Роберт Дарнтон. Месмеризм и конец эпохи Просвещения во Франции. М.: Новое литературное обозрение, 2021 Перевод с английского Н. и В. Михайлиных; перевод с французского Е. Кузьмишина
В феврале 1778 года Франц Антон Месмер прибыл в Париж и возвестил об открытии им вездесущего сверхтонкого флюида, который наполнял и окружал собой все существующие тела. Непосредственно наблюдать этот флюид Месмеру не доводилось: он лишь заключал, что тот является проводником гравитации — ведь иначе планеты не могли бы притягивать одна другую в вакууме. Погрузив в этот первозданный «природный агент» всю вселенную, Месмер, однако, не преминул вернуть его с неба на землю, чтобы поставить на службу парижанам в виде отопления, освещения, электричества и магнетизма, в особенности превознося перспективы его применения в области медицины. Болезнь, утверждал он, является следствием «блокировки» на пути свободного протекания флюида по телу человека, которое, в свою очередь, является подобием магнита. Месмер полагал возможным контролировать и усиливать ток флюида посредством «месмеризации» или массирования «полюсов» тела, что, по его мнению, позволяло преодолевать блокировку и соответствующие «кризы» (которые нередко проявлялись в форме конвульсий), восстанавливать здоровье, или «гармонию» человеческого организма с природой.
Подобное обращение к характерному для XVIII века культу природы выглядело крайне убедительно в глазах современников Месмера, ведь он умел наглядно продемонстрировать действие флюида путем ввергания своих пациентов в своего рода эпилептический припадок или сомнамбулический транс, благодаря которым те излечивались от всевозможных хворей и недугов — от слепоты до вызываемой сверхактивностью селезенки апатии. Месмер и его последователи устраивали зрелищные представления: они садились перед пациентом, зажимали его колени между своими и пробегали пальцами по всему его телу. Это делалось для того, чтобы отыскать полюса заключенных в теле больного маленьких магнитов, в совокупности составлявших единое тело-магнит. Месмеризация требовала недюжинного умения, ведь маленькие магниты все время перемещались внутри тела месмеризируемого. Считалось, что для большей надежности в установлении «взаимосвязи» («раппорта») с пациентом следует ориентироваться на стабильные магниты, находящиеся, к примеру, в кончиках пальцев и в носу (так, Месмер запрещал своим подопечным нюхать табак из-за связанного с этой практикой риска нарушения носового магнитного баланса) и избегать взаимодействия как с располагающимся на макушке «северным полюсом», который принимает месмерический флюид, исходящий от звезд, так и с «южным полюсом» — в ногах, ибо они являются естественными приемниками земного магнетизма. Большинство месмеристов сосредотачивали свои усилия на «телесном экваторе», средней, подреберной («ипохондриальной») части тела пациента — то есть на верхне-боковых областях живота, которые Месмер определял как «сенсориум». Подобные практики порождали слухи и сплетни о сексуальном магнетизме, но отнюдь не об ипохондриках: данное гуморальное расстройство вызывало у современников искреннее сочувствие, что, впрочем, не мешало им с презрением относиться к «воображаемым болезням» (maladies imaginaires). Так, во «Французском академическом словаре» («Dictionnaire de l’ Académie Française») за 1778 год поясняется, что человек, страдающий «пороком ипохондров» (vice des hypocondres), склонен к поведению «нелепому и сумасбродному» (bizarre et extravagant) и, будучи предоставлен сам себе, чувствует внутреннюю подавленность (Les hypocondriaques sont mélancoliques et visionnaires). Не менее богатую пищу для сплетен предоставляли и применявшиеся Месмером устройства и приспособления: в первую очередь, устланные матрасами «комнаты кризов» для бившихся в сильных конвульсиях пациентов и, конечно же, его знаменитые ванны. Последние были заполнены железными опилками и бутылками с «намагниченной водой», закрепленными на манер спиц в колесе, служа резервуарами для флюида. Флюид протекал по подвижным железным стержням, к которым следовало прикладываться больными местами. Пациенты рассаживались вокруг этих ванн и передавали флюид друг другу посредством обвивавшей их тела веревки, держа друг друга при этом за большие и указательные пальцы и тем самым создавая «месмерическую цепь» наподобие электрической. Больных, которые