Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Илья Печенкин, Ольга Шурыгина. Иван Жолтовский. Опыт жизнеописания советского архитектора. М.: Новое литературное обозрение, 2023. Содержание
История с телефоном получила продолжение уже в советские годы. В своих воспоминаниях С. Н. Кожин пишет, что у Жолтовского до 1934 года не было не только телефона, но и намерения его иметь. На одном из заседаний Арплана (профильной комиссии Моссовета по архитектуре и планировке города) Л. М. Каганович задал Жолтовскому вопрос, на который тот с ходу не нашелся с ответом. Тогда функционер пообещал Жолтовскому, что дня через два-три ему позвонят из секретариата. Здесь-то и обнаружилось, что позвонить Ивану Владиславовичу некуда. Свой скепсис в отношении новейшего вида связи он привык оправдывать просто: «Кому я нужен, может сам приехать или прийти ко мне». Телефон тогда Жолтовскому, разумеется, был установлен — всего через день и к его ужасу. Нельзя сказать, что Иван Владиславович страшился цивилизации; нет, он умело пользовался ее благами и достижениями вроде фотографии и личного автомобиля. Но круглосуточная доступность для внешнего мира, воплощенная в карболитовом настольном аппарате, угрожала разрушить возвышенный образ «непримиримого классика и палладианца», о котором потом напишет А. Г. Габричевский, уточнив, что подобного рода легенды «начали складываться в пору конструктивизма». Мы имеем право с этим не согласиться, ведь репутация странного человека, живущего в прошлом более, чем в настоящем, была у Жолтовского еще до революции. Она могла быть использована его критиками-конструктивистами в полемическом задоре, но в 1930-х годах превратилась в своего рода башню из слоновой кости. Уход в эмпиреи архитектурной теории и истории был разновидностью эскапизма, так что Ивана Владиславовича стоит считать не жертвой такого мифотворчества, а его выгодоприобретателем.
Научная карьера Жолтовского началась в феврале 1922 года, когда из секции пространственных искусств Российской академии художественных наук (РАХН, впоследствии ГАХН) выделилась самостоятельная архитектурная секция. Жолтовский возглавил ее, заместителем заведующего секцией стал уже известный нам Евсей Шор, а ученым секретарем — И. Г. Званский. По натуре своей Жолтовский вовсе не был администратором; эту деятельность он, видимо, сразу делегировал Шору. Зато менее чем за полгода он выступил на секции с тремя докладами: «Проблемы греческого и римского искусства» 3 марта 1922 года, «О различии греческого и римского искусства» 17 марта, «Творчество Палладио» 28 апреля и «О Брунеллески» 2 июня. Тексты этих докладов, к сожалению, до нас не дошли; несколько лучше известно содержание его более поздних выступлений, относящихся уже ко второй половине 1920-х годов.
Выступая 14 декабря 1926 года с докладом об античном мышлении в архитектуре уже на заседании философского отделения ГАХН, Жолтовский отзывался о Палладио как о мастере, который «только иногда приближался к высоте античных достижений архитектуры», а единственным подлинным классиком эпохи Ренессанса называл Ф. Брунеллески. Это суждение, высказанное Жолтовским вскоре по возвращении из Италии, где он прожил три года, свидетельствует о том, что кредо его отнюдь не сводилось к апологии палладианства. По собственному признанию, Жолтовский «не выставлял каких-либо теоретических положений, а опирался только на свой личный вкус и опыт художника-зодчего». Но уже в мае 1927 года он выступил с новым докладом под названием «Принципы архитектурного мышления у Палладио», о содержании которого можно судить по краткому резюме, помещенному в «Бюллетене ГАХН». На этот раз от скромной позиции вдумчивого практика Жолтовский решительно отказался: «Докладчик путем анализа многочисленных иллюстраций вскрыл принципы архитектурной формы Ренессанса. Анализ имел как общетеоретическое, так и сравнительно-историческое значение. Архитектурные формы Палладио были поставлены в связь с античными. Деятельность Палладио была рассмотрена в соотношении с его предшественниками и последователями».
В свете последнего выход за авторством Жолтовского полного перевода главного трактата Палладио «Четыре книги об архитектуре» не кажется чем-то неожиданным. Это случилось в 1936 году; одна из основных в истории человечества архитектурных книг была издана Всесоюзной академией архитектуры. На титульном листе было указано, что перед читателем только первый том двухтомного издания, а из краткого редакторского послесловия следовало, что книга «по возможности воспроизводит типографское оформление первого венецианского издания 1570 г[ода]» и что иллюстрации «репродуцированы с экземпляра, принадлежащего И. В. Жолтовскому, с сохранением пометок и приписок, которые, судя по почерку, принадлежат самому Палладио».
