Борис Останин. Словарь к повести Саши Соколова «Между собакой и волком». Сост. Болеслав Мартынов. СПб.: Пальмира, 2020
с.32Нумерация страниц по изданию: Саша Соколов. Между собакой и волком. СПб: Азбука-классика, 2008
Записки... охотника — вереница русских «Записок»: «Записки охотника» Тургенева, «Записки ружейного охотника» С. Аксакова, «Записки мелкотравчатого» Е. Дриянского, а также «Записки сумасшедшего» Гоголя, «Записки из Мертвого дома» и «Записки из подполья» Достоевского, «Записки христианина» и «Записки несумасшедшего» Л. Толстого, «Записки врача» В. Вересаева, «Записки юного врача» и «Записки покойника» Булгакова, «Записки психопата» Вен. Ерофеева, «Записки неохотника» Б. Ванталова и last not least «Записки запойного охотника» Саши Соколова.
«Современный русский роман наш даже почти совсем и никогда невозможен, за всегдашним у нас отсутствием твердого идеала, а возможны лишь хаотические „Записки”, которые, впрочем, могут быть полезными, даже несмотря на всю их случайность» (Достоевский, «Подросток», 1875, фрагмент, не вошедший в окончательный текст).
с. 36
Жалобно блеет дрезина / С тридцать четвертой версты — почти 50 километров (→ с. 11, полуторакилометровая верста), считай, расстояние от Городища до Твери, второй — в противовес Москве — ориентир для определения Заволжья: с левого оно берега Волги или с правого → с. 214.
<Из письма Саши Соколова: «Помню унылую послевоенную песню про седого старика, что живет на сорок седьмом участке лесном, помню стих Хармса про сорок четыре веселых чижа, а откуда я взял тридцать четвертую версту — запамятовал.
Какой-нибудь западный славист мог бы написать в очередной диссертации, что отец мой, будучи бронетанковым специалистом, высоко ценил боевые качества Т-34 и как-то после парада прокатил в нем сына по Красной площади, и эта цифра настолько впечатлила мальчика, что много лет спустя нашла отражение в одной из Записок Запойного».>
с. 45
дрозжи — дрожжи, закваска, leaven. Срв. крестьянский поэт Спиридон Дрожжин (*1848 +24 декабря 1930), который жил в деревне Низовка, у впадения реки Шоша в Волгу. В июле 1900 года Дрожжин принимал у себя двух именитых немцев — Р. -М. Рильке и Луизу Андреас-Саломе и водил их в усадьбу Новинки к Николаю Толстому, в 1918 году вместе с женой Марией (урожд. Загряжская) расстрелянному большевиками. После строительства в 1937 году Иваньковского водохранилища деревня Низовка оказалась на острове и была жителями оставлена. Дрожжинский дом и прах поэта перенесли в 1938 году из Низовки в Завидово, где открыли Дом-музей Дрожжина.
с. 64
на всю Елоховскую бранит < «кричит во всю ивановскую»: на Ивановской площади в Кремле оглашались царские указы; «звонит во всю ивановскую» — во все колокола колокольни Ивана Великого, изо всех сил, что есть мочи. Елоховская церковь в Москве — между Казанским и Ярославским вокзалом и Лефортовским парком. Несколько дальше — Соколиная гора, где содержались соколы для охоты царя Алексея Михайловича (при Иване Грозном — в Сокольниках). На паперти Елоховской церкви в 1469 году родился московский юродивый Василий, во имя которого назван собор Василия Блаженного (Покровский). Василия отдали в подмастерья сапожнику, но вскоре блаженный его оставил и до самой смерти «ни вертепа мала име у себе, ни ризнаго одеяния на теле своем ношаше, но без крова всегда пребываше». В 1799 году в Елоховской церкви был крещен Александр Пушкин. С 1938 по 1991 год Елоховский Богоявленский собор — патриарший собор Русской Православной Церкви.
с. 69
экскурс < excursusL, уклонение, отступление от главной темы. О «Евгении Онегине» было замечено, что это вереница экскурсов, уклонений автора с главной магистрали на боковые тропки. Так и С. С. полуприсутствует или частично присутствует (мерцает) в «Между собакой и волком»: то он есть, то его нет. Он сдержан, целомудрен, ненавязчив... говорит обиняками, не в лоб, не прямой речью, а загадками (которые интересно разгадывать), предпочитает гиперболе литоту. Его повесть личностна, биографична, но скрывает в себе гораздо больше, чем личность автора и биографии окружающих его людей.