предпочитали принимать магнетические «ванны» в более приватной домашней обстановке, Месмер снабжал переносными ваннами меньшего размера, однако в целом рекомендовал групповую терапию, в процессе которой каждый из участников сеанса мог усиливать ток флюида и облегчать его циркуляцию через тела всех собравшихся. Во время сеансов на открытом воздухе Месмер, как правило, «намагничивал» деревья, после чего «сплетал» с ними пациентов веревками на манер венка. При этом нужно было непременно избегать узлов, так как те препятствовали гармоничному растеканию флюида. Каждая деталь внутренней обстановки клиники Месмера должна была подталкивать пациента к кризу. Тяжелые ковры, плотно задернутые шторы, странные астрологические узоры на стенах — все это приглушало бессвязное бормотание, вскрики и взрывы истерического смеха, которые временами нарушали царившую здесь тяжелую тишину. Пациент подвергался постоянному воздействию волн флюида, отражавшихся в особым образом расставленных зеркалах. Концентрированные волны флюида пронизывали посетителей месмерических сеансов до самой глубины души — в том числе благодаря негромкому звучанию духовых и пианофорте, инструмента, называемого также «стеклянной гармоникой», с которым французы познакомились не в последнюю очередь стараниями самого Месмера. Случалось, пациенты валились на пол и начинали биться в конвульсиях. На этот случай к их услугам всегда был лакей-магнетизер по имени Антуан, который заботливо переносил их в комнату кризов. Если же ни одно из вышеперечисленных средств не способно было вызвать у кого-то мурашки, дрожь в руках и трепет в ипохондриальной области, за дело брался сам Месмер: нарядившись в сиреневый тафтяной халат, он подходил к такому пациенту и собственными руками, намагниченной палочкой и властным взором «ввинчивал» в его тело флюид. Далеко не все кризы протекали в столь тяжелых формах. Иной раз пациенты погружались в глубокий сон, в котором нередко вступали в контакт с духами умерших или далеко обретающихся людей. Посредством флюида последние передавали послания напрямую сомнамбулистам, поскольку в таком состоянии их шестое чувство (или же, говоря современным языком, экстрасенсорное восприятие) было невероятно обострено. Подобные чудеса довелось испытать на себе многим сотням французов, но едва ли даже единицы из них были посвящены в самую суть таинства, ведь Месмер никогда не распространялся о секретах своего учения.
Сколь вызывающим ни казался бы месмеризм с современной точки зрения, это ни в коей мере не может служить оправданием для предающих его забвению историков, ведь это учение идеально вписывалось в круг интересов образованной французской публики 80-х годов XVIII века. Наука пленяла современников Месмера, раскрывая перед ними мир чудесных невидимых глазу сил. Так, Вольтер был очарован ньютоновой гравитацией, популярность электричества Франклина подпитывалась повальным увлечением громоотводами и соответствующими демонстрациями в стенах модных лицеев и музеев Парижа. Стоит ли говорить о заполнявших шарльеры и монгольфьеры чудодейственных газах, благодаря которым в 1783 году человек впервые сумел подняться в воздух? На этом фоне невидимый флюид Месмера не казался чем-то из ряда вон выходящим. И действительно, чем он был хуже флогистона, на который ополчался в своих работах Лавуазье, чтобы самым что ни на есть очевидным образом поставить на его место теплород («вещество тепла», калорийность), или эфира, или «животной теплоты», или «нутряной плавильни», а также «органических молекул», «души огня» и прочих вымышленных сил, которые и поныне, подобно призракам, населяют давно уже мертвые трактаты Байи, Бюффона, Эйлера, Лапласа, Макёра и других уважаемых ученых восемнадцатого века. Чтобы получить представление о флюидах, во многом схожих с месмерическим, французам той поры достаточно было ознакомиться со статьями «Огонь» или «Электричество» в «Энциклопедии». Если же для вдохновения им требовались мнения еще более авторитетные, то они могли почитать ньютоновские описания «тончайшего и вездесущего духа, заполняющего все пустоты и пронизывающего все тела» из наполненного фантастическими измышлениями последнего раздела «Математических начал натуральной философии» (издание 1713 года) или обратиться к «Оптике» — более позднему труду, вышедшему из-под пера все того же Ньютона.
