Мы живем в удачное время

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

1999

Два народа, которые всегда имели и имеют друг друга в виду; два народа, которые и похожи, и различны как раз в такой степени, чтобы испытывать интерес друг к другу; два народа, судьбы которых во многих отношениях переплетены. Два самых многочисленных европейских народа, которые не смогли победить друг друга, да и понять друг друга по-настоящему не могут, но не отказываются от попыток воспользоваться каким-то благоприятным историческим моментом и превратить его в свой звездный час — то есть перейти от состояния холодной войны, как и от «братского союза», к реальному, надежному миру. Так же как в ситуации с французами, — ведь во взаимоотношениях между большими нациями необходим не просто символический мир, необходимы дружеские отношения, необходимо доверять друг другу, чтобы не испытывать тревоги относительно намерений и устремлений друг друга. Представляю себе какого-нибудь берлинского любителя путешествий, который, в один прекрасный момент решив отправиться на восток, быстро добирается (пускай он едет на машине) до польской границы, а вечером того же дня останавливается на ночлег уже на русской земле, и тут перед ним открывается широкое поле, на котором, как принято считать, обитает широкая русская душа; там, справившись с дорожными неурядицами, он обращается к своей, свойственной жителю большого города, эрудиции и принимается искать то умное сердце, о котором Толстой, характеризуя Чехова, говорил Горькому. И если он не откажется от своего первоначального порыва, то поедет дальше и будет ехать и ехать (уже на поезде), оставляя за собой километры и километры, и за окном все будет Россия, и он увидит разные лица, с разным разрезом глаз, и будет слышать новые и новые наречия, но, владея хотя бы немного русским, как-нибудь справится с дорожными проблемами и, добравшись наконец (скажем, уже на вездеходе) до Тихого океана — например, у Владивостока, — задумается, со стопкой водки в руке: да, ничего себе была дорога. Много я видел необычного, скажет наш путешественник, но ничего не заметил такого, что вызвало бы острую антипатию, а тем более желание взяться за оружие. В самом деле, нелегко понять этих немцев, затеявших две мировые войны. Они, что ли, не читали «Войну и мир»?.. И наш путешественник, созерцая океан, решит, что теперь он забудет общепринятые мнения и, опираясь лишь на свои какие-никакие знания и впечатления, задумается о взаимоотношениях русских и немцев. Общее у обоих народов — некое тяжелое наследие, традиция абсолютизма, опыт запоздалых и неуверенных буржуазно-демократических преобразований, как и новая глава — защита человеческого достоинства от государственного произвола. Здесь же можно упомянуть, причислив это к общему наследию, роль немцев в формировании русской бюрократии: например, в выстраивании аппарата царской тайной полиции. Что касается сопротивления революционно-демократическим начинаниям, то тут Гогенцоллерны, Романовы и Габсбурги вполне могли рассчитывать на взаимопонимание и взаимную помощь. Оба государства, германское и российское, многому учились друг у друга, — иронический взгляд способен найти немало зеркальных отражений. Так, модель плановой экономики Ленин увидел именно в немецкой военной индустрии — надо лишь соединить ее с однопартийной системой большевистского типа. И да, соединили; а потом, после 45-го года, нечто подобное сделали и в Германии. Однопартийная система, всеобъемлющая пропаганда, интенсивная милитаризация снизу доверху в сочетании с революционной риторикой.

