Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Анна А. Берман. Братья и сестры у Толстого и Достоевского. Путь ко всеобщему братству. СПб.: Academic Studies Press / БиблиоРоссика, 2024. Перевод с английского Надежды Ефимовой. Содержание
Безусловно, роль Смердякова является наиболее проблемным аспектом статуса братства в «Братьях Карамазовых». Хотя эту тему уже основательно и убедительно рассмотрела Ольга Меерсон, от работы которой я буду отталкиваться, я размышляю о проблеме братского статуса Смердякова с совершенно иных позиций, и, поэтому, хотя я согласна с составляющими ее аргументации, мы с ней приходим к разным заключениям.
Для Меерсон центральной проблемой является табу: «Главное табу в „Братьях Карамазовых” — это идея, что Смердяков является четвертым сыном Федора Павловича, — а точнее, что он равен другим братьям, будучи сыном их отца». Хотя многие признают, что Смердяков — незаконнорожденный сын Федора Павловича (это даже публично заявляется во время суда над Дмитрием), «однако упоминание связанной с этим идеи — вероятности того, что Смердяков — четвертый брат трех братьев Карамазовых, — считается абсолютно недопустимым». Если бы роль Смердякова как брата была табуирована, как утверждает Меерсон, то должно было бы существовать обоснование этого табу. Меерсон не приводит никаких обоснований, и я думаю, что их и не может быть, потому что братские связи не могут быть объектом табу. Определенно, в «Братьях Карамазовых» такое табу не имело бы смысла, потому что оно шло бы вразрез с основным авторским принципом романа.
Однако эта проблема исчезает, если мы видим в братском статусе Смердякова не табу, а испытание. Нет высшего закона, который запрещал бы другим видеть в Смердякове брата. Если его не любят как брата, то причина только в человеческом несовершенстве. Как сказал Зосима госпоже Хохлаковой, «любовь деятельная сравнительно с мечтательною есть дело жестокое и устрашающее... любовь же деятельная — это работа и выдержка». Подлая сущность Смердякова еще более усложняет эту задачу. Любовь к Смердякову — это испытание, которое предлагает Достоевский своим героям, чтобы связать основное действие романа с центральной идеологической дилеммой в «Великом инквизиторе». Если люди предпочтут Христа Инквизитору, они должны будут принять вызов и активно выбирать любовь к ближним как к своим братьям. Как писал Бердяев: «Свобода добра предполагает свободу зла». Чем сильнее Достоевский усложняет задачу любить Смердякова, тем большую добродетель он приписывает ́этому выбору. Именно потому, что Смердяков столь подл, он делает идею мирового братства еще более весомой, показывая, как далеко она должна быть в состоянии зайти. Алешу любить легко, но любовь к нему ничего не доказывает.
Дмитрий, менее склонный к рефлексии, чем другие братья, никогда не задается вопросом, насколько справедлива роль послушного слуги, которую он отводит Смердякову. Этим он не только ущемляет брата, но и идет против заветов старца Зосимы, гласящих, что нужно стать слугою слуге своему. Дмитрий зовет Смердякова «лакеем», как будто забывая, что у них общий отец. Странно, что и Алеша придерживается такой модели поведения. На фоне постоянной заботы о двух других братьях, со Смердяковым он разговаривает только один раз, и то очень коротко. Алеша, кажется, не замечает «суровых реалий его жизни», несмотря на то, что слышит, как Смердяков говорит, что лучше бы он вовсе никогда не родился. В беседе Алеша тоже называет Смердякова лакеем. После судебного процесса по убийству Федора Павловича он говорит Коле: «Убил лакей, а брат невинен». Таким образом он радикально противопоставляет лакея и брата, доказывая свою неспособность признать брата в лакее. Достоевский не объясняет читателю, почему Алеша так поступает. Не может дать этому объяснения и автор настоящей книги. Из всех братьев Карамазовых Иван лучше других осведомлен о сущности Смердякова. Хоть Иван и не признает Смердякова братом, его поведение по отношению к Смердякову указывает, что подсознательно он борется с этим родством. Всего несколькими словами Смердяков способен вызвать у своего замкнутого и сдержанного брата такую ярость, что тот даже задумывается о братоубийстве.
