Игорь Сухих. Русская литература для всех. От Гоголя до Чехова. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2022. Содержание
Спор об искусстве: поэт как гражданин
Некрасов — одна из самых спорных и противоречивых фигур не только в русской культуре, но и в русской поэзии.
Тургенев в шестидесятые — семидесятые годы не раз объявлял, что в стихах Некрасова «поэзия и не ночевала». «В белыми нитками сшитых, всякими нелепостями приправленных, мучительно высиженных измышлениях „скорбной” музы г. Некрасова — ее-то, поэзии, нет и на грош» («По поводу „Отцов и детей”», 1868). А Д. С. Мережковский через несколько десятилетий назовет Тютчева и Некрасова «двумя тайнами русской поэзии».
Достоевский, как мы помним, поставил Некрасова сразу за Пушкиным и Лермонтовым. А молодые читатели возразили: Некрасов «выше Пушкина». (Столь же противоречивые оценки позднее вызовет лишь поэзия Маяковского.)
Проблема заключается в том, что Некрасов не просто сочинял стихи, лучше или хуже пушкинских или тютчевских. Он предложил иную систему художественных координат: новый взгляд на задачи поэта, новые поэтические темы, даже новую стиховую систему. Некрасов действительно пришел в русскую поэзию с новым словом, которое далеко не все современники (да и потомки) готовы были принять и признать.
Сборник стихотворений 1856 года открывается программой, манифестом «Поэт и гражданин». Размышления о поэте и поэзии продолжают пушкинское «Поэт и толпа» (1828) и лермонтовское «Журналист, читатель и писатель» (1840) и в то же время во многом противоположны художественным концепциям поэзии золотого века.
Пушкинский поэт — пророк, питомец вдохновения, подчиняющийся лишь «веленью Божьему» и голосу Музы, находящий источники творчества прежде всего в собственной душе, презирающий «толпу» и «светскую чернь».
Подите прочь — какое дело
Поэту мирному до вас!
В разврате каменейте смело:
Не оживит вас лиры глас.
<...>
Не для житейского волненья,
Не для корысти, не для битв,
Мы рождены для вдохновенья,
Для звуков сладких и молитв.
Этот образ Поэта не совпадает с реальным содержанием пушкинской поэзии, оно намного шире.
Лермонтовский писатель (на самом деле и он — Поэт) тоже сочиняет под властью вдохновенья: «Бывает время, / Когда забот спадает бремя, / Дни вдохновенного труда...» Однако темы его поэзии связаны уже с житейскими волненьями и битвами: «Тогда пишу. Диктует совесть, / Пером сердитый водит ум: / То соблазнительная повесть / Сокрытых дел и тайных дум...» Но и он презирает суд толпы, противопоставляя ей свое свободное творчество:
К чему толпы неблагодарной
Мне злость и ненависть навлечь,
Чтоб бранью назвали коварной
Мою пророческую речь?
В стихах Некрасова Муза остается одной из главных героинь, но принципиально меняется ее привычный облик, поэт находит ей новое место в творческом процессе.
В «Поэте и гражданине» стихи Пушкина цитирует Гражданин, но сразу же утверждает, что стихи Поэта, его современника, ближе ему, чем пушкинская гармония: «Но признаюсь, твои стихи / Живее к сердцу принимаю».
Из этого стихотворения часто повторяют известную контрастную формулу: «Поэтом можешь ты не быть, / Но гражданином быть обязан». Но Гражданин не только противопоставляет, но и объединяет эти общественные роли, обозначает свои требования к Поэту, не отрицающие его призвания:
Будь гражданин! Служа искусству,
Для блага ближнего живи,
Свой гений подчиняя чувству
Всеобнимающей Любви...
Призывая отказаться от «поклоненья единой личности своей», Гражданин объясняет Поэту:
Проснись: громи пороки смело...
<...>
Нет, ты не Пушкин. Но покуда
Не видно солнца ниоткуда,
С твоим талантом стыдно спать;
Еще стыдней в годину горя
Красу долин, небес и моря
И ласку милой воспевать...
Пушкинская гармония в мире, где «не видно солнца ниоткуда», уже невозможна. Служенье искусству, звукам сладким и молитвам сменяется у нового поэта, исполняющего обязанности Пушкина, долгом перед обществом. Вместо презренья к толпе («Подите прочь...») поэт чувствует свою вину перед ней и ее посланником, Гражданином, из-за невозможности выполнить этот долг.
