© Горький Медиа, 2025
Gorky Media
15 апреля 2020

«Месть народа ужасна!»

Фрагмент сборника газетных и журнальных публикаций Владимира Гиляровского

Писатель, поэт, журналист — а еще актер, циркач, гимнаст, и прочая, и прочая — Владимир Гиляровский больше всего известен своим сочинением «Москва и москвичи» и другими книгами, выходившими уже в советское время. Мало кто сегодня помнит, что в 1880–1890-х годах его называли «королем репортеров». Гиляровский писал для таких периодических изданий, как «Московский листок», «Русские ведомости», «Журнал спорта» и другие. В издательстве «Неолит» вышел сборник публикаций журналиста, никогда прежде не издававшихся для современного читателя. «Горький» предлагает познакомиться с одной из них, размещенной 24 сентября 1899 года на страницах петербургской газеты «Россия». Кстати, в это трудное для всех книжных издательств время вы можете

поддержать «Неолит»: до 30 апреля на всю его продукцию действует скидка 40 %.

К. К. Чуканов. Король репортажа. Публикации В. А. Гиляровского в газетах и журналах конца XIX века. М.: Неолит, 2019. Содержание

Тиран. Из рассказов бывшего крепостного

В конце пятидесятых годов уже слухи о воле повторялись все чаще и чаще, все яснее становились надежды у крестьян и многие только и жили этими надеждами. Нередко под свист розог и стоны на конюшнях слышались моления о воле, моления горячие, искренние. Одна только деревня Ивановка не хотела воли.

— Нашто нам эта самая воля, коли за нашими господами, продли Бог им веку, как у Христа за пазухой, — говорили старики, и им вторила вся деревня.

Действительно, последние 6-

7 лет Ивановке жилось хорошо, да и ожидать плохого нельзя было.

Не то было раньше. Розги и кнут свистали ежедневно на конюшнях, молодые ребята без очереди отдавались в солдаты, красавицы-девки продавались отдельно от семьи — слезы и стон годами стояли в Ивановке. Еще бодрые, без одной сединки, мужики нередко были без передних зубов — работа барина Михаила Михайловича Лешищева... Но с барином, на счастье крестьян, приключилось нечто не совсем обыкновенное.

Лешищев, сын старого помещика Михаила Петровича Лешищева, строго говоря, не был его сыном. Он был сын проезжего цыгана и горничной Малашки, родившей в одно время, в один день с барыней. Но последняя родила мертвую девочку, и его, к великому удовольствию ничего не ведавших родителей, подменили очень ловко, и тайны той никто не выдавал, да и кто знал ее — давно умерли.

С торжеством окрестили сына Михаила, и пошел расти барчонок. Только иногда дворецкий Прохор, если барчонок разбалуется, сквозь зубы шептал:

— Ишь, цыганское отродье!

А Малашка умерла после родов.

Подрос барчонок, зачислили его, по старому обычаю, в полк, отправили в Петербург, и отправили с ним лакея Потапку.

Дослужился Лешищев до капитанского чина и много денег пропил и проиграл. Отца и мать в могилу свел, а там его за дебоширство, да еще солдата до смерти забил, в отставку выгнали.

Приехал зверь зверем.

Пошел разгул, разврат. Потапка за палача и за наушника при барине был.

— И то пошло, и то пошло — не дай Бог! Никому прохода-проезда нет. Девок полон двор, пьянство, — а Потапка разбойник верховодит...

С год продолжалась эта каторга — а там все присмирело.

Верстах в семи от Ивановки село Троицкое, помещика Верешатова, а у помещика дочь была, Наталья Яковлевна, красавица, умная и добрая. Всякого обласкает, всякому бедному или больному поможет.

Увидал ее Лешищев и влюбился. Совсем другим человеком стал, все дурное бросил, хозяйством занялся и к каждой церковной службе в Троицкое ездить стал. А из церкви к помещику — познакомились, а там и свадьба.

В первый же год Бог сына дал. Алексеем назвали. Хиленький, слабенький барчонок рос.

Женился — переменился. Пошло все по-хорошему. Барыня — ангел-хранитель для всех деревень оказалась, Потапку еще до женитьбы в Самарскую вотчину отослал барин. Жить да радоваться.

