Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Фредерик Сулье
Французский писатель Фредерик Сулье (1800—1847) выступал в самых разных жанрах: писал романы, драмы, новеллы, газетные фельетоны. Современный читатель, причем не только в России, но, пожалуй, и во Франции, знает его преимущественно по роману «Мемуары дьявола» (русский перевод Евгении Трынкиной с предисловием Натальи Пахсарьян вышел в серии «Литературные памятники» в 2006 году). Между тем в наследии Сулье есть сочинения ничуть не менее интересные. Работая в малых прозаических жанрах, Сулье демонстрировал тонкое чувство юмора и отменное знание человеческой психологии. Ранее «Горький» опубликовал в моем переводе несколько очерков Сулье, напечатанных в газете «Пресса» (один, другой, третий и четвертый). Нынешняя публикация продолжает знакомить читателей «Горького» с творчеством писателя. На первый взгляд этот текст, впервые напечатанный в 1838 году в газете «Journal littéraire de France», — всего-навсего галерея смешных фигур из прошлого, действующих в старинных декорациях и не имеющих прямого отношения к нашей сегодняшней жизни. Однако, если дочитать очерк до конца, становится понятно, что Сулье учит не только учтивому плутовству (отказывать, не нарушая приличий, а для этого сплетать небылицы по принципу «ложь во спасение»), но и твердости в защите собственной позиции: есть случаи, когда «требуется гораздо больше мужества, чтобы сказать нет, чем чтобы пожертвовать славой или жизнью. Посему какую огромную услугу оказал бы человечеству тот, кто научил бы слабых отвергать приказы сильных, не погибая». Правда, как именно действовать слабым в этом положении, Сулье не объясняет, но, по крайней мере, напоминает о проблеме. Важный урок. Как пишет один из неистовых редакторов «Горького», будьте бдительны!
Вера Мильчина
Перевод выполнили участники мастерской «Художественный перевод с французского языка» (Литературные мастерские Creative Writing School) под руководством Веры Мильчиной, ведущего научного сотрудника ИВГИ РГГУ и ШАГИ РАНХиГС: Яна Барсова, Ольга Голубева, Наталья Красавина, Екатерина Лобкова, Валентина Лоева, Влада Ольшанская, Халида Султанова, Аркадий Тесленко, Ксения Торсунова, Анастасия Фомина, Виктория Фролова, Ирина Чудова, Ирина Шубина.
* * *
Фредерик Сулье. Искусство говорить нет
Мы пишем толстые тома о множестве важных предметов: о бессмертии души и о способности раков свистеть, о совершенствовании человеческого рода и о способах разведения мака; нет науки, искусства или ремесла, которым не было бы посвящено целого собрания специальных трактатов: от астрономии, измеряющей едва ли не бесконечность, до расчета процентов — другого рода бесконечности, совершенно неизмеримой; от искусства брать города до искусства удить пескарей; от ремесла дипломата до ремесла кротолова; есть трактаты о том, как наилучшим образом пасти народы и стричь баранов; трактаты, которые учат делать из малых детей великих людей, а из муки — угрей; трактаты, которые наглядно демонстрируют необходимость звонкой монеты в государстве, и трактаты, которые неопровержимо доказывают ее бесполезность; у нас есть трактаты об эпической поэзии и о песенках; об истории и о страшных сказках, о стиле и о почерке; о радости, которую доставляет труд, и о счастье, которое приносит лень, — одним словом, существуют трактаты обо всем на свете, кроме вещи самой обыкновенной и оттого самой важной.
Эта вещь, настолько обыкновенная и, следовательно, настолько важная, не отвечает, однако, по сути своей тем общим правилам, каким моралисты стремятся подчинить человеческую жизнь. Так, можно с умом распоряжаться своим богатством и другой его разновидностью — своим временем; можно быть хорошим гражданином, что легко, хорошим мужем, что так обременительно, хорошим сыном, что так редко, хорошим отцом, что так заурядно; можно обладать всеми достоинствами, которые особенно пышно разрастаются на могиле и перечень которых наследники приказывают выбить на надгробном камне в строгом соответствии с оценочной описью наследства; можно, говорю я, получить от небес в дар все достойные уважения качества и тем не менее испытать всевозможные неудачи и несчастья.