с. 71
ермолка — мягкая круглая шапочка, в т.ч. кипа, еврейский головной убор, символизирующий смирение перед Яхве. Во времена изгнания из Испании евреев, чтобы отличить от других, заставляли носить на голове лисий хвост — мех нечистого животного. Возможно, лисьи хвосты, пришитые к одежде брейгелевских калек, — отголосок этого отличия, перенесенный на «неприкасаемых» инвалидов. Ермолка, отороченная лисьими хвостами, — хасидский головной убор. Сюда же рассказ Тургенева «Ермолай и мельничиха» из «Записок охотника»: прозвище охотника и бродяги Ермолая — Ермолка; имя мельничихи — Арина.
с. 75
в бесплацкартном заплаканном <вагоне> — срв. «На железной дороге» Блока (1910), где поэт упоминает, говоря приблизительно, купейные вагоны (синие), плацкартные (желтые) и общие (зеленые): «Вагоны шли привычной линией, / Подрагивали и скрипели; / Молчали желтые и синие; / В зеленых плакали и пели». Набоков в «Память, говори» вспоминает о том, что спальные вагоны международного экспресса «Норд-Вест» (Санкт-Петербург — Париж) после Первой мировой войны сменили коричневый цвет «под дуб» на синий («нарядную каревость на нуворишечью голубизну»). В Советском Союзе вагоны всех классов были выкрашены в «демократический» зеленый цвет.
с. 80
кобылка Сметана первой зашла — история орловских рысаков началась в 1776 году с приобретения графом Алексеем Орловым-Чесменским (1737–1808) у Абдул-Хамида I, 27-го султана Османской империи, жеребца Сметанного (aka Сметанка), с 19 парами ребер вместо обычных 18 → с. 26 (рассуждения о бесценном Азамате/Карагезе). Прародитель орловских рысаков Сметанка упомянут Л. Толстым как предок Мужика I (< мыжык (татар.), тот, кто фыркает), в старости Холстомера («Холстомер. История лошади», 1885).
Орлову Россия обязана не только рысаками, но и почтовыми голубями, поющими канарейками и бойцовыми петухами.
с. 87
Не замечая, в сущности, ни канта — 1) Философ Кант, о котором подсказывает строка «Стоит зима, как вещь в самой себе». 2) Кантоваться (→ с. 18): проводить время без определенных занятий и цели. 3) Прочтение Kant как cunt позволяет переложить эту строку примерно так: «ни хрена — в пароксизме самоуглубления и сосредоточенности — не замечая».
Одно из немногих мест в повести, которые хотелось бы отредактировать: «Не понимая, в сущности, ни канта»; «Прохаркала ворона невпопад» (с. 204) и «Мои гениальные строчки» (с. 219), чтобы слова «прохаркала» и «мои» не слишком выпирали из текста: в первом случае сгладить грубое словцо («Прокаркала ворона невпопад»), во втором окоротить романтическое самоутверждение авторского «я», которому и без того в гениальности не откажешь (допустим, пусть и несколько коряво, так: «Попробуй пожги только, дурья башка, / Сии гениальные строчки»). 4) Псальмы и канты — из XVIII века, из южных школ, в т. ч. от Симеона Полоцкого. 5) Вполне уместен здесь и кантюжный язык — тайный язык тверских и других нищих, вроде офенского (срв. «ботать по фене», говорить на воровском жаргоне).
с. 89
В Европу завесила васисдас < vasistasF < was ist DasD, «что это такое?»: небольшая форточка в двери или окне, смотровое окошко, фрамуга. «И хлебник, немец аккуратный, / В бумажном колпаке, не раз / Уж отворял свой васисдас» (Пушкин, «Евгений Онегин», I, 35). Срв. «В Европу прорубить окно» (Пушкин, «Медный всадник») < «Петербург — это окно, через которое Россия смотрит в Европу» (Ф. Альгаротти), по-итальянски у Альгаротти gran finestrone — не форточка, а выходящее на балкон окно, которым можно пользоваться как дверью. В повести в очередной раз речь о сумерках — о закатившемся на западе солнце.
с. 123
кустарничал... кожей пахнул да ваксами — сапожник или скорняк.
Коли появился вдруг сапожник, несколько слов из «Москвы и москвичей» В. Гиляровского о сапожниках: «С правой стороны ворот <в конце Тверской улицы>, под легкой железной лестницей, приделанной к крыше с незапамятных времен, пребывали „холодные сапожники”, приходившие в Москву из Тверской губернии с „железной ногой <лапой>”, на которой чинили обувь скоро, дешево и хорошо. Их всегда с десяток работало тут, а их клиенты стояли у стенки на одной ноге, подняв другую, разутую, в ожидании починки». От Тверской-Ямской слободы, где жили ямщики, начиналась дорога, ведущая из Москвы в Тверь, Новгород и Санкт-Петербург. В XVIII веке здесь воздвигали деревянные триумфальные ворота, а в начале XX века построили театр «Буфф-миниатюр», театр-варьете «Альказар» и цирк Никитиных (булгаковский театр «Варьете»). В 1958 году в центре Триумфальной площади (в советское время — площадь Маяковского) был установлен памятник Маяковскому, возле которого стали устраивать поэтические чтения.
