Комиссар и детектив
В образе комиссара Мегрэ легко прослеживается парадигматический пример героя детективного романа во французском духе — жанра, достигшего, так сказать, «классической зрелости» (в отличие как от самых ранних, так и от более поздних его проявлений, относящихся к 60-м гг. XX в. и отчасти навеянных американским романом в жанре «нуар»). Но почему это показательный персонаж? Дело, как нам представляется, вовсе не в том, что в отличие от своих предшественников он будто бы изображен более «реалистично», или более ярко олицетворяет некий «национальный характер» (хотя такие трактовки, среди многих других, периодически встречаются). Показательность образа создается проецированием на романный типаж ограничений, свойственных политическому конструированию национального государства — такого, какое было создано во Франции в XIX и XX вв. Рассматривая эту гипотезу, мы прежде всего будем исходить из сравнения фигуры комиссара с английским детективом, его предшественником, и попытаемся таким способом выделить различные политические формы, учитывая, в частности, отношение этих персонажей к либеральным принципам.
Приблизительно с 1860-го по 1914 г. англоязычные и франкоязычные произведения, составившие основу жанра детективного романа, постоянно поддерживают диалог, в котором есть место и подражанию, и конфликту. Габорио знаком с творчеством По; Конан Дойл цитирует Габорио и вкладывает в уста Шерлока Холмса презрительные суждения о Лекоке; сочинения Конана Дойла, безусловно, известны Леру, а Леблан вводит в один из своих романов фигуру Шерлока Холмса. Когда на французском языке выходят рассказы о Шерлоке Холмсе — и мгновенно обретают огромную популярность, — французские авторы начинают изображать модификации этого персонажа. Они заимствуют у лондонского детектива множество черт, корректируя их или полностью видоизменяя, чтобы наделить героев, которых они «выводят на рынок», самобытной фактурой, отражающей узко национальное и критическое содержание. С Шерлоком Холмсом их сближает, во-первых, то обстоятельство, что, вмешиваясь в полицейские интриги, сами они не служат в полиции, а во-вторых, все они могут похвастаться незаурядными умственными способностями. Рультабийль, как и Шерлок, пользуется методичной логикой, а Арсен Люпен обладает исключительным интеллектом, что позволяет ему легко «обставить» своего британского собрата. Но всех их отличает то, как далеки они от нравственного и социального императивов.
«Отец» Рультабийля, Гастон Леру, выступает за отмену смертной казни и живет в неофициальном браке; Морис Леблан, радикал-социалист и вольнодумец, «пишет» Арсена Люпена с анархистов, чьи характеры облагорожены аурой, созданной прессой.
Одни и те же действующие лица склонны то к нарушению, то к соблюдению порядка, в зависимости от социальных условий и обстоятельств собственной жизни, и не рискуют при этом утратить симпатию, которую должны вызывать у читателей, — при условии, что им присущи смелость, отвага, ум, великодушие, изысканность манер и прочие моральные качества, свидетельствующие о благородстве нрава. Отметим однако, что такое представление изначально предполагает некоторые рамки с позиции законности и морали, которые в массовой литературе отражают скептицизм, свойственный обществу, расколотому антагонистическими политическими силами. Популярный роман, который должен нравиться наибольшему числу читателей, оставляет за скобками слишком явные признаки тех или иных взглядов, чтобы наполниться персонажами, в которых будут узнаваемы типично «французские» особенности.
Через них внедряется стереотипное представление о французских ценностях (обаяние, привлекательность, находчивость, смелость, хитрый ум, свободомыслие) в противоположность ограниченному англосаксонскому типажу, не говоря о враждебной фигуре немца, так что трансгрессивные на первый взгляд черты можно без труда направить на дело патриотизма, а то и национализма.
Но Мегрэ резко отличается от этих «двойников» Шерлока Холмса: прежде всего по той простой причине, что он (как и Лекок) профессиональный полицейский, подчиненный государству, а не любитель и не частный детектив. Другое отличие — в характере описываемых дел. Рассказы о Шерлоке Холмсе — совсем другие.
В них показаны мошенничества, семейные драмы, шпионские истории, преступления на почве страсти, преступные деяния с политической подоплекой. Кроме того, эти дела раскрываются в аспекте от сугубо личного (когда в центре сюжета предосудительная любовная связь) к максимально широкому (когда на карту поставлена безопасность государства) или же, как это часто бывает, представляют собой смешение частных мотивов, касающихся исключительно дома и семьи, и последствий, ощутимых для общества, — точнее говоря, политических. Как мы уже отмечали в предыдущей главе, такое разнородное сочетание частных и общественных фигур определяется официальным статусом протагонистов этих дел. Действительно, в рассказах нередко появляются высокопоставленные лица, принадлежащие к богатым и знатным семействам, положение которых одновременно обусловлено знатностью происхождения и средой, а также заметной ролью, которую они исполняют в жизни капиталистического мира и, будучи деятелями общества, — в сфере политики, в правительстве и государстве. Холмс и Уотсон гордятся тем, что защищают общественный порядок — в том числе перед лицом анархистской угрозы.