Второй том, согласно все тому же послесловию к первому, должен был содержать:
I) общую характеристику и оценку творчества Палладио;
II) комментарии:
1) комментарий к тексту трактата (разъяснение терминов, собственных имен, указание источников и т. п.; 2) комментарии к постройкам, описанным в трактате: а) история построек и их современное состояние, б) позднейшие описания и обмеры [Оттавио Бертотти] Скамоцци, N. N., [Фрица] Бургера, И. В. Жолтовского, М. В. Крюкова, которые часто не сходятся с проектами Палладио и свидетельствуют не только об искажении авторского замысла, но и об изменениях, внесенных, быть может, им самим; эта часть комментария будет обильно иллюстрирована чертежами и фотографиями; 3) комментарий к античным постройкам, описанным Палладио в его трактате; 4) краткие сведения о постройках Палладио, не описанных им в трактате; 5) новые материалы о существующих неизвестных и малоизвестных произведениях Палладио, собранные И. В. Жолтовским; 6) важнейшие литературные источники для биографии Палладио; 7) Гете о Палладио; 8) библиография.
Кроме того, анонсировалась публикация многокрасочной репродукции с портрета Палладио, приписываемого Баттиста дель Моро Веронезе, из собрания Жолтовского.
Издание планировалось как строго академическое, чему способствовала фигура редактора серии «Классики теории архитектуры», в которой оно выходило, — Александра Габричевского. Университетский гуманитарий, получивший замечательное образование, тонкий знаток итальянского искусства, он был душой этого проекта. Не приходится сомневаться в том, что биография Палладио и львиная доля комментариев должны были быть написаны им самим. Стоит сказать, что к этому времени Александр Георгиевич был многим обязан Жолтовскому. Появление опального после разгона ГАХН и первого ареста в 1930 году (потом случатся еще два) Габричевского в штате учрежденной в 1934 году Академии архитектуры не могло бы состояться без протекции Ивана Владиславовича, который находился как раз на пике своей карьеры.
Словом, можно только жалеть о том, что замысел фундаментального двухтомника, посвященного Палладио, не удалось реализовать в полной мере. Во второй половине 1930-х годов почти все руководство Академии попало под каток репрессий. В результате второй том так и не вышел, а первый был переиздан в 1938 году уже как вполне самостоятельный труд, без намека на продолжение. Но что не так с авторством перевода?
Надо сказать, что в истории отечественной архитектуры примеры переводов, осуществленных зодчими-практиками, встречаются. На память приходят Н. А. Львов, переводивший того же Палладио; Н. В. Султанов, который в 1870-х годах перевел книгу Э. Э. Виолле-ле-Дюка, и Н. С. Курдюков, выполнивший перевод «Истории архитектуры» Огюста Шуази. Такое «самообеспечение» архитекторской корпорации в XVIII — начале ХX века было вызвано почти полным отсутствием архитектуроведческого дискурса за рамками профессии. Переводы, равно как теоретические и историко-архитектурные штудии, являлись на том этапе прерогативой профессионального цеха.
Однако во второй четверти ХХ столетия ситуация была уже другой. Показательно, что практически все переводы классиков для серии, редактируемой Габричевским (трактаты Витрувия, Альберти, Вазари, Виньолы), выполнены филологами и искусствоведами — самим Александром Георгиевичем, В. П. Зубовым, Ф. А. Петровским, А. И. Венедиктовым. Только Палладио в переводе Жолтовского оказывается редким исключением.
Из материалов, опубликованных в сборнике «Советское искусство за 15 лет», следует, что переводами Палладио занимался архитектурный подотдел Наркомпроса еще в 1919 году: «Когда был закончен перевод классического трактата по архитектуре — Palladio „Architectura“, — его размножили в 4 экземплярах и распределили по соответствующим библиотекам». Трактата с буквально таким названием у Палладио нет, но мы знаем, что заведовал этим подотделом Иван Владиславович Жолтовский.
Далее, в фонде ГАХН в РГАЛИ нами были обнаружены отдельные листки перевода «Четырех книг об архитектуре», которые находились в одном деле с полным текстом другого трактата Палладио — «Древности Рима». И хотя в архиве эти документы значились как анонимные, перевод «Древностей...» был снабжен титульным листом с надписью «Перевод с итальянского Е. П. Рябушинской. 1919 год. Москва». Это позволило предположить, что авторство двух переводов принадлежит одному и тому же лицу — Елизавете Павловне Рябушинской (1878—1921), представительнице знаменитого клана промышленников и банкиров.
