Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Эрнст Толлер. Заметки из путешествия в Россию. М.: Ад Маргинем Пресс: libra. Казань: Смена, 2024. Книга переведена в рамках II Волжской переводческой мастерской в Казани. Содержание
Наказания, ГПУ, мужская тюрьма
В Советской России существует два вида наказаний: назначаемые судами или в административном порядке, т. е. без судебного разбирательства. Последний не был изобретением революции; в царской России он применялся на протяжении веков. ГПУ имеет право назначать наказание до двух лет, даже если отсутствуют веские доказательства.
Административный арест аналогичен «защитному аресту» в Германии, несведущих это вводит в заблуждение. «Защищен» не арестованный, а лица, которые, видя угрозу своим интересам, утверждают, что государство в опасности. Тем, кто считает защитный арест ужасной, буржуазной мерой, с которой нужно бороться, остается лишь сожалеть, что Советская Россия не отказывается от нее, даже когда победа революции обеспечена. Слышал, что к отмене административного ареста призывают и ведущие коммунисты.
Большинство смертных приговоров, вынесенных судом, заменяют десятью годами лишения свободы. Как правило, осужденного освобождают через пять лет, а то и через два-три года. Публично никого не расстреливают, но и на вопрос о месте казни никто не смог или не захотел мне ответить.
Я хотел посетить здание ГПУ, но разрешения, к сожалению, до отъезда так и не получил. Бывшие заключенные ГПУ рассказывали, что о пытках в тюрьме и речи не было, а все статьи об этом в буржуазных газетах не что иное, как страшные сказки.
Посетил тюрьму в Сокольниках, где отбывают наказание «уголовники». (В тюрьмах для политических заключенных мне побывать не удалось. Мне сказали, что добираться туда несколько дней.)
Если все тюрьмы в России устроены как эта, то, как написала в тюремной книге одна забавная англичанка, гуманизм, может, и не одержал победу, но определенного облегчения участи заключенных добиться удалось, чего не скажешь о Европе.
Тюрьма — это всегда ужасно. Для заключенного не имеет значения, скажет ли ему один адвокат, что наказание — это возмездие за его проступок, или другой — что это не его осудили, это государство на время защищается от антисоциальной личности. Теоретические выкладки ему не важны.
Какой бы сносной ни была тюрьма, она остается тюрьмой. Усомниться в этом могут только те, кто там не был.
Мы не обсуждаем, входят ли тюрьмы в число институтов, которые социализм обязан искоренить. Хотя я считаю именно так.
Речь о том, как обстоят дела.
Первое впечатление: непринужденное поведение заключенных. Ни тебе по стойке смирно, ни раболепства, ни льстивого заискивания. В Европе стараются сломить волю узника, его чувство собственного достоинства, а потом удивляются, что он не способен влиться в общество.
Сначала иду в библиотеку. За столами сидят люди и курят. Подхожу к одному, думая, что это надзиратель, но это заключенный.
— Вам что, разрешают курить?
— Ну да. Если сигареты раздобудешь.
Изучаю библиотеку — в большом шкафу труды Маркса, Энгельса, Ленина, Каутского, и пара шкафов беллетристики, Толстой, Достоевский, Гоголь, Тургенев. Вспоминаю миссионерскую литературу и журналы в духе Gartenlaube в баварских тюрьмах.
Проходим через на удивление чистую кухню. Прошу, чтобы мне дали обед. Я слишком хорошо знаю, как заключенные насмехаются над посетителями, те отправляют в рот ложку-другую и с самодовольным видом заявляют: «Как же вкусно».
На первый раз, может, и вкусно, но если каждый день одно и то же, то на тридцатый раз заключенный давится ею, а на пятидесятый — его воротит от одного вида этой еды.
Я поел щей с куском говядины и каши.
Много и сытно.
Ничего не могу сказать о разнообразии и о том, соблюдаются ли требования современной биохимии. Я в свое время страдал в тюрьме куриной слепотой; врач после освобождения объяснил, что мне не хватало витаминов, свежего масла и молока, которых в баварской тюрьме и в помине не было.
Заключенные за некоторым исключением выглядят довольно крепкими.
Для заключенных организованы различные мастерские. В одной делают кровати, в другой изготавливают фотопластины, в третьей шьют одежду, в четвертом ставят к ботинкам подметки, в пятом мелют овес и пакуют в коробки.
Мастерскими руководят рабочие.
Каждый заключенный занимается своим делом; если он ничего не умеет, его научат.
Половина его дневного заработка зачисляется ему на счет, сбережения выплачиваются после освобождения. На оставшееся он может купить еду, сигареты, марки и писчую бумагу. Ставка обычная; в Нидершёненфельде платили четырнадцать или двадцать пфеннигов в день.
В коридоре встречаю заключенного, умное лицо. Бывший актер, осужденный за взятку.
— Куда вы идете?
— Репетировать спектакль.
— А что за пьеса?
— Мы еще не выбрали.
— А на какую тему?
— На революционную. 18 марта — День Коммуны, нам бы коммунарскую.
Заходим в клуб. Небольшая сцена с кулисами. В соседнем помещении заключенные рисуют новые декорации.
Замечаю двух девушек.
— Эти девушки — тоже заключенные?
— Нет, здесь женщин нет.
— Кто же они?
— Родственницы надзирателей, пришли на репетицию, они тоже заняты в пьесе.
Если не считать редких тюремных свиданий, я уже пять лет не видел женщин так близко, а тем более не прикасался к ним.
Захожу в камеры.
В каждой от шести до десяти заключенных.
Двери открыты в течение дня, заключенным разрешено заходить друг к другу.