Скажу больше, можно получить от судьбы дары, еще скорее способствующие преуспеянию, то есть обладать всеми дурными страстями и всеми милыми пороками, а между тем вовсе ничего не добиться. Чего же недостает этим людям, чтобы сделаться венцом творения? Недостает им: 1) искусства говорить нет; 2) искусства говорить да; 3) искусства не говорить ни да ни нет, что разительно отличается от обыкновения говорить да или нет, потому что не говорить ни да ни нет — значит выказывать сноровку, предусмотрительность, твердость, говорить да или нет — значит проявлять неловкость, недальновидность, слабость. Ришелье не говорил ни да ни нет никому; Людовик XIII говорил да или нет всем и каждому.
Установив это различие между «ни да, ни нет» и «да или нет», я возвращаюсь к своему предмету и утверждаю решительно, что уметь говорить нет, уметь говорить да и уметь не говорить ни да ни нет есть наука самая необходимая для человека, и притом единственная, которой не посвящено до сих пор всеобъемлющего трактата.
В самом деле, что такое жизнь?
Для немногих счастливцев, как то для гениев и для воров, жить — значит брать; для большинства людей жить — значит соглашаться, отказывать и выжидать.
Поскольку я не имею никакого права писать для гениев и никакого желания писать для воров, я предназначаю эти краткие замечания одному лишь большинству, а там, глядишь, кто-нибудь искуснее меня составит из них настоящий кодекс
ОБ ИСКУССТВЕ ГОВОРИТЬ НЕТ.
Если человеку невеликому искусство говорить нет полезно, то человеку могущественному оно поистине необходимо, ведь отказывать просителям чаще всего приходится именно ему.
Я называю могущественным всякого, кто держит в своих руках предмет вожделения другого человека.
В этом отношении министры и ростовщики суть люди самые могущественные на свете.
Разумеется, проще простого отказать человеку в месте или в деньгах, при этом сделав его своим врагом; но отказать ему, оставив его убежденным в вашем к нему расположении, — вот где начинается искусство, вот где проявляет себя человек даровитый.
А меж тем в этом искусстве, как и во всяком другом, есть свои грубые ухватки и свои мастерские уловки.
Так вот, если мы возьмем, например, министра — заметьте, что я не указываю ни эпоху, ни страну, ни точные обстоятельства, — итак, если мы возьмем министра и вакансию, замещение которой от него зависит, то мы увидим, как на эту вакансию немедленно являются полсотни, сотня или две сотни претендентов.
Положим, что их всего сотня — среднее число, избранное, чтобы не испугать государственных мужей, которым придет фантазия обратиться к нашим урокам.
Этот список кандидатов естественным образом делится на три категории: первая, самая многочисленная, состоит из тех, кто вечно обивает пороги министерств; вторая — из тех, кто рекомендован влиятельными людьми; третья — из тех, кто рекомендует сам себя.
Для людей из первой категории любая вакансия есть повод протянуть руку за подаянием.
Министр может преспокойно не отвечать на их нескончаемые прошения; но нам представляется приличным, чтобы экспедитор оделял их милостыней — письмом в министерском конверте с печатью, в котором сказано:
«Милостивый государь, сим извещаю Вас, что я распорядился принять к сведению Ваше прошение; я затребую его, буде явится в том необходимость».
