Донателла Ди Чезаре. Хайдеггер и евреи. По страницам «Черных тетрадей». СПб.: Владимир Даль, 2021. Перевод с итальянского А. Е. Черного. Содержание
Эпизод биографии или элемент философии
Если хайдеггеровский «нацизм» был лишь ошибкой в коротких временных рамках, то весьма несложно свести ее к малозначимой исторической подробности, банальной детали личной биографии. Часто если этому и уделяют внимание, то лишь в виде пары-другой страниц, среди описания прочих жизненных перипетий: обычный эпизод, не имеющий отношения к философии. В самом деле, какое отношение к границам метафизики могло иметь ректорство Хайдеггера во Фрайбурге?
Именно это-то и тревожило философов — не столько даже из-за шумихи, поднятой в прессе с целым ворохом скабрезных памфлетов и полемических выпадов, на все лады смакующих именно один этот эпизод, что вылилось в результате в жаркую, порой даже переходящую рамки приличий дискуссию, — а из-за того, что дискуссия практически всегда выходила какой-то плоской и пошлой. Льющиеся рекой факты и документы, поступки и проступки не сильно проясняли ситуацию, но скорее, напротив, напускали еще больше туману. Так, со всей своей очевидной посредственностью, дискуссия все шла и шла, ничего, по сути, не меняя. Ведь даже самые искушенные обвинители — часто бессознательно — сводили «хайдеггеровский нацизм» к очередному эпизоду в истории его жизни. Так что в итоге оказывалось, что «официальная версия» — в целом достоверна и правдива. Неслучайно поэтому, что большая часть этой критики, по сути, лишена философского смысла. Но и те, кто погружены в хайдеггеровскую историю бытия, его поэтический язык и введенное им новое, не слишком интересуются — да и с чего бы? — изъянами, низостями, противоречиями и мелочностью его души. Право дело, ущербность философа отнюдь не означает ущербности его философии!
Тут так и подмывает напомнить, что «строгий анализ» — пусть и не без труда — требует отделять жизненные проблемы от философских. Схожая ситуация недавно была в связи с публикацией писем, дневников и иных, прежде неизвестных, текстов Людвига Витгенштейна. Казалось бы, каким образом подобные документы могут помочь в философском исследовании? Каким образом разбор биографии мыслителя поможет разобраться с его мыслями? Да никаким, — ответят «строгие аналитики». Но ведь сам Витгенштейн прямо указывал, что «работа в философии — <...> более всего есть работа над собой. Над своим восприятием вещей».
Вопрос о философии и биографии — чуть ли не ровесник самой континентальной философии. О нем вновь заговорили, когда произошел деликатный эпизод с изданием работ Готлоба Фреге, отца-основателя аналитической философии. Фреге, не скрывавший своих симпатий к крайне правым политическим течениям, постулировал в своем логицизме наличие (вслед за «Первым» и «Вторым») «Третьего Царства». 30 апреля 1924 г. он записал в своем дневнике: «При всем почтении к евреям, нельзя все же не признать несчастья в том, что они столь многочисленны в Германии и пользуются полным равенством в правах с людьми арийского происхождения». А еще за неделю до этого (22 апреля) Фреге и вовсе признался, что «лишь в последние годы в полной мере осознал всю правоту антисемитизма». Он выразил надежду, что вскоре наконец будут приняты столь необходимые «законы против евреев», подчеркнув, что крайне важно, чтобы каждому из них выдали «опознавательный знак», дабы всякий мог сразу же «опознать еврея». Словом, Фреге видел тут серьезную «проблему». Издатели, ясное дело, подошли к делу весьма осмотрительно и опустили дневниковые записи Фреге, — если и не с целью их сокрытия, то хотя бы с тем, чтобы их тень не легла на логическую систему автора. Оно и понятно: какое дело штудирующему логицизм до антисемитизма логика? При этом сам Фреге неоднократно увязывает логический рейх (т. е. «царство») с теологическим и политическим.
Но все же философия не сводится к логике и не тождественна научному знанию, так что деление философа на его «жизнь» и на его «мысль» является в высшей степени абстрактной и искусственной конструкцией. В случае с Хайдеггером это особенно верно, ведь он соглашался с Ницше, который, как известно, считал, что философия проявляет философствующего. Проводя различение между философией и наукой, Хайдеггер отмечает: «Отправной точкой на пути к философии является сама фактическая жизнь», но тут же и — «сама философия достижима лишь поворотом на том пути», в который вписывается жизнь.
Раз так, раз выбор пути следования жизни есть одновременно и акт философствования, тогда уже нельзя рассматривать политическую связь как историческую случайность и банальный биографический эпизод, поскольку за ним скрывается натуральный элемент философии.
Хайдеггер — антисемит?
Да мало ли кто и что говорил относительно хайдеггеровского нацизма? Вот, скажем, в одной недавней публикации читаем, что «ни в одной его работе нет ни единого антисемитского высказывания». Так или иначе, отсутствие строгих доказательств лило воду на мельницу официальной версии: если уж он и антисемитом не был, то какой же из него нацист? В общем, можно не слишком обращать внимания на былые политические огрехи — пусть себе пылятся в тени.
