Гленн Гульд. Гленн Гульд берет интервью у Гленна Гульда о Гленне Гульде. СПб.: Jaromír Hladík press, 2021. Перевод с английского Всеволода Митителло
г. г. Мистер Гульд, вы хотите сказать, что не делаете эстетических суждений?
Г. Г. Нет, я этого не говорю, — пусть и хотел бы сделать такое утверждение, поскольку это говорило бы об уровне духовного совершенства, которого я пока не достиг. Однако, перефразируя модное клише, я изо всех сил стараюсь делать только моральные, а не эстетические суждения, — кроме того, повторюсь, что касается моей собственной работы.
г. г. Полагаю, мистер Гульд, я вынужден поверить вам на слово...
Г. Г. Вы очень любезны.
г. г. ...и предположить, что вы оцениваете ваши собственные мотивации ответственно и точно.
Г. Г. Ну, можно лишь пытаться.
г. г. И теперь ваши признания ведут к столь многим развилкам на пути нашего интервью, что я просто не знаю, куда направиться.
Г. Г. Почему бы не выбрать указатель, который больше всех на вас смотрит, а я пристроюсь следом.
г. г. Что ж, думаю, самый очевидный вопрос такой: если вы не делаете эстетических суждений по поводу других, как насчет тех, кто применяет эстетические суждения к вашей работе?
Г. Г. О, некоторые из моих лучших друзей — критики, однако я бы не хотел, чтобы кто-нибудь из них играл на моем фортепиано.
г. г. Но ведь несколько минут назад вы употребили слово «духовное совершенство» к состоянию, в котором воздерживаются от эстетического суждения.
Г. Г. Мне бы не хотелось производить впечатление, что такое воздержание составляет единственный критерий этого состояния.
г. г. Понимаю. Но верно ли, что, с вашей точки зрения, критическое мышление непременно угрожает этому просветленному состоянию?
Г. Г. Боюсь, здесь может возникнуть очень предвзятое суждение с моей стороны. Как я сказал, некоторые из моих лучших друзей...
г. г. Критики, я знаю, однако вы уходите от ответа.
Г. Г. Я не нарочно. Просто я думаю, что не стоит делать обобщений в делах, в которых на кону такие выдающиеся репутации, и...
г. г. Мистер Гульд, я думаю, вы должны нам обоим, а также нашим читателям ответ на этот вопрос.
Г. Г. Правда?
г. г. Я в этом убежден; может быть, мне стоит повторить вопрос.
Г. Г. Не обязательно.
г. г. Так вы полагаете, что критики действительно представляют собой вид, в моральном смысле находящийся на грани исчезновения?
Г. Г. Позвольте, «на грани исчезновения» означает...
г. г. Мистер Гульд, пожалуйста, ответьте на вопрос — вы так считаете?
Г. Г. Что ж, как я уже сказал, я...
г. г. Да или нет?
Г. Г. (пауза) Да.
г. г. Ну конечно да, и теперь, я уверен, вам полегчало после признания.
Г. Г. Гм, вообще-то, нет.
г. г. Но со временем полегчает.
Г. Г. Вы правда так думаете?
г. г. Никаких сомнений. Но теперь, когда вы так открыто заявили свою позицию, мне необходимо напомнить, что вы сами время от времени пишете критические тексты. Я даже припоминаю статью о Петуле Кларк, которую вы несколько лет назад опубликовали в этой колонке и которая...
Г. Г. ...и которая содержала больше эстетических суждений на квадратную страницу, чем я вообще позволил бы себе высказать сегодня. Однако, видите ли, по сути это была моральная критика. Я использовал мисс Кларк, так сказать, для разговора о социальном окружении.
г. г. То есть вы полагаете, что можете успешно отличить эстетическую критику отдельного человека, — которую вы с порога отвергаете, — от утверждения моральных императивов по отношению к обществу в целом.
Г. Г. Думаю, да. Не забывайте, что, безусловно, есть области, в которых неизбежны пересечения. Представим, например, что мне довелось проживать в городе, в котором все дома были бы выкрашены в эсминцевый серый.
г. г. Почему в эсминцевый серый?
Г. Г. Это мой любимый цвет.