Это письмо вкупе с конвертом становится в руках просителя ценной бумагой, которую он показывает с гордостью и в которую верит непреложно. Собрав благодаря своей назойливости пару десятков таких извещений, он кладет их в засаленный бумажник, который всегда носит в боковом кармане; случается, что со временем проситель начинает считать себя жертвой и торжественно говорит привратнице, потрясая пачкой писем и конвертов, которыми его облагодетельствовали:
— И несмотря на все это, мне отказывают в месте. Увы, увы! Без интриг ничего не добьешься.
Обыкновенно одна надежда сменяется другой, конверт следует за конвертом, и так до самой могилы, куда несчастный и сходит, шепча на смертном одре:
— Несомненно, в конечном итоге министерство воздало бы мне должное.
Этот способ действий убог; он умаляет великое искусство не говорить ни да ни нет; он хладнокровно играет жалкими существами, которые обречены погибать, не дождавшись окончательного ответа. Посему в этом случае я бы посоветовал «нет» — грубое, безапелляционное «нет», — если бы в ходе своих многочисленных разысканий не обнаружил способ действий, который помогает довольно ловко отвадить просителей известного свойства и который, по крайней мере, не грешит против учтивости. Способ этот заключается в написании письма, составленного в других выражениях:
«Милостивый государь! Согласно постановлению, коему я обязан подчиниться, содержать на жалованье отныне позволительно только тех, кто уже входит в состав администрации. Посему я с прискорбием вынужден отказать Вам в Вашем прошении и проч.».
Сила подобного отказа заключается в безликом «постановлении», принятом неведомо кем, и в словах «содержание на жалованье», которые способны отпугнуть три четверти просителей, обивающих министерские пороги.
Вторую категорию составляют те, кого рекомендуют влиятельные люди.
Мы имеем в виду не письменную рекомендацию — своего рода фальшивый вексель, которым уважаемые особы порой расплачиваются за оказанные услуги, нимало не заботясь о том, что он не будет принят; нет, мы имеем в виду рекомендацию горячую, настоятельную, личную; в подобных случаях, если отказать просителю опасно, следует без колебаний пожертвовать тем, за кого он просит. Необходимо пустить в ход загадочные вопросы и многозначительные недомолвки.
— Давно ли вы знакомы с вашим протеже?
— Очень давно.
— Но вам случалось терять его из виду?
— Изредка.
— Я в этом не сомневался.
— Что вы имеете в виду?
— А вы не догадываетесь?
— Нет.
— Послушайте, я ни в чем не могу вам отказать; но вы мне позволите не скрывать, что я назначил этого человека лишь по вашему решительному настоянию?
— Я готов за него ручаться.
— Это все, о чем я прошу, хотя, разумеется, я сам отвечаю за свои действия... Но в конце концов, ради вас, и коль скоро вы принимаете на себя ручательство за его порядочность...
— Объяснитесь, прошу вас.
— Я не имею на то права и не хотел бы...
Покровителю поневоле приходится отступиться, а если он упорствует, следует предложение самое откровенное и самое невероятное:
— Желали бы вы получить это место для вашего сына, вашего зятя, вашего племянника?
— Разумеется, нет; да они его и не ищут.
— Мне это хорошо известно, но я хотел бы выказать вам свою добрую волю; я хотел бы, чтобы вы попросили у меня что-нибудь другое... что-нибудь серьезное... достойное вас.
— Может быть, со временем...
— Я на это рассчитываю, тут-то мы с вами и столкуемся.
— Значит, для моего нынешнего протеже вы ничего сделать не можете?
— Нет, право же, нет; вы бы сами позже об этом пожалели; послушайте, я полагаю, что уже выручил вас, когда вам отказал.
— Честь имею кланяться!
— Честь имею!
Прибавьте к этому разговору толику простодушия, не забудьте ласковую улыбку, и проситель удалится совершенно удовлетворенный, да еще объявит вас самым любезным человеком во всей Франции.
Третью категорию составляют те, кто рекомендует себя сам. От имеющего дело с ними искусство говорить нет требует наибольшей хитрости и наибольшего присутствия духа, ибо есть права столь неоспоримые, что отрицать их невозможно. В подобных случаях я советую выражать удивление и глубочайшее сожаление.