Так Хайдеггер — антисемит? Нет, он им не был — именно так на протяжении многих лет было принято отвечать на этот вопрос. Правда, ненависть к евреям, которой ничуть не стеснялись нацисты, не сподвигла Хайдеггера дистанцироваться от партийного движения, что, однако же, не дает возможности отождествлять расистскую идеологию с его личной позицией, — так считали авторитетные исследователи Бернд Мартин и Рюдигер Сафрански. Но ведь не только исследователи, даже его ученики-евреи — «хайдеггеровы дети», как иронично окрестил их Ричард Волин, — и те придерживались того же мнения. Карл Левит, Ханс Йонас, Ханна Арендт, Герберт Маркузе — ни один из них ни единым словом не обмолвился об антисемитизме своего учителя, которого они нещадно критиковали и порицали по множеству прочих поводов. А ведь их свидетельство было бы равносильно приговору!
Касательно столь сурового обвинения — в антисемитизме, с помощью которого, с одной стороны, объясняется хайдеггеровский энтузиазм по поводу национал-социалистического движения, а с другой, ставится под удар все его дело, — стоит привести два главных аргумента.
Первый пример носит биографический характер: личные связи Хайдеггера, его окружение, друзья, отношения с женщинами. Чем объяснить тот магнетизм, под который подпадали столь многие студенты-евреи сперва в Марбурге, а затем и во Фрайбурrе? А помощь коллегам-евреям? Можно вспомнить, как благодаря ходатайству Хайдеггера его ассистент-еврей Вернер Брак получил стипендию в Кембридже, не говоря уже о его отношениях с Ханной Арендт, Элизабет Блохман и Машей Калеко. Как возможно подобное соседство любви с ненавистью? Хане Йонас подтверждает: «Нет — лично Хайдеггер антисемитом никогда не был».
Второй аргумент подчеркивает дистанцию между Хайдеггером и «бредовой идеологической системой национал-социализма». Хайдеггеровский национал-социализм — «это, по сути, децизионизм, — говорит Сафрански. — Главным для него была не национальная принадлежность человека, а его способность принимать решения. В терминологии Хайдеггера это означало: человека следует оценивать, исходя не из его ситуации брошенности, а в соответствии с его жизненным проектом». Хайдеггер вовсе не был намерен «отстранять» кого бы то ни было от «созидания нового духовного мира». Так что он не имел ничего общего ни с диким, варварским антисемитизмом, ни с антисемитизмом «духовным», заявлявшим об особом «еврейском духе», от которого-де надлежало активно обороняться. Да, пожалуй Хайдеггер питал известное сочувствие к так называемому «конкурентному антисемитизму», разделяя популярные тогда волнения (особенно в академической среде) по поводу превалирующего числа еврейских студентов и профессоров в немецких университетах: говорили даже об опасности «объевреивания» — Verjudung.
Оба вышеуказанных аргумента в защиту Хайдеггера использовал в своей статье Хольгер Заборовски, с одной стороны, вновь раздувая утихший было спор, а с другой — исследуя недавно обнаруженные материалы. Подходя к делу как строгий историк, рассматривая документы, письма и свидетельства, Заборовски пытается не только оправдать поведение Хайдеггера по отношению к евреям, но также (главным образом!) вывести из-под удара его философию. Сознаваясь в известной амбивалентности такового устремления, он тем не менее констатирует, что не видит в работах Хайдеггера ни «систематического антисемитизма», ни каких-либо антисемитских «моментов» или фаз. Продавливая в замысловатой эквилибристике нужные выводы, Заборовски разделывается с обрывочными свидетельствами хайдеггеровского антисемитизма, отмахивается от слухов, развенчивает мифы и развеивает сомнения; никакого антисемитизма — ни открытого, ни скрываемого, личного или же философского. Так, просто пара-другая мест из переписки с супругой Эльфридой, которые, очевидно, восходят к тому же «университетскому антиеврейскому» настроению, вполне согласному с духом времени. Так что, за неимением более веских «доказательств вины», Заборовски заключает, что антисемитизм был совершенно далек от мысли Хайдеггера.
Если до последнего времени подобное мнение и выигрывало по части сторонников, то именно от несуразности подобного разрыва: возможно ли, чтобы философ, ставивший вопрос о бытии и чаявший подлинности, был банальным антисемитом, тонущим в безликом океане das Маn, извечно согласной людской посредственности, столь нещадно выстеганной им в «Бытии и времени», был одним из миллионов, согласных с нацизмом?
Среди разноголосицы мнений выделяются воспоминания Жанны Херш, изданные в 1988 г. Среди прочего она описывает и обучение во Фрайбурге в 30-е гг., отмечая: «Хайдеггер не был антисемитом, так же, как обычно не являются антисемитами многие не-евреи, но и не являясь вместе с тем анти-антисемитами». Что же до невозможности сократить философа-Хайдеггера до какого-то-всякого-нациста, она задается вопросом: нет ли «в философии Хайдеггера, если угодно, в Хайдеггере-философе, нечто такого, в чем бы связь с национал-социализмом присутствовала, — невзирая на его разногласия, может быть, даже отвращение — ради укрепления в уповании на провидение грядущего».