К. К. Чуканов. Король репортажа. Публикации В. А. Гиляровского в газетах и журналах конца XIX века. М.: Неолит, 2019. Содержание
Тиран. Из рассказов бывшего крепостного
В конце пятидесятых годов уже слухи о воле повторялись все чаще и чаще, все яснее становились надежды у крестьян и многие только и жили этими надеждами. Нередко под свист розог и стоны на конюшнях слышались моления о воле, моления горячие, искренние. Одна только деревня Ивановка не хотела воли.
— Нашто нам эта самая воля, коли за нашими господами, продли Бог им веку, как у Христа за пазухой, — говорили старики, и им вторила вся деревня.
Действительно, последние 6-
7 лет Ивановке жилось хорошо, да и ожидать плохого нельзя было.
Не то было раньше. Розги и кнут свистали ежедневно на конюшнях, молодые ребята без очереди отдавались в солдаты, красавицы-девки продавались отдельно от семьи — слезы и стон годами стояли в Ивановке. Еще бодрые, без одной сединки, мужики нередко были без передних зубов — работа барина Михаила Михайловича Лешищева... Но с барином, на счастье крестьян, приключилось нечто не совсем обыкновенное.
Лешищев, сын старого помещика Михаила Петровича Лешищева, строго говоря, не был его сыном. Он был сын проезжего цыгана и горничной Малашки, родившей в одно время, в один день с барыней. Но последняя родила мертвую девочку, и его, к великому удовольствию ничего не ведавших родителей, подменили очень ловко, и тайны той никто не выдавал, да и кто знал ее — давно умерли.
С торжеством окрестили сына Михаила, и пошел расти барчонок. Только иногда дворецкий Прохор, если барчонок разбалуется, сквозь зубы шептал:
— Ишь, цыганское отродье!
А Малашка умерла после родов.
Подрос барчонок, зачислили его, по старому обычаю, в полк, отправили в Петербург, и отправили с ним лакея Потапку.
Дослужился Лешищев до капитанского чина и много денег пропил и проиграл. Отца и мать в могилу свел, а там его за дебоширство, да еще солдата до смерти забил, в отставку выгнали.
Приехал зверь зверем.
Пошел разгул, разврат. Потапка за палача и за наушника при барине был.
— И то пошло, и то пошло — не дай Бог! Никому прохода-проезда нет. Девок полон двор, пьянство, — а Потапка разбойник верховодит...
С год продолжалась эта каторга — а там все присмирело.
Верстах в семи от Ивановки село Троицкое, помещика Верешатова, а у помещика дочь была, Наталья Яковлевна, красавица, умная и добрая. Всякого обласкает, всякому бедному или больному поможет.
Увидал ее Лешищев и влюбился. Совсем другим человеком стал, все дурное бросил, хозяйством занялся и к каждой церковной службе в Троицкое ездить стал. А из церкви к помещику — познакомились, а там и свадьба.
В первый же год Бог сына дал. Алексеем назвали. Хиленький, слабенький барчонок рос.
Женился — переменился. Пошло все по-хорошему. Барыня — ангел-хранитель для всех деревень оказалась, Потапку еще до женитьбы в Самарскую вотчину отослал барин. Жить да радоваться.
Года через три барин понемногу стал погуливать, Потапку в камердинеры выписал, для ночных разгулов в дальнем саду себе флигель выстроил. Ну да все еще жить можно было. Так прошло лет восемь. Вот на восьмом году зачастил барин то в Петербург, а то в свой город. Потапка с ним ездил и проговорился, что все в клубе в карты играет, а в Петербурге связался с шулерами, и его, да и шулеров вместе с ним, побили. Проговорился также Потапка спьяна, что у барина иностранная актриса-француженка завелась.
А он все чаще и чаще пропадал.
Что происходило у них с барыней, никто не знает, а барыня скучная сделалась и еще добрее к народу стала.
А сам опять зверствовать и нахальничать стал.
Услыхал он, что самые что ни на есть лучшие мужики в деревне проговорились насчет его житья беспардонного, насчет того, что он и семью, и имение губит, услыхал он через Потапку да и начал доезжать за эти слова и мужиков этих, и семьи их.
Впрочем, недолго это было. Поехал он с Потапкой в Петербург, а оттуда за границу со своей актрисой отправился. Много раз посылала ему барыня деньги, а наконец он просит прислать ему двадцать тысяч.
Просит он в письме прощения у жены и говорит, чтобы она непременно прислала ему деньги, потому что все фамильные вещи заложены, надо их выкупить, чтобы не посрамить фамилии Лешищевых, а в конце письма пишет, что если пришлешь требуемые деньги, то я навсегда отказываюсь от моих имений, все отдаю тебе и никогда не вернусь на родину. А не пошлешь — застрелюсь.
Всплакнула барыня — какой ни на есть, да муж все-таки, хотя последние годы как чужие жили, а все-таки... Послала она ему деньги, утвердила имения, кроме своего родового, за сыном, и зажила вотчина припеваючи.
Молодой барин тихий, смирный — слова никто от него не слыхал. Красной девушкой, не барином быть ему. Такой робкий, ходит нерешительно, будто боится всего: отец запугал. Придет на праздник в деревню, чуть заговорит с ним девушка — он покраснеет, застыдится.
А добрый, добрый.
Вся деревня его любила, и сам всех любил, да лучшего и хотеть нельзя было.
Хозяйство все шло по-хорошему — потому сама барыня распоряжалась.
О старом барине мало было слышно. Ходили слухи, что живет за границей по картежным домам, с нехорошими людьми водится — и только. Стал молодой барин в годы входить. Женить его время настало, невест сколько хочешь — каждая с радостью за такого смирного да богатого замуж пойдет.