Совсем иначе выглядят преступления, которыми занимается Мегрэ. В тайнах, которые ему приходится раскрывать, политики нет и в помине. С государственными делами они не связаны, а со шпионажем — тем более. Все они не выходят за рамки семейной, закрытой, личной жизни героев. Наконец, эти персонажи чаще всего относятся к мелкой и средней буржуазии, а если и принадлежат высшим буржуазным кругам — что, впрочем, бывает редко, — то оказываются фигурантами совершенно частных историй, в которых сочетаются деньги и страсть, но никак не затрагивается судьба сообщества, олицетворенного государством. Выходит, что где-то в межвоенный период жанр детективного приключенческого романа стал развиваться в двух совершенно разных направлениях. А именно, с одной стороны, в виде собственно детективного романа, в котором полиция и/или детектив-одиночка раскрывают дело об убийстве, мотивированном частными интересами; а с другой — как шпионский роман, описывающий дела, фигуранты и цели которых выражают интересы группы и связаны с вопросами государственной значимости. При этом Мегрэ и его коллеги подходят к защите общественного порядка без того рвения, которое движет Холмсом и Уотсоном. Можно сказать, что, являясь полицейскими, они защищают порядок, но едва ли отстаивают его как некий высший принцип. Они всего-навсего выполняют свою работу.
Полицейские меры
Означает ли это, что актант, чья задача — распутывание криминальных интриг (которую, как мы уже говорили, в англосаксонском детективном романе решают два персонажа — детектив и полицейский), во французском романе показан как единое целое? Вовсе нет, но различие между ними здесь не приводит к появлению двух самостоятельных персонажей. Оно реализуется в одном герое, но в некотором смысле «раздвоенном», представляющем два актанта, которые наблюдают друг за другом и делают каждый свои выводы. Такая двойственность особенно очевидна в способности полицейского дистанцироваться от собственной социальной роли — в частности в отношениях с преступниками. Эта двойственность не только психологическая — ее след заметен и в истории частной жизни полицейского. Как мы уже сказали, Лекок, чей образ был «списан» с Видока, — это «ставший на праведный путь бывший правонарушитель». Если говорить о Мегрэ, выходце из мелких буржуа (его отец был управляющим замка), то у него, как у всякого человека, есть черты, сближающие его с большинством фигурантов дел, тайны которых он раскрывает. Таким образом актант, проводящий расследование, разделен внутри одного персонажа между публичным лицом и лицом частным, проще говоря — обычным человеком.
Публичное лицо — функционер, представитель государства, и именно через него государство вмешивается в описываемые события. Но его участие сводится к административному модусу и не отражает абстрактный принцип высшей власти или общественно-правовое начало и, тем более, правовое государство. В рассказах о Мегрэ вопрос права «зияет пустотой». Нам ничего не сообщается об ограничениях в работе полиции во имя соблюдения закона, и зачастую сложно отличить действия полицейского как государственного служащего от поведения простого человека. Еще реже речь заходит о правах подозреваемых, попавших в поле зрения полиции. Не угадываются в историях о Мегрэ и мотивы так называемого всеобщего общественного порядка, ассоциируемого с нравственным законом, который постоянно нарушается и требует неуклонной защиты, как часто происходит в рассказах о Шерлоке Холмсе. Этот символический уровень — на котором общество и государство становятся единым целым, потому что и то и другое олицетворено классом, обладающим превосходством в социальном, политическом и экономическом плане и одновременно безупречным с позиций морали и права — здесь не заполнен или отсутствует.
В то же время в романах, главным героем которых выступает Мегрэ, можно выделить общую архитектуру, но совсем иного характера по сравнению с рассказами о Шерлоке Холмсе, хотя и в их основе лежат классовые различия. Оно построено на различии, если не сказать противопоставлении, общества и администрации. Общество — это социопрофессиональная мозаика. У каждой прослойки (milieu) есть собственное место в структуре общественных классов, однако к нему одному их положение не сводится. Каждая прослойка отличается определенной автономией, собственной внутренней иерархией, своими авторитетными представителями, а главное — потенциалом, позволяющим добиться признания своих обычаев и выработать собственные нормы. На эти обычаи и нормы часто ссылаются, так что они получают приоритет перед законом, с которым редко соотносятся.