Подобия

Была в обеих диктатурах некая родственная футуристическая черта — соединение однопартийной системы с пафосом технической революции. Общим было страстное желание втиснуть путаную, расползающуюся под руками реальность в единую рациональную систему. Идея о том, что все должно быть единым — один народ, одно государство, один вождь, — отражала некоторое безумие, тоже в какой-то степени присущее обеим нациям. Сюда же относится убежденность, что любая истина может быть выведена из единого комплекса идей. Общей была ведущая роль государства в индустриализации, и прежде всего — в производстве оружия. Сходным был и этический накал идеологической одержимости. Господствующие элиты обеих империй оказались во власти идеи сакрального этатизма и мегаломании. Русская мегаломания сошла на нет вместе с риторикой коммунистического интернационализма. Немецкая же пережила и военный разгром, и реконструкцию, осуществляемую под внешним контролем, и, сочетаясь с поисками нового самосознания, нашла себе какое-никакое пристанище в дискурсе и самодисциплине западноевропейского союза. Отрезвление было неизбежным: мания величия, как правило, оборачивается унижением. Лидерам больших наций я искренне желаю время от времени переживать (пусть это станет своего рода ритуалом) унижение, сопряженное с самоанализом; желаю, чтобы, перед тем как их охватит хмельная жажда действия, которое может привести к множественным убийствам, они выдерживали паузу для размышления, выжидали какое-то время и, если можно, запаздывали с принятием решения. Руководители и граждане этих двух относительно молодых государств много настрадались от мании величия, от необоримого соблазна чувствовать свою значительность не в качестве личности, а в качестве государства. Двум этим великим державам пришлось сполна испытать, что такое едва ли не полное оголение, что такое — когда от тебя отрезают живые части; новым же поколениям пришлось научиться сдерживать свои чувства и жить в этой ситуации. Обе страны лишились больших территорий с автохтонным немецким и, соответственно, русским населением. Оба народа обладают недюжинным терпением, они доказали, что и в разрушенном до основания городе можно жить, что и разрушенный до основания город можно восстановить. Оба народа умеют сживаться с поражением и возрождаться после него, пускай в более узких рамках. Они сумели понять, что нет смысла побеждать, так как победа оборачивается поражением. Других нужно не побеждать, а завоевывать их расположение и доверие, то есть жить и сотрудничать с ними. Немецкая и русская элиты усваивают мысль, что размахивать оружием, воспевать триумф — вещи нестоящие, так как за триумфом обычно следует падение. Вот почему разумная часть этих элит стремится действовать в рамках общепринятых правил, встраиваясь в законный контекст, хотят быть нормальными, воздерживаются от воинственных, триумфаторских лозунгов.

Учиться понимать друг друга

Представители немецкой элиты знают, что они, если и не самые первые, то среди первых, а в некоторых сферах могут даже чувствовать себя великими; к тому же они настолько самодостаточны как личности, что могут сохранять хорошее настроение даже вечером того дня, когда их национальная сборная по футболу потерпела поражение на своем поле. Кто более развит, кто лучше, кто более прав, кто выше, кто ниже, кто возьмет верх над ближним? Эти и подобные вопросы разумный русский/немец спокойно спустит в унитаз. Потому что вопросы эти некорректные, просто глупые. Идет ли речь о математике или об искусстве, о любви или о воспитании детей, о кулинарных радостях или о том, как лучше всего провести уик-энд, ответы могут быть разными, но не такими, которые давали бы право одному отвечающему идеализировать или, наоборот, презирать другого. Для обоих народов хорошо, что они не следуют слепо примеру друг друга, но обоим есть чему научиться у другого. У обоих имеются такие резервы талантов, которые могут быть плодотворно раскрыты именно в нормальных, мирных немецко-русских связях. Когда мы смотрим на двух друзей, мы не спрашиваем себя, который из них лучше другого: мы радуемся тому, что они способны дружить друг с другом, то есть как раз и исключаем тот вопрос. Писатели, ученые тоже не занимаются скрупулезным измерением способностей друг друга, а радуются родству, которое обеспечивает им их профессия. Мир, то есть творческое сотрудничество, обеспечен при том условии, что он не отягощен слишком большим количеством символических ожиданий. Мастера двух литератур, немецкой и русской, всегда читали и высоко ценили друг друга — уже это дает основания для размышлений. Потому что покорять можно учебой, а можно — оружием. Ко второму призывают отнюдь не писатели. Важную роль в плане взаимопонимания играет опыт, приобретаемый в сложных ситуациях духовного и физического пути, которым идут народы. Подходя с этой точки зрения, следует говорить о городах, о человеческих поселениях, а не о главах государств. Для того чтобы немецкие и русские горожане способны были относиться друг к другу по достоинству, им нужно что-то знать и о переходной субстанции, о промежуточных звеньях между ними, то есть о более мелких странах, которые существуют не для того, чтобы быть объектами поглощения, а для того, чтобы процветать по отдельности и сообща. Мы живем в удачное время, когда и немцы, и русские избавились от своих колоний, от своих завоеваний. Это действительно удачный момент: пускай дивятся многоликости промежуточных звеньев: центрально- и восточноевропейских народов, регионов и городов. Пускай предаются радости плюрализма — вместо того чтобы испытывать перед многообразием гнетущий страх. Сейчас можно забыть о той давней мании, что на всем этом огромном пространстве следует установить Gleichschaltung, унификацию. Вовсе не надо стремиться к унификации, идет она и сама собой, достаточно посмотреть на наших детей, чтобы убедиться в ее реальности. Если в самом деле отбросить этот вопрос: кто выше? кто главнее? — тогда и начнутся действительные взаимоотношения. Немцам и русским в духовном плане надо многому друг у друга учиться, надо уметь видеть мир глазами другого. Правда истории — забвение старых обид, сотрудничество со вчерашним врагом, business as usual.