А он обеими руками отмахивается и слышать не хочет. А сам все худеет, и не то чтобы болезнь какая была, а так вот сохнет. И чем бы, кажется, не жизнь, всего вволю — а сохнет. Сонный какой-то, нерешительный.
Доктора знаменитого выписал, тот приехал, покачал головой да и говорит:
— Женитесь да сами займитесь хозяйством, и все пройдет. Это болезнь у вас от праздности.
Барин опять руками и ногами. Так и не женился.
* * *
Разговоры о воле все больше и больше шли по России. Проезжают через Ивановку обозы, проходит народ — только и разговору о воле да о разных господских зверствах. А ивановцы и слушать не хотят:
— Что нам воля? Да и прямо откажемся от нее... У нас господа не пьянствуют, своим миром управляемся, только оброк платим. Да и оброк-то теперь, когда старый барин ушел, невелик. Не надо нам воли.
Дивились и завидовали проезжие и приезжие люди.
Настала осень. Убрали хлеб — урожай был хороший. Начали свадьбы играть, пиво да брагу варить. Водки этой совсем ивановцы не знали. Веселье пошло по деревне.
Вдруг как-то ночью пролетела по Ивановке тройка с колокольчиком, и прямо к барскому дому. Ямщик вернулся на постоялый двор и объявил, что привез двух господ, одного русского, другого нерусского, да старого лакея, который всю дорогу его по шее бил.
— Во какой злющий, кажись в голом виде готов сесть на живого ерша и задавить его! — характеризовал ямщик лакейскую злобу.
Узнали утром — что барин старый вернулся. Потапка седой да обношенный, с перебитым носом и без зубов в деревне появился.
— Вот мы вам покажем! — погрозил он кулаком старикам, которые спросили, кто его так изуродовал.
И показали!
Барыню барин каким-то манером из дому выгнал. Уехала бедная к себе в Троицкое, а сына при себе оставил, не отдал матери. Была тут и полиция, и другие власти — задарил всех и начал озорничать. Всех лучших людей, тех самых, на которых ему еще тогда Потапка насплетничал, в веревки да в темные подвалы посадил и отдал Потапке на расправу. Припомнил Потапка, как его спрашивали, — и показал! Оброк увеличил, начал людей продавать, кой-кого в солдаты не в зачет отдал, и пошло, и пошло!
А француз, который приехал с ним, сына развращать стал. Пьянство и все прочее пошло. Молодой барин еще плоше от этой жизни стал и безропотно покорился отцу: что тот скажет, то он делает.
К матери ни разу не отпустил и послов от нее приказал пороть на конюшне.
Кабак в деревне открыл, выписал из города кабатчика. Набрал себе — из другой вотчины выписал — борзятников и завел охоту, а старшим над борзятниками Потапку сделал.
И — пошло!
Ивановских парней, которые только половчее да покрасивее, тоже некоторых в борзятники взял. Нехотя, а шли!
Бесчинствовали борзятники вовсю.
Ни на что запрета нет, что требуют — все им давай. Невесту раз после венца увезли к барину и только на третьи сутки, бесчувственно пьяную, привезли, а мужа ее, Фильку, в борзятники взяли.
Да недолго он борзятником был!
Поехал барин на охоту — погнали лисицу, выгнали в поле, барин за ней, а наискось Филька скачет, да как на всем скаку повернет лошадь, да на барина. Так оба и покатились, да в болото. Фильке лошадь голову пробила, тут и умер, а барин уцелел, только ушибся малость, да из болота вылез, так узнать нельзя: крашеный, оказывается, был, так краска смылась, седой, весь в морщинах, что-то шамкает, рычит, а слов не разберешь... Перетрусил очень, домой в коляске отвезли.
А на другой день в болоте его зубы нашли, все как есть поддельные, вывалились да в грязи и лежали.
Свезли Фильку домой, обмыли. А барин дома сидит, не слышно его.
Вдруг на другой день борзятники на деревню хлынули. Давай мужиков хватать, да в веревку, да в подвалы, да опять драть да пытать.
Всех под кнутом допрашивают: заодно ли Филька с ними был, подговорили ли его извести барина...
А никто и не думал! Если Филька на него зло имел — так и было за что...
Да и вся деревня, измученная, избитая, тоже рада бы избавиться была от мучителя — да ничего не поделаешь, плакали и терпели.
Да на счастье Ивановки, да на счастье молодого барина такой случай вышел — что и подумать нельзя. В тот день, как Филька умер, послал барин в город за полицией — чтобы суд назначить, а пока своим судом всех пытал.
Вдруг видят мужики — тройка за тройкой мчатся. И исправник, и жандармский полковник, и солдаты в тарантасах.
Ну, — думают старики, — пропала Ивановка...
Все приехавшие — в барский дом.
Прошло полчаса — выводит солдат связанного Потапку, и в телегу. А за ним француза, а там и самого старого барина два солдата под руки да в коляску.
Зазвенели колокольцы, заклубилась пыль по дороге — только и видели барина и Потапку.
К вечеру из Троицкого Наталья Яковлевна приехала, на другой день молебен отслужили и стали жить по-хорошему. Молодой барин вскоре женился, а тут и волю дали.
А старого барина судили — обокрал или ограбил кого-то, когда за границей в непутевой компании жил, — и осудили на всю жизнь.
Заступился Бог за ивановцев, да и за молодого барина. А не случись этого, народ отомстил бы. Оба бы не уцелели... Месть народа ужасна!