— Что я слышу? Вы желали занять это место? Скажу откровенно, мне это даже в голову не приходило; иначе все бы давно устроилось.
— А теперь уже поздно?
— Разве я бы горевал так сильно, если бы время не ушло? Но я связан обязательствами; не могу вам передать, как я удручен: иметь редкую возможность вознаградить человека даровитого и не воспользоваться ею — вот незадача. Но как быть? Вы пришли слишком поздно!
— Вакансия открылась нынче утром.
— Точнее, вчера; вы и представить себе не можете, как тяжело нам приходится, сколько дел разом сваливается нам на голову, но впредь такой конфуз не повторится, я замолвлю за вас словечко, ведь я вас знаю, и сегодняшняя сцена тому порукой; вы никакой не проситель, даровитым людям просить не пристало.
— Вы очень добры.
— Я справедлив, только и всего.
— В таком случае, я надеюсь, что в следующий раз...
— Не надейтесь, а будьте совершенно уверены, что ваш черед настанет.
Министр направляется к двери, которую служитель, вызванный очень кстати, только что приоткрыл; раскланиваясь, он нечувствительно выпроваживает просителя, и тот удаляется, счастливый и гордый оказанным ему приемом, а навстречу ему идет господин, получивший то самое вожделенное место.
Легко понять, что я могу указать лишь несколько общеупотребительных применений искусства говорить нет; чтобы исчерпать подобную тему, нужны тысячи томов.
Покамест от способов отказа в должностях перейдем к способам отказа в деньгах. Мы рекомендуем как довольно удачное следующее средство: при первом намеке на просьбу примите мрачный вид, а затем ответьте, пожав плечами:
— Деньги? Вы можете одолжить мне деньги?
— Вам?
— Мне... Я разорен, любезнейший, совершенно разорен! Дела идут из рук вон плохо: арендаторы не платят, мне приходится судиться с семью жильцами. Я взял на себя обязательства, рассчитывая на доход, а теперь сам вынужден брать взаймы, чтобы сдержать слово.
— Досадно.
— Вдобавок у меня нет никаких знакомств; мне, должно быть, придется заложить свою недвижимость, да мало ли что еще... Имейте в виду, любезнейший, нет на свете никого беднее так называемого богача.
Выслушав этот афоризм, заемщик преисполняется сочувствия к землевладельцу и направляется к банкиру. У банкира, как и у землевладельца, нет никакого желания ссужать свои деньги этому просителю, а между тем тысяча причин могут заставить его проявить любезность. Долг банкира быть при деньгах. Он не может, не нарушая приличий, ответить, что его касса пуста, и не всегда вовремя случается финансовый кризис, не позволяющий ему выдать постороннему ни единого франка. Поэтому ему нужно отыскать хоть какое-нибудь благопристойное оправдание. В подобном случае у него есть только один способ выйти из этого неприятного положения, не теряя лица, — придумать импровизацию на тему финансов. Вот как это делается. Банкир выслушивает просьбу с благожелательным видом и говорит в ответ:
— Вам нужны 20 тысяч франков? Да всякий вам их одолжит: не бог весть какие деньги.
— Я рассчитывал на вас.
— На меня (с притворным удивлением)! Но это невозможно; вы сами прекрасно знаете, что я не могу.
— Не можете?
— Увы... (надо как бы пропеть эти два слога, а затем продолжить доверительным тоном). Вы ведь знаете, что все мои капиталы вложены в мой торговый дом, но я им владею не в одиночку. Круг моих сделок определен заранее. Я не вправе взять ни единого су из кассы без равноценного обеспечения. Будь у вас рента, я бы мог ссудить вам деньги под этот залог, будь у вас оборотные векселя, я бы мог их учесть. Но что я скажу своим компаньонам, если пущу деньги, пусть даже совсем небольшие, на посторонние сделки? Сегодня так поступлю я, завтра другой, и к чему все это приведет, любезнейший? Этими узами мы связали себя сами, и никто из нас не вправе их разорвать. Дело даже не в сумме, она, в сущности, ничтожно мала, а в поданном примере; вдобавок, устав нашего предприятия мне это категорически запрещает. Но вот если вы соблаговолите отобедать со мной, думаю, у вас есть шанс встретить господина, который занимается подобными делами: он большой оригинал, но славный малый.