От триумфаторства к беспощадной трезвости

В 1917 году Российская империя была на грани распада, но история распорядилась так, что она продержалась еще семьдесят лет. Лишь в 1989–1991 годах распад совершился, и Россия потеряла присоединенные территории, точно так же как Германия — в 1945 году. Немцам и русским хорошо, что между ними находятся поляки и литовцы, чехи и словаки, украинцы, венгры и румыны: ключ к миру больших — интегрированность малых. Поэтому от их дробления, раздирания и оккупации нужно решительно отказываться. Российско-евразийские просторы открывают перед немцами головокружительную перспективу, в то время как немецкая методичность дает немного безалаберным русским успокаивающее ощущение порядка, сознание, что дела могут быть доведены до конца, что планы должны быть выполнены, что вместо пустых мечтаний и бесплодных разговоров нужно взять себя в руки и работать, размеренно и упорно. Нет сомнений, что Россия — европейская держава, протянувшаяся далеко в Азию. А русских не пригласили? — задаю я вопрос японцам, устраивающим в Токио конференцию по азиатским литературам. Нет, отвечают они как нечто само собой разумеющееся, русские не азиаты, а европейцы, они и сами так считают, они не такие, как мы. Китайцы — эти да, эти вполне азиаты, с ними мы можем легко контактировать, у них родственные лица, родственные культуры. Русская литература — литература европейская, сказали японцы, и в этом не было ничего уничижительного. После войны западные немцы многое позаимствовали из американской системы ценностей, восточные же немцы много переняли из русской системы ценностей, в которой советское и русское не смогло совсем отделиться одно от другого. После поворота, после объединения эти слои сознания сдвигаются, перемешиваются — и, может быть, постепенно вступят в диалог друг с другом. Общение, диалог шли уже довольно хорошо, когда в 1999 году случилась балканская авантюра — воздушная война девятнадцати стран против Югославии. Исполнившись натовского самосознания, умеренные немцы вообразили вдруг, что у русских нет права быть причастными к решению проблемы. В соответствии с этим новый мировой порядок — это то, что диктует НАТО, остальные должны принимать это к сведению. Потом всем пришлось увидеть, что дело обстоит не совсем так, и прозвучали мнения, что русских надо бы тоже привлечь. Ход событий снова показывает: триумфаторское самоощущение и высокомерие ведут к унижению, причем во взаимоотношениях наций это проявляется так же, как и во взаимоотношениях личностей. Большим и сильным вновь и вновь приходится понимать, что превосходство в управлении техникой не выливается непосредственно в политическое превосходство. До 1989 года немцы, думаю, склонны были переоценивать силу русских, теперь же, пожалуй, они склонны недооценивать эту необъяснимо сложную силу. Это тоже не будет продолжаться долго. Плодотворному и надежному равновесию предшествуют беспорядочные колебания маятника.