Что и говорить, настоящий узел, транспортный и поэтический: Тверь, ямщики, холод, отхожий промысел, железная нога (как бы конек), одноногие (как бы инвалиды), починщики, театр-буфф («красотки кабаре»), поэтические чтения (в том числе в середине 1960-х — поэтов-смоговцев, которых С. С. хорошо знал)...
<Из письма Саши Соколова комментатору: «Насчет СМОГа. / Будучи одним из тех, кто участвовал в первых публичных выступлениях, я знал всех первосмогистов, нас тогда было всего, кажется, человек восемнадцать, потом стало больше, ну, скажем, тридцать, а спустя годы я встречал массу незнакомых мне лиц, которые утверждали, что они тоже числились в нашей организации, видимо, считаться смогистом стало модно. Конечно, все это было мальчишество, отчаянное и наивное, хотя Володя Алейников ни за что бы с таким определением не согласился, он был одним из организаторов, вожаком, и теми деяниями, идеями гордится и по сю пору их воспевает. Кроме Алейникова, мне ближе других были Губанов, Батшев, Недбайло. Для меня тот момент московского полуподполья удачно совпал с долгочаянной свободой от армейских и родственных уз: ушел этаким колобком от всех и нежданно — путем случайного уличного знакомства — обрел целый круг бесшабашных любителей вольной словесности и неподцензурных художеств, и начался богемный период: выступления на квартирах, на Маяковке, проживание на чьих-то дачах, в мастерских, случайные подработки, жизнь впроголодь и взаймы, то еще время, однако в моем случае вся эта музыка играла недолго, не более полугода, печень возмутилась и просигналила: пьянству бой.
Значит, главными зачинщиками у нас были вышеназванные, значительной фигурой выступал Кублановский, ярко подавала себя Юля Вишневская, а я, будучи по натуре категорически ненавязчив, довольствовался вторыми ролями, да и стишки у меня получались никудышные, но вся эта игра стоила свеч, ценный опыт».>
с. 154
еду на затон поботать — заводь с непроточной водой, хорошее место для рыбалки. Ботать — ударять боталом по воде, загоняя рыбу в сеть; стучать, звонить; болтать, пустомелить; ботать по фене (говорить на тюремном/блатном жаргоне); толочь грязь, шагать по грязи; болтать воду; шлепнуться, упасть; ботало = колокольный язык, било; боталы — не в меру просторные сапоги, срв. боты (< botte, boot — сапог): зимние ботинки с верхом из войлока или фетра. В СССР старомодные недорогие боты носили пенсионеры, почему их и прозвали «прощай, молодость».
с. 155
как того побирошу в четверть четвертого — no comment, что за четверть четвертого?
<Саша Соколов в письме: «...начало четвертого, в представлении Ильи, самое грустное время зимнего дня для нищего и бездомного человека, ибо солнце садится и скоро начнутся сумерки, а если облачно, то фактически уже начались, и настроение хуже некуда. Илья соотносит себя с таким воображаемым беднягой, входит в его положение, ставит себя на его место. Илья мог бы указать другое время, например, полчетвертого, но четверть четвертого за счет аллитерации показалась ему выразительней».> До сумерек тем не менее еще далеко: всего-то 15:15, пусть и в декабре; не менее важна здесь (см. авторское признание выше) аллитерация, но не абы какая, а на «четверку» — в циферблате понятно что, а в днях недели четверг, покровительствуемый Юпитером, в русском просторечии — Ильей-громовником.
с. 186
кашинская — водка основанного в 1898 году ликеро-водочного завода города Кашина. По преданию, кашинские минеральные источники возникли там, где упали слезы св. Анны Кашинской, оплакивающей своего мужа, тверского князя Михаила Ярославича, который был убит в 1318 году по велению правителя Золотой Орды Узбек-хана.
восемь тысяч четыреста двадцать два — номер железнодорожного билета до станции Луговая Суббота, загадочная цифра, хочется думать, случайная. В духе номера паровоза 4268 на станции Печки, который, по словам бравого солдата Швейка, нетрудно запомнить, 8422 Ильи Дзындзырэлы распадается на два числа, о первом из которых напоминает роман Дж. Оруэлла «1984» (утопия, рай/луг), о втором — количество букв в еврейском алфавите (22, суббота), см. ниже: Луговая Суббота.
с. 205
стрелецкая отборная — этой горькой настойке Запойный охотник (Стрелец, следующий на небе за Скорпионом, звездным знаком С. С.) готов предпочесть «заволжскую гнилуху» (кашинскую водку?). На этикетке советской «Стрелецкой» настойки был изображен допетровский стрелец.
