, то есть одним из служителей храма правописания, который писал: «Иа таперь в окодемии». Мой вам совет: читайте и перечитывайте грамматику Бешреля. Тем не менее может случиться, что вас все-таки поймают с поличным. Не паникуйте! Напомните вашему критику, что Стендаль не чурался ошибок. Более того, он их любил. Когда его дядя и покровитель Пьер Дарю упрекнул его, что он пишет «это» через два «т», Стендаль огрызнулся: «Какая мелочность… И это блестящий гуманист, исследователь Расина, удостоенный всех наград в Гренобле!». А сестру он даже уговаривает писать ему «по письму в неделю» с «орфографическими ошибками», а потом гордо добавляет: «Я сам их допускаю во множестве, и они мне по сердцу». Какое дело уроженцу Гренобля до ошибок — важен только стиль! А орфография не более чем «тщеславие глупцов». Но пальма первенства в этой области принадлежит, несомненно, Наполеону. В диктантах император отнюдь не был вне конкуренции. Жак де Лонэ замечает, что его орфография по меньшей мере удивляет: «пристол», «спектаколь», «булитень», «спичьки», «тарговля», «болезьнь», «харахтер»… А нобелевский лауреат Габриэль Гарсиа Маркес неспособен был сдать в издательство рукопись, которая не изобиловала бы ошибками.
Пьер Менар. Искусство притворяться умным, или Краткое руководство для тех, кто не блещет умом, составленное человеком, которому не помешало бы прочесть подобное руководство. – М.: Текст, 2018. Перевод с французского Елены Баевской и Алины Поповой.
Купить на Лабиринт.ру