Учить других — потребен гений,
Потребна сильная душа,
А мы с своей душой ленивой,
Самолюбивой и пугливой,
Не стоим медного гроша.
Стихотворение «Поэт и гражданин», таким образом, становится декларацией нового искусства: активного, гражданского, ориентированного на воспроизведение острых общественных проблем и социальных конфликтов.
Некрасовская земная Муза спускается с поэтического олимпа на городские улицы или сельские пашни.
Вчерашний день, часу в шестом,
Зашел я на Сенную;
Там били женщину кнутом,
Крестьянку молодую.
Ни звука из ее груди,
Лишь бич свистал, играя...
И Музе я сказал: «Гляди!
Сестра твоя родная!»
(«Вчерашний день, часу в шестом...», 1848)
Не русский — взглянет без любви
На эту бледную, в крови,
Кнутом иссеченную Музу...
(«О Муза! я у двери гроба!..», 1877)
Муза и страдающая крестьянка — сестры: такова позиция Некрасова.
Лица и голоса: страдание и сострадание
Не оставляя прежних поэтических тем (о чем мы еще поговорим), Некрасов резко расширяет их круг и сдвигает их вниз по социальной вертикали. В его поэзию входят коллизии и персонажи, лишь изредка или вовсе не попадающие в поле внимания других поэтов: жизнь городских низов (мелких чиновников, бедняков-разночинцев, «падших» женщин), но прежде всего — крестьянский мир в самых разнообразных его проявлениях: семейные конфликты, тяжелый труд, детство и старость, праздники и будни. Поэзия Некрасова словно становится продолжением прозы натуральной школы.
«Новый» Некрасов, как мы уже говорили, начинается стихотворением «В дороге» (1845), в котором ямщик рассказывает попутчику о своей трагической любви к воспитанной в барском доме жене: «Погубили ее господа, / А была бы бабенка лихая!»
Некрасов — и здесь тоже его принципиальное отличие от предшествующей лирики — дает не только образ, но и голос, точку зрения своего героя. С этого времени и до конца жизни одной из самых важных линий некрасовского творчества становится ролевая лирика — рассказ какого-либо персонажа о своей судьбе («Огородник», «Нравственный человек», «Буря», «Песня Еремушке», стихотворения из цикла «О погоде»).
В других случаях поэт отказывается от точки зрения героя, но сохраняет фабулу, повествование о нем. Многие стихи Некрасова (в отличие от лирики его современников Фета или Тютчева) можно не только процитировать, но легко пересказать.
Одно из ранних иронических стихотворений Некрасова называлось «Современная ода». Намного чаще он пишет современные баллады, стихотворения-рассказы, в основе которых, в отличие от старых баллад Жуковского или Лермонтова, — не таинственно-фантастические, а современные бытовые темы («Размышления у парадного подъезда», «Железная дорога», «Генерал Топтыгин»). Именно поэтому вполне логичным был переход Некрасова к поэмам, увенчанный главным его созданием — эпопеей «Кому на Руси жить хорошо». (Тютчев и Фет, чуждые повествовательности, вовсе не писали поэм.)
При большом разнообразии тем, персонажей и сюжетов в поэзии Некрасова есть центральный герой и основной эмоциональный тон, эмоциональная доминанта. Еще в одном обращении к Музе сказано: «Сестра народа — и моя!» («Музе», 1877).
Понятие народ имеет для поэта четкий социальный характер. Народ — это не помещики или чиновники (даже из бедных петербургских углов), не купцы или интеллигенция (включая самого поэта). Народ — это деревенский мужик, хранитель и кормилец; это русская женщина, баба; это крестьянские дети.
В «Элегии» (1874) Некрасов полемически настаивает на важном, исключительном характере этой темы.
Пускай нам говорит изменчивая мода,
Что тема старая «страдания народа»
И что поэзия забыть ее должна,
Не верьте, юноши! не стареет она.
Поскольку судьбу народа Некрасов видит в трагических тонах, чувство глубокой скорби, уныния становится доминирующим в его стихах.
«Родная земля! / Назови мне такую обитель, / Я такого угла не видал, / Где бы сеятель твой и хранитель, / Где бы русский мужик не стонал?» («Размышления у парадного подъезда», 1858)
«В полном разгаре страда деревенская... / Доля ты! — русская долюшка женская! / Вряд ли труднее сыскать» («В полном разгаре страда деревенская...», 1862)
«Холодно, голодно в нашем селении. / Утро печальное, сырость, туман...» («Молебен», 1876)
Начинаясь с сострадания народной доле, чувство уныния заполняет весь мир: поэт видит ужас городской, петербургской жизни («О погоде»), воспринимает как страдание любовь («панаевский цикл») и практически все события собственной жизни. Лирический герой Некрасова с ужасом вспоминает детство и молодость, клянет свою застенчивость, страдает от невозможности выполнить долг.