г. г. Это ведь скорее плохой цвет, разве нет?
Г. Г. Поэтому он мой любимый. Теперь предположим, что некто без предупреждения решил выкрасить свой дом в пожарно-красный...
г. г. ...тем самым нарушая симметрию городского планирования.
Г. Г. Да, и это тоже, однако вы подходите к ситуации с эстетической точки зрения. Последствием этого поступка, несомненно, будет пробуждение психопатической активности в городе и почти неизбежная — ведь другие дома тоже будут окрашены в такие же кричащие тона — вспышка соревновательного духа, а кончится всё насилием.
г. г. Полагаю, красный в вашем цветовом лексиконе означает агрессию.
Г. Г. Я думал, это общепринятое восприятие. Однако, как я говорил, в этой точке пересекаются эстетика и мораль. Человек, который первым перекрасил дом, мог это сделать из чисто эстетических побуждений, и с моей стороны было бы, говоря по старинке, «грешно» требовать от него объяснений по поводу его вкуса. После этих объяснений, понятно, осуждать его было бы невозможно. Однако если бы я мог убедить его, что его эстетическая вольность представляет моральную опасность для сообщества в целом, и выразил бы это в подходящих случаю словах — то есть, очевидно, не с помощью эстетических категорий, — тогда, полагаю, ответственность за это лежала бы на мне.
г. г. Вы осознаете, конечно, что начинаете рассуждать как персонаж Оруэлла?
Г. Г. О, мир Оруэлла не несет для меня ничего особенно ужасного.
г. г. И вы также понимаете, что описываете и защищаете тип цензуры, противоречащий всей постренессансной традиции западной мысли?
Г. Г. Безусловно. Именно постренессансная традиция привела западный мир на грань уничтожения. Знаете, эта странная приверженность свободе передвижения, свободе слова и так далее — удивительно западное явление. Это всё часть западного представления, что можно успешно разделять слово и дело.
г. г. Хоть горшком назови, только в печь не сажай?
Г. Г. Точно. Есть подтверждения тому факту, что — кстати, Маклюэн в «Галактике Гуттенберга» говорит как раз об этом, — народы с дописьменной или минимальной письменной культурой намного менее склонны допускать такое различие.
г. г. Есть также библейское установление: возжелать зла — значит совершить зло.
Г. Г. Именно. Только некоторые культуры, случайно или благодаря хорошему правлению, миновали Ренессанс и видят в искусстве угрозу, которой оно действительно является.
г. г. Предположу, что одна из них — СССР?
Г. Г. Без сомнения. Допускаю, что методы у них грубоватые, однако их опасения совершенно оправданны.
г. г. Как насчет ваших собственных опасений? Случалось ли каким-то вашим занятиям нарушать эти персональные ограничения и, по вашим словам, «угрожать» обществу?
Г. Г. Да.
г. г. Хотите рассказать об этом?
Г. Г. Не особенно.
г. г. Хотя бы краткий пример? Как насчет того, что вы записали музыку для «Бойни номер пять»?
Г. Г. Да, и что?
г. г. Ну, во всяком случае по советским стандартам, фильм по сочинению мистера Воннегута, возможно, следует расценивать как произведение, несущее угрозу обществу, вам не кажется?
Г. Г. Боюсь, что вы правы. Я даже вспоминаю одну юную леди, которая однажды в Ленинграде сказала мне, что Достоевский, «хотя и великий писатель, очень уж пессимистичен».
г. г. А пессимизм с поправкой на гедонизм — отличительная черта «Бойни номер пять», не так ли?
Г. Г. Да, но именно ее гедонистические, а не пессимистические качества стоили мне многих бессонных ночей.
г. г. То есть фильм вы не одобрили?
Г. Г. Он необычайно искусно сделан.
г. г. Это не значит, что он вам понравился.
Г. Г. Не значит.
г. г. Можем ли мы в таком случае предположить, что и у идеалиста есть своя цена?
Г. Г. Мне намного больше нравится выражение, что даже идеалист может неверно понять киносценарий.
г. г. Вы бы предпочли незапятнанного Билли Пилигрима, я полагаю?
Г. Г. Да, я бы предпочел, чтобы в этом персонаже было что-то искупительное.