Заемщик приходит на обед; упомянутый господин не появляется, а назавтра становится известно, что он неожиданно отбыл в Италию, такой он большой оригинал. Но банкир же в этом не виноват.
Все это требует богатейшей игры голосом и лицом, множества приятных улыбок, но, однако же, в таких обстоятельствах великое искусство говорить нет наиболее необходимо.
Нет ничего легче, чем управиться с корыстью просителя; но задача, перед которой пасуют даже великие таланты, состоит в том, чтобы управиться с его тщеславием.
Осмелюсь предположить, что если бы кто-то мог найти способ отклонять театральные пьесы, книги или газетные статьи, не задевая чувств автора, этот человек оказал бы редакторам газет услугу поистине бесценную.
Между тем у литераторов почтительный отказ, есть, пожалуй, то же самое, что у математиков квадратура круга: можно бесконечно приближаться к решению, но достичь его невозможно.
Один парижанин, которому чаще других грозила опасность отвергнуть чужое творение неловким образом, как-то признался мне с чрезвычайно довольным видом:
— За свою жизнь я отказался ставить пять сотен пьес — и все еще жив.
Он был директором небольшого театра, и именно ему мы обязаны изобретением следующего приема.
После читки он с триумфальным видом подходил к автору. Тот, вне себя от радости, спрашивал:
— Так что? Поставите вы мою пьесу?
Директор — с лучащимся взором и улыбкой на губах — ответствовал: ни в коем случае.
— Как ни в коем случае?
— Не стану скрывать, я благодарен вам за то, что мне довелось ознакомиться с ней; мы испытали это удовольствие раньше других. Но вы, любезный друг, ошиблись адресом; у нас здесь не улица Ришелье: вашему творению прямая дорога во Французский театр*Французский театр, или Комеди Франсез, располагавшийся (и располагающийся до сих пор) на улице Ришелье, был главным парижским драматическим театром; пьесы к постановке принимались после их рассмотрения репертуарным комитетом, в который входили «сосьетеры» (актеры-пайщики)..
— Вы полагаете?
— Я Вас уверяю — а уж я-то в этом разбираюсь. Тем самым вы окажете театру огромную услугу. У вас есть женская роль, которая, кажется, создана нарочно для мадемуазель Б***.
— Пожалуй, вы правы...
— А В*** блеснет в главной роли.
— Пожалуй.
— Во Французском театре раздача ролей пройдет как по маслу, а нам нужны маленькие пьески, скроенные по мерке наших маленьких актеров, ведь если мы не хотим прогореть, нам не следует подавлять их ролями, которые им совсем не по росту.
— Но я не знаю никого во Французском театре.
— Я дам вам письмо в театральный комитет.
Хотя этот способ хорошо известен, он все еще нередко увенчивается успехом; тут дело обстоит так же, как с карманной кражей: всегда найдутся простаки, которые позволят себя обмануть, или, вернее, всегда найдутся средства извлечь выгоду из людской жадности и тщеславия.
Есть еще одна распространенная трудность: та, какую испытывают малые, отказывая великим, слабые — отказывая сильным. Самые утонченные умы терпят тут неудачу, а умы самые решительные не гнушаются крайними мерами. Доходит до членовредительства и даже до самоубийства. Так, один музыкант отрезал себе большой палец, чтобы не играть на скрипке, несколько генералов застрелились, чтобы не подчиняться приказу. Все потому, что в подобных случаях требуется гораздо больше мужества, чтобы сказать нет, чем чтобы пожертвовать славой или жизнью. Посему какую огромную услугу оказал бы человечеству тот, кто научил бы слабых отвергать приказы сильных, не погибая.