Стреляю и пью <бью и пью> — сердцевина повести в два слова; если в одно на поверхности — охотник; если в глубине — смерть.
Питье и охота — веселие лишь на Руси < «Руси есть веселие пити, не можем без того быти» (слова князя Владимира Святого, выбиравшего в 986 году веру для Руси, которыми он объяснил свой отказ от безалкогольного мусульманства).
с. 210
кордон — cordonF, шнур: растянутое расположение войск; зд. пост лесной стражи, егерский дом.
<На вопрос комментатора о географическом расположении кордона, на котором он служил, Саша Соколов ответил: «Относительно Волги. / Туда, в Заволжье, повадился наезжать еще в школьные поры: у семьи моего приятеля был дом в деревне Горки Едимоновские, что рядом с селом Едимоново.
Знал окрестности и кое-кого из деревенских. У одного из них, отставного егеря, весной 72 года снял избушку, два на два, где он до моего вселения хранил плотницкий инструмент. По странному совпадению лето закончилось одновременно с деньгами, но тут мне снова повезло: освободилось место егеря на кордоне, поскольку того парня, что там слишком честно служил, утопили, и я с благословения директора охотхозяйства, контора коего находится на Шоше, в Безбородове, переехал в дом утопленника и приступил к обязанностям. Было на кордоне небольшое хозяйство: лошадь, собаки гончие, огород, лодки гребные и моторные, и все это требовало ухода, летом, бывало, часов в пять встанешь и не присядешь аж до заката, зато какое приятное самочувствие. В отличие от избушки в Горках, егерский дом на кордоне довольно большой, солидный, утепленный, с двумя печками. Восточный ряд окон смотрит в сосновый бор, а западный — на реку, за которой красуется остров Низовка.
Посылаю карту Иваньковского водохранилища. Если встать на северной оконечности Низовки и смотреть на северо-восток, то там, за Волгой, увидишь кордон, он, говорят, и сейчас действует. На карте обозначен сокращенно: охотн.
От него до Горок Едимоновских всего ничего — километра, что ли, три; зимой до деревни добирался на санях, а в остальные месяцы — на моторе, по воде. И в другие пункты интереса — теми же средствами.
Карта включена в подборку фотографий, отображающих красоты села Едимонова, что может гордиться своей историей. Кто там только не бывал и не живал. Менделеев, Верещагин, Софья Перовская, Врубель, Серов...
При мне в том Заволчье ни дорог, ни электричества не было, но теперь дела пошли круто вверх, и не токмо что в Едимонове, а даже в Горках пивную открыли».>
Приложение 1
Из книги Б. Останина «37 и 1» (2017 год)
«Повесть Саши Соколова «Между собакой и волком» попала в мои руки вскоре после публикации и, выражаясь газетным языком, настолько не оставила равнодушным, что я воззвал к «тайному жюри» премии Андрея Белого вручить ее Саше Соколову немедленно и именно за эту книгу. «Школу для дураков» я тоже любил, но по сравнению с «Между собакой и волком» она казалась мне юношеской (милые, романтические, нежные, с легким сквозняком и белыми бабочками-снежинками, пастернаковские почеркушки), тогда как вторая, воистину матерая, превосходила первую, в моем восприятии, в разы. Народ из жюри насчет этого превосходства не согласился, ему больше нравилась, как, вероятно, многим и сейчас, «Школа для дураков», но все-таки в 1981 году моему напору уступил (на профжаргоне это называется «продавил») — и Саше Соколову присудили премию. Какое-то время спустя Борис Иванович <Иванов> отослал диплом и рубль лауреату через Митю Волчека (тот диплом зажал, поскольку его сопровождала жуткая, по его словам, медаль из шамота), а также написал — через Вадима Крейденкова — поздравительное и объяснительное письмо. Это письмо я слышал в пересказе Бориса Ивановича, но по одной из статей Саши Соколова понял, вслед за Гофманом и Достоевским, насколько фантастична обычная реальность, какие невероятные очертания приобретают самые ординарные наши слова и поступки. Вероятно, Борис Иванович, рассказывая в письме о премии, о ее рождении в недрах журнала «Часы», о ее жюри, сообщил о том, что журнал при его скромном тираже в десяток экземпляров читает не менее двухсот человек — все это слиплось в неудобопонятный ком и преобразовалось в «Тревожной куколке» (уверен, не по вине Саши Соколова, а по невнятности Бориса Ивановича) в жюри ПАБ из двухсот человек, которые по достоинству оценили новую повесть выдающегося стилиста и т. д. Согласно «Тревожной куколке», ее автор — после обнадеживающей новости о своем лауреатстве и признании на родине (в противовес нарастающей прохладце эмигрантских читателей и издателей) — даже засобирался в родные свояси. Жаль, не вернулся!