Следующая находка, сделанная уже в архиве Государственного научно-исследовательского музея архитектуры им. А. В. Щусева, подтвердила верность данной гипотезы. Среди бумаг личного фонда Жолтовского мы обнаружили первую страницу рукописи перевода «Четырех книг...» и приложенную к ней записку, в которой автор (говоря о себе в женском роде) подробно излагает обстоятельства создания перевода в период с конца 1918 по май 1919 года. Имеет смысл процитировать этот документ полностью:
Перевод этот посвящаю вдохновителю его, русскому Palladio, Ивану Владиславовичу Жолтовскому. Он впервые, после многолетнего полного забвения, выступил вновь проповедником классической архитектуры и его пророка шестнадцатого века Andrea Palladio. И это в такое время, когда в России, да и в Европе, был полный разгар декадентства. Уже будучи в Москве, около 20 лет назад, Иван Владиславович отыскал в заброшенном углу Румянцевской библиотеки драгоценную книгу Andrea Palladio первого издания. Тогда еще мало знакомый с итальянским языком, Иван Владиславович больше по чутью, чем по смыслу, разобрался в вечных словах великого классика! Затем начались его ежегодные поездки в Италию, и главной целью было изучение творений Palladio. Особенно И. В. заинтересовался его виллами, послужившими образцом для русского классицизма и помещичьих домов в усадьбах. Он внимательно изучил по картам те места, намеченные Palladio при описании его вилл, и с большим упорством в течение многократных поездок открыл их, изучил их, обмерил. Говорю «открыл», потому что большинство из них никогда не были посещены иностранцами. Возвращаясь в Москву, он претворял в действительность свои мысли, навеянные великим классиком, что мы видим на целом ряде построек Ивана Владиславовича как в Москве, так и в деревне и провинции. Попутно с личным изучением он, возвращаясь в Россию, неустанно рассказывал как художникам, так и просто любителям искусства о великом Palladio, убеждал ехать в Италию, знакомиться с его постройками на местах, давал подробные маршруты. Будучи в числе этих любителей, я несколько лет подряд останавливалась в Виченце на несколько недель, объезжала ее окрестности и, знакомая с итальянским языком, поставила себе целью, когда поближе усвою архитектуру, перевести на русский язык единственное в своем роде сочинение Andrea Palladio: его «Четыре книги об архитектуре». Переведенная почти с момента своего появления и затем в последующее столетие на все европейские языки, эта столь важная для каждого архитектора книга не была переведена лишь на русский язык, если не считать слабой попытки Львова в 18... году. В конце 1918 года И[ван] В[ладиславович] образовал при руководимом им Отделе архитектуры отдел переводов и предложил мне приступить к переводу Palladio, обещая свою помощь и разъяснения в трудных для меня местах. В мае 1919 года перевод был окончен. В этом столь ответственном переводе, кроме советов И[вана] В[ладиславовича], я находила помощь в сочинениях Vitruvio, Serlio, Scamozzi. В главах о мостах мне даны были ценные указания П. В. Щусева, которому приношу свою глубокую благодарность. Главный же вдохновитель и руководитель этого перевода был Иван Владиславович Жолтовский, имя которого, может быть, со временем будет столько же дорого русскому искусству, как для художественного мира имя Palladio.
О Елизавете Павловне, в отличие от ее братьев — Степана, Павла, Сергея, Дмитрия, Николая — и младшей сестры Евфимии Рябушинской-Носовой, до последнего времени было известно весьма немного. Пролить свет на судьбу этой незаурядной женщины позволили разрозненные архивные документы, изученные нами в России, и материалы американского архива М. П. Рябушинского, опубликованные работавшей с ними Н. Ю. Семеновой в недавно вышедшей книге.
Е. П. Рябушинская была замужем за А. Г. Карповым, одним из компаньонов брата Михаила, но около 1910 года брак распался из-за ее увлечения «обожаемым Яном». Вместе с Жолтовским Рябушинская посещала собрания Общества свободной эстетики, ее жизнь была посвящена искусству. Она занималась в частных художественных мастерских и классах Строгановского училища, особенно ее привлекала изящная техника эгломизе — нанесение изображения (например, портретного профиля) на стекло с помощью металлической фольги. В отношении Жолтовского Рябушинская приняла на себя роль не только поклонницы, но и мецената: с середины 1910-х годов она снимала ампирный особняк в Серебряном переулке, где были устроены мастерские ее и Ивана Владиславовича.
После прихода большевиков участь Елизаветы Павловны оказалась печальной. В 1918 году были реквизированы все ее денежные счета, квартира в упомянутом особняке и обстановка. По-видимому, желая социализироваться в новой России, она тщетно пыталась поступить в Свободные государственные художественные мастерские по классу офорта и живописи. Принимая во внимание столь бедственное положение Елизаветы Павловны, стоит предположить, что заказ Жолтовского на перевод Палладио для Наркомпроса был способом материально поддержать ее. Тем более что Жолтовский продолжал жить в некогда снятом Рябушинской особняке — уже как советский служащий.
В конечном счете Елизавета Павловна оказалась в Бутырской тюрьме: ей инкриминировали неуплату «чрезвычайного революционного налога». Из-под ареста ее вскоре отпустили, намекнув, однако, на желательность ее отъезда. По собственному признанию Рябушинской, сделанному в письме к брату Михаилу, Москву она покинула в ноябре 1919 года, начав «одинокое, невероятное странствие», в котором были фронт, сыпной тиф, путешествие через Польшу, Берлин и, наконец, Париж. Там она и скончалась 24 апреля 1921 года.
По свидетельству М. П. Рябушинского, «бедная, славная Лиза», вынесшая много несправедливости, и в том числе от Жолтовского, «собиралась писать статью об его искусстве». Этому тексту не было суждено родиться, но именно благодаря Елизавете Павловне русский читатель обрел своего Палладио. Оставляя читателю право сделать моральные выводы, заметим, что издатели и сам Жолтовский в середине 1930-х годов имели веские основания для мистификации: имя Рябушинской как автора перевода сложно представить на титульном листе этой книги.