В доказательство своих слов приведу малоизвестный анекдот, услышанный от русского вельможи г-на де Тур...*Скорее всего, речь идет об Александре Ивановиче Тургеневе (1784—1845) — крупном государственном чиновнике, младший брат которого Николай (1789—1871) из-за причастности к движению декабристов был заочно приговорен к смерти и потому, пока император Николай I был у власти, безвыездно жил в Европе, сначала в Англии, а после 1831 года во Франции. Александр, в свою очередь, чтобы иметь возможность видеться с братом, выхлопотал себе официальное поручение — собирать в европейских архивах материалы по истории России, и благодаря этому, подолгу живя в Европе, преимущественно в Париже, не только сформировал обширнейшее собрание переписанных документов, но и свел знакомство с огромным количеством европейских, прежде всего французских, литераторов, философов и государственных деятелей, которых консультировал по разным вопросам, связанным с историей России.
Анекдот, рассказанный Сулье со ссылкой на Тургенева, имеет мало отношения к действительности: во-первых, известно, что ни один из 127 судей, назначенных Петром для суда над царевичем Алексеем, от участия в этом судилище не отказался, поскольку все они боялись, что в любой момент из судей сделаются обвиняемыми, и единогласно приговорили царевича к смерти; а во-вторых, понятие чести в петровские времена было малоактуальным для подданных императора. Тургенев, читавший в архиве донесения иностранных послов петровских времен, хорошо знал атмосферу той эпохи и ничего подобного рассказать не мог; а вот разговор о царствовании Петра в каком-то парижском салоне в присутствии Сулье он вполне мог вести, после чего французский литератор трансформировал услышанное по собственному разумению.
Саму же историю царевича Алексея (1690—1718), которого отец-император подозревал в сговоре с иностранными правительствами ради захвата власти, заманил в Россию из-за границы, предал суду и, по всей вероятности, довел до смерти еще до казни, французская публика могла узнать из «История России и Петра Великого» (1829) Филиппа де Сегюра, одного из собеседников Тургенева в обсуждении российской истории.. Когда Петр Великий приказал судить своего сына Алексея, он получил от одного из тех, кого поставил судьями, письмо с просьбой назначить пенсию его вдове; император призвал этого человека к себе и осведомился, как понимать подобное ходатайство.
— Государь, — отвечал судья, — волю вашу я исполню — в том мой долг, но честь свою я не переживу — в том мое право.
Петр Великий надолго задумался и в конце концов бросил: «Ступайте спать».
Кто объяснит, что же это за смелость и что за слабость, что за честь, которая позволяет себя запятнать и надеется смертью очиститься, не понимая, что смерть и есть худшее наказание, которое может грозить незапятнанной чести; вот какова сила общественных предрассудков.
Также умение говорить нет нередко пригождается мужьям, уже после того как они ответили да на главный вопрос. Напрямую отказать жене — большая беда, которая непрестанно нависает над мужьями и от которой нужно уметь уворачиваться под страхом еще более грозных бедствий. Тут-то в ход и идут все мыслимые уловки, иносказательные ухищрения и извороты, ведь как известно, если женщина чего-то хочет, первейшая обязанность мужа — ей в этом отказать.
По этой части точный совет дать так же трудно, как, если верить агрономам, по части выращивания магнолий в грунте: следует изучить почву, прощупать и подготовить ее, выяснить, благоприятна ли атмосфера, посмотреть, откуда дует ветер, подготовиться к бурям; а затем, приняв все необходимые меры предосторожности, действовать умело, осмотрительно и проворно. И при всем при этом, по словам тех же агрономов, из ста магнолий, высаженных таким образом, девяносто девять погибают.