Администрация, плоть государства, заявляющего о себе не иначе как опосредованно, наблюдает за этой социальной мозаикой, но непосредственно в ее устройство, насколько это возможно, не вмешивается, покуда социопрофессиональные прослойки способны поддерживать внутреннее самоуправление, обеспечивая соблюдение принятых норм и иерархии. Конечно, при условии, что это происходит без явного ущерба для интересов, охранять которые — задача управленцев, действуют ли они от лица государства (когда речь идет, скажем, о налогах или воинской повинности), либо ради отдельных персон, т. е., по сути, защищая частную собственность. Однако убийство, пусть даже оно касается только частных лиц и интересов, слишком серьезное преступление, чтобы администрация, в данном случае полиция, могла закрыть на это глаза. Наконец, администрация сама по себе — это также одна из существующих прослоек со своим иерархическим устройством, приоритетами, авторитетными персонами, правилами, а главное — внутренними нормами, чаще всего негласными, и в то же время это прослойка, которая возвышается над остальными, поскольку при определенных обстоятельствах обладает властью над всеми, предоставленной законом.
Нас справедливо обвинят в излишнем пафосе, если мы скажем, что служащие системы управления, и в частности полиции, стоят на страже закона, ведь их профессиональный долг — поддержание общественного порядка, а значит, устойчивости окружающей реальности, действующей иерархической системы, защита собственности, власти, а в частной сфере — чистоты нравов и физической неприкосновенности. Но в романах о Мегрэ причастности к поддержанию общественного строя не придан нравственный характер, она не абсолютизирована сверх того, что требуется от инспекторов, чтобы они могли выполнять свои служебные обязанности. Складывается впечатление, что соединение социального, нравственного и политического открывает возможность для взаимодействия этих трех составляющих, при том что они не замкнуты исключительно одно на другом. Такое взаимодействие выражается, к примеру, в подчеркнутой аполитичности детективных романов Сименона. Полицейские в них хорошо делают свою работу и, соответственно, охраняют общественный порядок, но эти действия не соотносятся с заданными порядком ценностями, которые нашли бы отклик в политической сфере. И точно так же вопрос о предполагаемых политических, моральных или религиозных взглядах показанных нам функционеров полностью обойден. Да, есть нечто такое, что им предписано уважать по долгу службы, но, какова его природа, до конца не ясно. Можно в принципе пойти по пути обобщения и, занявшись анализом текстов, назвать это нечто «государством», но только если освободить его от политики. Ради него эти инспекторы порой рискуют жизнью, доказывая свою верность администрации, ведь она сохраняет относительную обособленность на фоне различных социопрофессиональных прослоек, особые нормы и внутренние интересы которых открываются им в ходе расследований.
Не вдаваясь в литературоведческие изыскания, можно с большой вероятностью предположить, что Сименон не читал Дюркгейма. И все же нельзя не удивиться схожести концепции государства, которая прослеживается в историях о Мегрэ, и дюркгеймовской теории. Обратившись к текстам, которые Дюркгейм посвящает государству, Доминик Линхардт указывает на то, что основатель французской социологии ассоциирует государство с «группой функционеров sui generis» [особого рода], задача которых — «образовывать целостность». Они «выступают в качестве вторичной группы по сравнению с остальными; но с определенной точки зрения видно, что она занимает особое место в социальной морфологии: это единственная группа, деятельность которой предполагает ориентированность на политическое общество, образованное при объединении всех остальных групп». Функционеры, т. е. администрация, а значит, государство, одновременно существуют внутри общества и возвышаются над ним, а точнее — над «местными властями» и «проявлениями коллективного партикуляризма». Именно поэтому Дюркгейм (как и Мегрэ) ратовал за аполитичность чиновников и, в частности, негативно относился к профсоюзам в их среде. Если реальную политическую жизнь наполняют страсти, различные интересы, партикулярные и локальные цели и задачи, то чиновники должны оставаться в стороне от всех баталий и политических дискуссий, потому что они как раз и есть государство, орган, который можно назвать политическим — или скорее метаполитическим — в том смысле, что он остается за рамками противостояний и отдельных различий. Такая отстраненность и нейтральность позволяют чиновникам быть ближе к «обществу», как «врач» находится рядом с больными, чтобы, по словам Дюркгейма, предупреждать «развитие болезней тщательным соблюдением гигиены, а если недуги все-таки заявляют о себе», искать «способы лечения».
Перевод с французского А. Захаревич, под научной редакцией О. Хархордина