Сей величайший ученый ум восемнадцатого столетия отнюдь не ограничивался фривольными рассуждениями о таинственных природных Силах и Гениях: он также проявлял неподдельный интерес к фигуре оккультного доктора Бори («Я полагаю, он, как правило, одет в зеленое»), вероятно, ставшего прообразом Месмера. В то же время Беркли — один из самых ранних и последовательных противников ньютоновской теории — отстаивал собственную концепцию жизненного флюида. Он полагал, что после дистилляции вечнозелеными деревьями этот флюид превращается в смольную воду, служащую панацеей от всех болезней и недугов. Что и говорить, в то время у читающей публики голова и впрямь могла пойти кругом от обилия флюидов, то и дело попадавшихся им на страницах многочисленных натурфилософских трактатов. То была эпоха «систем», экспериментов и эмпиризма. Тогдашние «ученые» (нередко также облеченные священным саном) увлеченно следовали за наукой по звеньям Великой Цепи Бытия, которая неизбежно приводила их из области физики в область метафизики и Высшего Существа. Не утруждая себя установлением взаимосвязи между приливами и законом всемирного тяготения, один из самых известных благочестивых представителей «каменного века» науки аббат Плюше обращался непосредственно к телеологической причине этого природного явления, заключавшейся, по его мнению, в желании Господа облегчить кораблям вход и выход из гаваней. Сам Ньютон в сферу своих научных интересов включал алхимию, Книгу Откровения и сочинения Якоба Бёме. Лишь немногие из читателей ньютоновских трактатов были достаточно подкованы в научном, как его принято называть ныне, методе познания, чтобы отделять содержавшиеся в них зерна теорий света и гравитации от плевел мистицизма. Большинство же считало гравитацию мистической силой, вероятно, имевшей отношение к электрической вселенской душе, а то и к «жизненному огню», который, как полагали Гарвей и Декарт, пылал в сердце каждого живого существа (а возникал вследствие трения крови о стенки артерий — добавляли более поздние теоретики). До тех пор пока Лавуазье не заложил основы современной химии, ученые, как правило, старались объяснить все жизненные процессы при помощи всего нескольких принципов, и стоило им вообразить, что ключ к разгадке тайн природы найден и отныне находится у них в руках, как их тут же начинали обуревать всякого рода фантастические измышления. Если стиль изложения, которым пользовался в своих трудах Бюффон, не уничтожил его репутацию как ученого, то Бернарден де Сен-Пьер, объяснявший дольную структуру дыни предусмотрительностью самой природы, предназначившей сей плод к коллективному (en famille) поеданию, со временем был перемещен в разряд литераторов, пусть даже современники воспринимали его в том числе и как ученого. Они усматривали факты там, где их потомки видели лишь домыслы.
На протяжении XVIII века пропасть между наукой и теологией продолжала неуклонно расширяться, однако это не привело к отделению науки от фантастики, ведь ученым того времени приходилось прибегать к услугам воображения, чтобы хоть как-то объяснить, а подчас даже попросту увидеть огромный массив новых данных об окружающем мире, который стал доступен им благодаря вскрытиям, изучению ископаемых останков, а также появлению в их распоряжении микроскопов, лейденских банок и телескопов. Научные наблюдения русалок и доносившихся изнутри скал голосов маленьких человечков, казалось, говорили о принципиальной невозможности постижения тайн природы одним лишь невооруженным глазом. Вместе с тем сообщения об исследованной под микроскопом ослиной сперме, в которой были обнаружены микроскопические копии ослов, свидетельствовали об отсутствии необходимости в уснащении органов восприятия сложной научно-исследовательской машинерией. Знаменитый рисунок Франсуа де Плантада, на котором тот изобразил миниатюрного человечка, которого якобы сумел разглядеть под микроскопом в человеческой сперме, стал предметом серьезных ученых споров в первой половине XVIII века. Конечно, это была всего лишь мистификация, но она вполне вписывалась в рамки преформационных теорий. Что же до ее нелепости, то в этом плане ей ничуть не уступала выдвинутая Шарлем Бонне концепция «вложения» (emboîtement), в соответствии с которой древний прародитель того или иного вида живых существ содержал в себе зародыши всех будущих поколений этого вида. Убедительные доказательства эпигенеза появились лишь в 1828 году, а до той поры репродуктивные процессы млекопитающих скрывались от пытливого взгляда исследователей в тумане причудливых теорий.