Года через три барин понемногу стал погуливать, Потапку в камердинеры выписал, для ночных разгулов в дальнем саду себе флигель выстроил. Ну да все еще жить можно было. Так прошло лет восемь. Вот на восьмом году зачастил барин то в Петербург, а то в свой город. Потапка с ним ездил и проговорился, что все в клубе в карты играет, а в Петербурге связался с шулерами, и его, да и шулеров вместе с ним, побили. Проговорился также Потапка спьяна, что у барина иностранная актриса-француженка завелась.

А он все чаще и чаще пропадал.

Что происходило у них с барыней, никто не знает, а барыня скучная сделалась и еще добрее к народу стала.

А сам опять зверствовать и нахальничать стал.

Услыхал он, что самые что ни на есть лучшие мужики в деревне проговорились насчет его житья беспардонного, насчет того, что он и семью, и имение губит, услыхал он через Потапку да и начал доезжать за эти слова и мужиков этих, и семьи их.

Впрочем, недолго это было. Поехал он с Потапкой в Петербург, а оттуда за границу со своей актрисой отправился. Много раз посылала ему барыня деньги, а наконец он просит прислать ему двадцать тысяч.

Просит он в письме прощения у жены и говорит, чтобы она непременно прислала ему деньги, потому что все фамильные вещи заложены, надо их выкупить, чтобы не посрамить фамилии Лешищевых, а в конце письма пишет, что если пришлешь требуемые деньги, то я навсегда отказываюсь от моих имений, все отдаю тебе и никогда не вернусь на родину. А не пошлешь — застрелюсь.

Всплакнула барыня — какой ни на есть, да муж все-таки, хотя последние годы как чужие жили, а все-таки... Послала она ему деньги, утвердила имения, кроме своего родового, за сыном, и зажила вотчина припеваючи.

Молодой барин тихий, смирный — слова никто от него не слыхал. Красной девушкой, не барином быть ему. Такой робкий, ходит нерешительно, будто боится всего: отец запугал. Придет на праздник в деревню, чуть заговорит с ним девушка — он покраснеет, застыдится.

А добрый, добрый.

Вся деревня его любила, и сам всех любил, да лучшего и хотеть нельзя было.

Хозяйство все шло по-хорошему — потому сама барыня распоряжалась.

О старом барине мало было слышно. Ходили слухи, что живет за границей по картежным домам, с нехорошими людьми водится — и только. Стал молодой барин в годы входить. Женить его время настало, невест сколько хочешь — каждая с радостью за такого смирного да богатого замуж пойдет.

А он обеими руками отмахивается и слышать не хочет. А сам все худеет, и не то чтобы болезнь какая была, а так вот сохнет. И чем бы, кажется, не жизнь, всего вволю — а сохнет. Сонный какой-то, нерешительный.

Доктора знаменитого выписал, тот приехал, покачал головой да и говорит:

— Женитесь да сами займитесь хозяйством, и все пройдет. Это болезнь у вас от праздности.

Барин опять руками и ногами. Так и не женился.

* * *

Разговоры о воле все больше и больше шли по России. Проезжают через Ивановку обозы, проходит народ — только и разговору о воле да о разных господских зверствах. А ивановцы и слушать не хотят:

— Что нам воля? Да и прямо откажемся от нее... У нас господа не пьянствуют, своим миром управляемся, только оброк платим. Да и оброк-то теперь, когда старый барин ушел, невелик. Не надо нам воли.

Дивились и завидовали проезжие и приезжие люди.

Настала осень. Убрали хлеб — урожай был хороший. Начали свадьбы играть, пиво да брагу варить. Водки этой совсем ивановцы не знали. Веселье пошло по деревне.

Вдруг как-то ночью пролетела по Ивановке тройка с колокольчиком, и прямо к барскому дому. Ямщик вернулся на постоялый двор и объявил, что привез двух господ, одного русского, другого нерусского, да старого лакея, который всю дорогу его по шее бил.

— Во какой злющий, кажись в голом виде готов сесть на живого ерша и задавить его! — характеризовал ямщик лакейскую злобу.

Узнали утром — что барин старый вернулся. Потапка седой да обношенный, с перебитым носом и без зубов в деревне появился.

