Роберт Круз. За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии. М.: Новое литературное обозрение, 2020. Перевод с английского Роберта Ибатуллина. Содержание
В январе 1905 г. мусульмане из села Тойгузино в Вятской губернии обратились в Санкт-Петербург с просьбой, чтобы ОМДС надзирало за мечетями и школами без вмешательства губернских властей. Они просили об освобождении мулл от военной службы «как не соответствующей их положению в обществе» и добавляли, что призыв мулл во время последней войны оставил их без имамов. Вятские просители также хотели, чтобы муфтия избирало местное духовенство и те из «ученых магометан, которые вполне знакомы с правилами своей религии, так как им ближе известны лица, способные и достойные занять должность муфтия». Они также просили, чтобы духовенству было позволено судить бракоразводные дела «по шариату, не подчиняя этого рода дел общим гражданским законам», и объясняли, что это последнее пожелание было мотивировано известиями о проекте нового гражданского кодекса, который ставил мусульманский брак под юрисдикцию «суда гражданского». Крестьяне отмечали, что эти законопроекты «являются прямо противоречащими правилам Корана и учению нашей веры, и поэтому в случае утверждения этого проекта в таком виде исполнение этого закона повлечет со стороны нас, магометан, принудительное отступление от правил религии». Наконец, вятские крестьяне просили, чтобы их мулл освободили от изучения русского языка: из-за этого требования экзамену кандидатов на знание религиозных наук «придается второстепенное значение, каковое положение мы находим ненормальным».
Татары из Чистопольского уезда Казанской губернии, которых православная церковь считала обращенными, просили премьер-министра Сергея Витте признать их мусульманами. Они отрицали даже, что им дали православные имена, и объясняли, что местные муллы, «несмотря на то, что мы постоянно ходим в мечеть для моления Богу, нам при рождении имен не назначают, браков не совершают и нас даже по магометанскому обряду не хоронят и метрических книг о рождении и бракосочетании и умерших в местной мечети не ведется». Просители жаловались, что подвержены разным лишениям из-за своего статуса: «часто из наших семей молодые люди призываются к исполнению воинской повинности по наружному виду и в других отношениях мы себя находили положа руку на сердце в крайне стеснительном положении». Они уверяли, что всегда были мусульманами и не принадлежали ни православной, ни «староверской секте», и просили власти известить местных мулл, что они не отступники от ислама (указывая: «почему нас называют отпавшими мы и сами этого не понимаем»).
Делегация видных мусульманских реформистов из Казани в составе Саида Алкина, Габдуллы Апанаева, Ахметзяна Сайдатева и Юсуфа Акчурина подала прошение от имени мусульманского сообщества в целом. Они выражали лояльность и преданность царю и отечеству и сокрушались, что за «грехи наши Отечество наше посещено тягчайшим из всех зол — внутренней смутой».
Поскольку правительство приступило к исполнению царского манифеста от декабря 1904 г., они просили, чтобы Совет министров озаботился исправлением «некоторых весьма существенных недостатков, пробелов и несовершенств этого закона, как не вполне согласованного с духом божественного откровения, данного нам через пророка». Во-первых, они просили, чтобы три судьи ОМДС и особенно его глава были «только лица, которые испытанно сведущи и научно просвещены знанием всех правил Корана, в особенности же во главе этого учреждения должно состоять лицо духовное в полном значении этого термина», учитывая обязанность этого учреждения надзирать над всем, что относится к священному праву. Они предлагали, чтобы муфтия и трех кадиев ОМДС выбирало исключительно из клириков все мусульманское сообщество, подчиненное муфтияту.
Просители замечали, что «малейшее несоблюдение в чем-либо правил шариата поставляется каждому правоверному мусульманину в тяжкий грех», и просили, чтобы «всякий соблазн к сему греху» был ликвидирован законом, который подчинил бы все мусульманские брачные, семейные и наследственные дела «только нашим религиозным законам». Они хотели, чтобы только ОМДС надзирало над исламским образованием и вакфами как общественной собственностью, предназначенной для благотворительных и религиозных целей. Известные казанцы также добивались свободы слова и печати для мусульман и освобождения исламской литературы от всякой цензуры помимо ОМДС. Просители, как и другие татары, требовали, чтобы люди, зарегистрированные как православные, но остававшиеся мусульманами, получили право регистрироваться в соответствии со своей подлинной религией: «Наша святая обязанность о них позаботиться, дабы они нелегально исповедуя святой для нас ислам, не стояли бы в подневольной лжи».
«Относительная свобода» сексуальных отношений, возросшая в последние годы среди всех народов империи, затронула и мусульманских женщин. Видные казанцы указывали, что мусульманки иногда совершают детоубийство из страха, что внебрачные дети, брошенные ими, будут воспитаны как христиане. Они просили, чтобы мусульманским общинам было позволено принимать и воспитывать брошенных детей из этих общин или даже из других, если у них видны «все признаки расового мусульманского происхождения».