Мир Некрасова — солнечное сплетение человеческой боли, социальной, личной, философской.
«Что ни год — уменьшаются силы, / Ум ленивее, кровь холодней... / Мать-отчизна, дойду до могилы, / Не дождавшись свободы твоей!» («Что ни год — уменьшаются силы...», 1860)
«О слезы женские, с придачей / Нервических тяжелых драм» («Слезы и нервы», 1861)
«Ты грустна, ты страдаешь душою: / Верю — здесь не страдать мудрено. / С окружающей нас нищетою / Здесь природа сама заодно» («Утро», 1874)
«Страстный к страданью поэт!» — воскликнет Достоевский, прочитав «Последние песни» и увидев в этом концентрированном страдании что-то родственное себе, а также невольно заразившись некрасовским дактилем («Дневник писателя». 1877. Январь. Глава вторая. IV. Русская сатира. «Новь». «Последние песни». Старые воспоминания).
Через сорок лет К. И. Чуковский гиперболически развил наблюдение: «Это был гений уныния. В его душе звучала великолепная заупокойная музыка, и слушать эту музыку, передавать ее людям и значило для него творить. <...> И вообще тот всемирный человеческий стон, не прекращающийся в течение веков... звучал у него в ушах непрерывно... <...> Из множества разрозненных образов, постоянно привлекаемых им как объекты для слез, в конце концов выкристаллизовались у него несколько устойчивых мифов, которые стали главенствующими и явились синтезом всех остальных, средоточием их разрозненных качеств; эти образы у него были такие: народ, мать, Белинский и собственная „безрассудно-разбитая” жизнь» («Кнутом иссеченная Муза»).
У каждого из этих персонажей лирики Некрасова обнаруживается своя драма.
О страданиях народа уже говорилось выше.
Судьба Белинского, «честного сеятеля добра», трагична не только из-за ранней смерти, но также по причине литературных и правительственных преследований, тяжелой работы, бедности, зависти конкурентов, отсутствия видимого результата его деятельности.
За ним следили, и тюрьму
Враги пророчили ему...
Но тут услужливо могила
Ему объятья растворила:
Замучен жизнью трудовой
И постоянной нищетой,
Он умер... Помянуть печатно
Его не смели... Так о нем
Слабеет память с каждым днем
И скоро сгибнет невозвратно!..
(«В. Г. Белинский», 1855)
Два образа «мученицы-матери» в лирике Некрасова также объединяет общий мотив страдания.
Женщина-крестьянка страдает от притеснений помещика, ругани и побоев мужа, непосильного труда, солдатчины и смерти детей («Тройка», 1846; «В деревне», 1854; «Внимая ужасам войны...», 1855; «Орина, мать солдатская», 1863).
Завязавши под мышки передник,
Перетянешь уродливо грудь,
Будет бить тебя муж-привередник
И свекровь в три погибели гнуть.
<...>
И в лице твоем, полном движенья,
Полном жизни, — появится вдруг
Выраженье тупого терпенья
И бессмысленный, вечный испуг.
(«Тройка», 1846)
У женщины из образованного общества судьба не многим отличается от крестьянской. Ее дети избавлены от ужасов воинской службы, но она сама не избавлена от тяжести домашнего гнета и преследований. В стихотворении «Родина» (1846), написанном в один год с «Тройкой», судьба матери поэта изображена в сходном тоне.
Вот темный, темный сад... Чей лик в аллее дальной
Мелькает меж ветвей, болезненно-печальный?
Я знаю, отчего ты плачешь, мать моя!
Кто жизнь твою сгубил... о! знаю, знаю я!..
Навеки отдана угрюмому невежде,
Не предавалась ты несбыточной надежде —
Тебя пугала мысль восстать против судьбы,
Ты жребий свой несла в молчании рабы...
Определение «раба» применяется и к свободной женщине из дворянской усадьбы. В поведении обеих отмечается сходный «вечный испуг». «Муж-привередник» из крестьянской избы и «угрюмый невежда» из дворянской усадьбы в равной степени оказываются домашними тиранами.