— Вот мы вам покажем! — погрозил он кулаком старикам, которые спросили, кто его так изуродовал.

И показали!

Барыню барин каким-то манером из дому выгнал. Уехала бедная к себе в Троицкое, а сына при себе оставил, не отдал матери. Была тут и полиция, и другие власти — задарил всех и начал озорничать. Всех лучших людей, тех самых, на которых ему еще тогда Потапка насплетничал, в веревки да в темные подвалы посадил и отдал Потапке на расправу. Припомнил Потапка, как его спрашивали, — и показал! Оброк увеличил, начал людей продавать, кой-кого в солдаты не в зачет отдал, и пошло, и пошло!

А француз, который приехал с ним, сына развращать стал. Пьянство и все прочее пошло. Молодой барин еще плоше от этой жизни стал и безропотно покорился отцу: что тот скажет, то он делает.

К матери ни разу не отпустил и послов от нее приказал пороть на конюшне.

Кабак в деревне открыл, выписал из города кабатчика. Набрал себе — из другой вотчины выписал — борзятников и завел охоту, а старшим над борзятниками Потапку сделал.

И — пошло!

Ивановских парней, которые только половчее да покрасивее, тоже некоторых в борзятники взял. Нехотя, а шли!

Бесчинствовали борзятники вовсю.

Ни на что запрета нет, что требуют — все им давай. Невесту раз после венца увезли к барину и только на третьи сутки, бесчувственно пьяную, привезли, а мужа ее, Фильку, в борзятники взяли.

Да недолго он борзятником был!

Поехал барин на охоту — погнали лисицу, выгнали в поле, барин за ней, а наискось Филька скачет, да как на всем скаку повернет лошадь, да на барина. Так оба и покатились, да в болото. Фильке лошадь голову пробила, тут и умер, а барин уцелел, только ушибся малость, да из болота вылез, так узнать нельзя: крашеный, оказывается, был, так краска смылась, седой, весь в морщинах, что-то шамкает, рычит, а слов не разберешь... Перетрусил очень, домой в коляске отвезли.

А на другой день в болоте его зубы нашли, все как есть поддельные, вывалились да в грязи и лежали.

Свезли Фильку домой, обмыли. А барин дома сидит, не слышно его.

Вдруг на другой день борзятники на деревню хлынули. Давай мужиков хватать, да в веревку, да в подвалы, да опять драть да пытать.

Всех под кнутом допрашивают: заодно ли Филька с ними был, подговорили ли его извести барина...

А никто и не думал! Если Филька на него зло имел — так и было за что...

Да и вся деревня, измученная, избитая, тоже рада бы избавиться была от мучителя — да ничего не поделаешь, плакали и терпели.

Да на счастье Ивановки, да на счастье молодого барина такой случай вышел — что и подумать нельзя. В тот день, как Филька умер, послал барин в город за полицией — чтобы суд назначить, а пока своим судом всех пытал.

Вдруг видят мужики — тройка за тройкой мчатся. И исправник, и жандармский полковник, и солдаты в тарантасах.

Ну, — думают старики, — пропала Ивановка...

Все приехавшие — в барский дом.

Прошло полчаса — выводит солдат связанного Потапку, и в телегу. А за ним француза, а там и самого старого барина два солдата под руки да в коляску.

Зазвенели колокольцы, заклубилась пыль по дороге — только и видели барина и Потапку.

К вечеру из Троицкого Наталья Яковлевна приехала, на другой день молебен отслужили и стали жить по-хорошему. Молодой барин вскоре женился, а тут и волю дали.

А старого барина судили — обокрал или ограбил кого-то, когда за границей в непутевой компании жил, — и осудили на всю жизнь.

Заступился Бог за ивановцев, да и за молодого барина. А не случись этого, народ отомстил бы. Оба бы не уцелели... Месть народа ужасна!

Материалы нашего сайта не предназначены для лиц моложе 18 лет

Пожалуйста, подтвердите свое совершеннолетие

Подтверждаю, мне есть 18 лет

© Горький Медиа, 2025 Все права защищены. Частичная перепечатка материалов сайта разрешена при наличии активной ссылки на оригинальную публикацию, полная — только с письменного разрешения редакции.