Спрашиваю, говорит ли кто-нибудь по-немецки, и в первую очередь разговариваю с ними, чтобы обойтись без посредников.
Меня поражает количество людей, сидящих за растрату. Я выяснил, что в некоторых камерах таких около 25 %.
Сопровождающий меня представитель Наркомата юстиции сообщает, что Советская Россия страдает от настоящей эпидемии казнокрадства. Этим он оправдывает срок наказания, который меня удивляет.
Разве эпидемия хищений не вызвана социальной несправедливостью?
Возможно, некоторым категориям рабочих и служащих платят слишком мало? Ошибкой буржуазного общества была борьба с симптомами вместо искоренения самой болезни.
Заключенный, хорошо говорящий по-немецки, утверждает, что абсолютно невиновен.
— Если вы мне доверяете, расскажите мне вашу историю.
— Я был председателем потребкооператива. Наши давали железнодорожникам на чай, чтобы груз шел быстрее. Я, как положено, заносил эти траты в учетную книгу. При царе всегда давали. А тут суд. Взятка, мол, подкуп. Вот пять лет и дали, два уж отсидел.
Говорю с чиновником из Наркомата юстиции.
— Сажают за любые взятки, и в личных целях, и в интересах предприятия. Перед законом все равны.
Мое внимание привлекают два парня. Обоим около семнадцати. Сидят за изнасилование. Одной было двадцать два, другой — двадцать четыре. А им и шестнадцати не было.
Спорный вопрос, способен ли мужчина изнасиловать женщину, не напоив. Опытные женщины это отрицают.
Спрашиваю парней, как это произошло. Оба раза на сельском празднике. Пили ли они? Да. А девушки? Тоже. Сколько же лет им дали?
Одному — четыре года, другому — три.
Пораженный суровостью приговора, я обратился к своему провожатому, который позволил мне говорить с каждым заключенным и задавать любые вопросы.
— Как это объяснить? Раз государство разрешило продавать водку, оно и несет ответственность за действия людей в пьяном виде. Это же типичные последствия алкогольного опьянения.
— Как же иначе? Не то крестьяне начнут возмущаться: посмотрите, большевики ни на что не годятся! Насилуй — ничего тебе не будет!
О чем это говорит?
Каждое государство должно считаться с людьми, которые его поддерживают, их классовыми интересами, традициями, обычаями.
Вспоминаю законы против браконьерства в Пруссии, которые с чрезмерной строгостью защищали интересы тонкой прослойки феодалов.
В Советской России 90 % крестьян. Советское право тоже несовершенно.
Никто не может его критиковать, ни правые и ни левые радикалы, разве что анархисты, отрицатели любой государственной формы правления; они находят подтверждение своих теорий о государстве в подобных явлениях. Хотя еще неизвестно, допустимо ли безвластие как форма общественного устройства в наше время — время разделения правления и экономики. Не получит ли старая форма власти возможность к новому угнетению слабых? Анархия, безвластие — цель каждого настоящего социалиста.
Заключенных обычно освобождают после отбытия половины срока. Пятеро заключенных подтвердили это.
Я спрашивал у каждого, что в тюрьме самое тяжелое, а что самое приятное.
Все говорят, что приятнее всего отпуск.
После отбытия определенного срока заключенный Советской России имеет право на семь дней поехать домой. Один день в месяц в течение семи месяцев — получается семь дней. После более длительного срока можно уехать домой на целых четырнадцать дней. Почти все заключенные возвращаются из отпуска, побеги случаются редко.
Только бывший заключенный может по-настоящему оценить отпуск.
Один заключенный сказал мне: «Когда я приезжаю домой и вижу, в какой нужде живет моя семья, то иногда и не знаю, был ли мне нужен этот отпуск». Он понятия не имеет, насколько суровее было бы наказание, если бы он ни разу не повидался с женой и детьми. Всякий молодой и здоровый мужчина, который испытал муки долгой разлуки с женщинами, поймет значимость такого смягчения.
Старикам и интеллигенции труднее всего находиться в условиях совместного содержания. Несведущему этого не понять. Он не знает глубин человеческой психики, не имеет ни малейшего представления о яростных стычках между заключенными, загнанными в камеру. Приходит время, когда заключенный с трудом выносит лицо сокамерника и с отвращением наблюдает за каждым его жестом, знает их все и может предугадать до мельчайших деталей. Его воротит от запаха, ему противен собственный голос, не говоря уже о голосе сокамерника.
Для молодых людей сидеть в одной камере всегда легче.
Считаю, что нужно подходить к этому вопросу индивидуально и предоставлять каждому выбор, хочет ли он отбывать срок в условиях совместного содержания или периодически в одиночной камере. Также нужны камеры, рассчитанные для содержания двух-трех заключенных. Слухи о гомосексуальных домогательствах со стороны сокамерников преувеличены. Даже если человек с «нормальной ориентацией» поддастся соблазну, кому от этого плохо? Начнет снова встречаться с женщинами и забудет об этом.
Абсурдно, что тюремные правила составляют люди за зеленым столом. По всем законам, регулирующим организацию и исполнение наказания, нужно привлекать в качестве консультантов бывших заключенных.
Я спросил крестьянского мальчика, которому едва исполнилось семнадцать:
— Что тяжелее всего?
(Со стороны советского правительства было ошибкой сажать шестнадцати- и семнадцатилетних мальчиков в мужские тюрьмы.)
Он молчит.
— Всё.
— А легче всего?
— Ничего.
— Но у вас есть кино и театр, — говорит представитель Наркомата юстиции.
— Зачем мне кино и театр, если у меня нет свободы? Мне ничего не нравится, если нет свободы.
Да, маленький заключенный братец, я тебе верю. Ничто не радует человека, если у него нет свободы.