Казанские реформисты также указывали, что их духовенство не имеет такого престижа, как духовенство христианских конфессий в России. Клирики оставались крестьянами и мещанами и никак не выделялись среди «темных и невежественных сельчан». Отсутствие у них статуса вредило религии, потому что побуждало прихожан обращаться со своими муллами с «низменным панибратством». Казанская делегация просила, чтобы государство привлекало к официальным должностям лучших людей, давая им такие же привилегии и титулы, что и духовенству других религий, и приравнивая к «духовенству господствующей в государстве церкви». Они предлагали, чтобы мусульманским клирикам присваивался наследственный титул «почетных граждан» с теми же правами, что у православных священников, но без требования изучать русский язык. Наконец, видные реформисты просили, чтобы мусульманам было позволено занимать все ранги государственной службы и приобретать имущество во всей империи.
В петициях из степи доминировали две темы: земля и религия. Поддерживаемая государством миграция безземельных крестьян из европейской России лишала казахов их пастбищных земель. Но для многих общин столь же важна была религия и конфликт между обычным правом (адатом) и шариатом. В июне 1905 г. казахи из Тургайской области подали в МВД прошение о государственной поддержке исламских учреждений у них. Они утверждали, что их народ обратился в ислам в 1262 г., ссылаясь на немецкого востоковеда «историка мусульманства Август Мюллера». Они объясняли, что их религия учила послушанию «Царю Небесному», как и «Царю Земному» — принципу, который «охраняет наш народ от увлечений в сторону либерализма и удерживает поныне в полной покорности и уважении к властям и законам». Далее они отмечали, что попытки разорвать связи между казахами и татарами остались бесплодными. Они сравнивали влияние официальных ограничений на численность мулл в степи с феноменом «беспоповщины» у раскольников православной церкви, отрицавших авторитет священников. Согласно степному уложению 1891 г., на каждый уезд назначался один мулла, благодаря чему мусульманам на территории величиной с Францию приходилось искать единственного клирика для исполнения важнейших религиозных обязанностей. Без легальной регистрации в официальных метрических книгах «всякий киргиз обесправен этим законом настолько, что он лишен возможности доказывать законность своего происхождения, возраст и права состояния».
По словам тургайских казахов, эта мера также означала, что мертвые оставались без погребения, а брак, «не будучи освящен религией, должен обратиться в простой торговой договор купли-продажи, который может быть нарушен легко и произвольно контрагентами». Дети от этих браков считались незаконнорожденными. После произошедшего в 1868 г. отказа от поддержки ислама среди казахов их моральное состояние и политическая лояльность пострадали из-за подавления ислама.
Народ сорок лет не слыхал слова Божия из уст своего духовного пастыря, не слыхал ни единой проповеди об обязанностях каждого перед Богом, Царствующим Государем Императором и всем вообще правительством, о чем единоверцы киргизов татары, башкиры и мещеряки слышат каждую пятницу в своих мечетях от своих указных мулл.
Кроме того, казахские дети были вынуждены жить в «полном невежестве» правил своей религии. Просители ссылались на дело Байты Асанова, которого государство осудило в 1899 г. за обучение детей религии у себя на дому. Асанов ответил вопросом: «За что меня наказывают, ведь не кабак и не публичное заведение».
Эта группа тургайских казахов протестовала против секретных правительственных мер по их христианизации. Они выражали особое недовольство генерал-губернатором Крыжановским, который, по их словам, хвастался, что окрестить казахов будет «так же легко, как легко надеть на голову свою фуражку». Просители также отвергали попытки Ильминского и министра просвещения Д. А. Толстого перевести их язык на русский алфавит. Тургайские казахи желали, чтобы правительство дало населению «пять миллионов киргиз» их собственное «духовное управление» с одним муфтием и одним судьей (кадием) на область. Наличие единой иерархии гарантировало бы единообразное применение шариата. Они просили, чтобы муфтий был европейски образованным человеком, избираемым народом. Он должен направлять духовно-религиозное развитие народа в сторону гуманности, человеколюбия без различия национальности и веры, рассеивать враждебные проявления мусульманского фанатизма, проводить в жизнь начала равенства полов и уважения к личности и свободе женщин.
В заключение просители соглашались подчиниться ОМДС, если казахов будут назначать муфтиями или их помощниками.
По всей степи общины, считавшие себя мусульманскими, просили государство дать им собственные муфтияты или приписать их к муфтияту в Уфе. Некоторые просители, например из Семиреченской области, просили не только об отдельном муфтияте (в Пишпеке), но и об отмене судов обычного права, решения которых «ни на чем не основываются, кроме устарелых обычаев, неподходящих нашему культурному времени и духу религии». Как и другие казахи, они добивались разрешения открывать школы и мечети и учреждать фонды для их финансирования .
Весной 1905 г. купцы и клирики из Оренбурга и соседнего татарского селения Каргалы подали заявление, где призывы к равноправию мусульман и остальных граждан сложным образом смешивались с отличительными конфессиональными требованиями. Авторы указывали, что прошло двести лет, как мусульмане получили право селиться в Оренбургской губернии. Условия этого соглашения, «возглашено с высоты Престола», включали «признания в нас полноправных граждан как со стороны правовой, юридической, так и со стороны духовной, нравственной и религиозной». С тех пор они пожертвовали много усилий и жизней для превращения Оренбургской губернии в «край торговый». Но их «права все более и более уменьшались, и из полноправных граждан мы превратились в какую-то особенную народность, как бы не имеющую ничего общего с российскими подданными».