Смердяков также знает о своих братских узах и не принимает их. Меерсон утверждает, что он «активно открещивается от братских уз с Карамазовыми — так активно, что становится очевидно: он уверен, что является одним из них». Смердяков делает завуалированную ссылку на слова Каина из Библии «разве я сторож брату моему», но изменяет высказывание, чтобы не использовать слово «брат». Когда Алеша спрашивает, скоро ли вернется «брат Дмитрий», Смердяков отвечает: «Почему ж бы я мог быть известен про Дмитрия Федоровича; другое дело, кабы я при них сторожем состоял?». Значимость этой отсылки возрастает, когда через несколько страниц Иван произносит аналогичную фразу (процитированную выше), а затем, спохватившись, проводит параллель с Библией. Кажется, что Смердяков намеренно пытается одновременно и указать на свое осознание родства с Алешей, и, убрав слово «брат», подчеркнуть свое полное неприятие этого родства. Смердяков выдвигает на первый план историю Каина и Авеля, которая, хотя и рассказывает о первой паре братьев, на самом деле указывает на отсутствие братских уз. Каин и Авель связаны только своими конкурирующими отношениями с высшим существом и не взаимодействуют до тех пор, пока Каин не зовет Авеля в поле, чтобы убить его.
Единственный брат, с которым Смердяков ищет единения, — это Иван, хотя он никогда не называет Ивана братом. В отличие от Дмитрия и Алеши, которых он ненавидит, Иван становится для Смердякова идеалом и образцом для подражания из-за их общего восхищения Европой. Федор Павлович отмечает, что Смердяков демонстрирует Ивану свою ученость, и с тех пор, как Иван приехал, приходит к обеду каждый день. Во время первой встречи после убийства Смердяков говорит Ивану: «Простите-с, подумал, что и вы, как и я», и сразу после этого он добавляет насчет разговора перед отъездом Ивана в Москву: «Полюбил я вас тогда очень и был с вами по всей простоте». Это единственный раз, когда Смердяков утверждает, что кого-то любил. Принимая во внимание утверждение Зосимы, что ад — это неспособность любить, очень важно, что единственный луч любви от Смердякова обращен к брату.
Перед убийством Смердяков тешит себя фантазией, что их с братом, которым он восхищается, соединяет внутренняя связь. Никогда не говоря напрямую, он искренне верит, что Иван понимает глубинный смысл его слов. Однако в ходе трех встреч после убийства Смердяков осознаёт, что они с Иваном друг друга не понимают. Во время второй встречи Иван ударил Смердякова, из-за чего тот разрыдался. Это привело его к тяжелому осознанию того, что они с Иваном не были заодно. Подтверждением этому становится их последняя встреча, когда Иван называет Смердякова гадиной и говорит ему: «Мне до тебя нет и дела». В свете утраты единственной положительной связи, которая, как Смердякову казалось, у него была, я думаю, что его самоубийство было результатом полной безнадежности. Единственный очаг любви в его жизни погас. Холквист считает, что Смердяков совершает самоубийство «от отчаяния дважды брошенного сироты», воспринимавшего Ивана как своего второго отца. Предательство брата может быть еще более разрушительным.
Последствия равнодушия братьев к Смердякову выходят далеко за рамки его личной трагедии или трагедии ближайших родственников. Чтобы в полной мере оценить это, нам следует снять табу с его статуса брата и увидеть его в истинном свете — как главную проблему романа, возможно даже более серьезную, чем «Инквизитор». Для братьев Карамазовых «он — первый шаг от конкретного и приземленного кровного братства ко всеобщему», и Достоевский делает его самым трудным шагом, какой только можно вообразить. Не сумев полюбить Смердякова, братья Карамазовы не могут войти в это большее братство. Даже Алеша, названный «просто ранним человеколюбцем», умудряется не замечать одного из самых близких ему «братьев». Помня учение Михаила («Раньше, чем не сделаешься в самом деле всякому братом, не наступит братства»), можно утверждать, что, отвергая Смердякова, не только Дмитрий, Иван и Алеша, но и все персонажи романа нарушают главную заповедь Зосимы — любить всякое Божье творение.
Более того, как показывает Меерсон, не только персонажи не воспринимают Смердякова как брата, но и сам рассказчик. В то время как каждому из законных братьев в первой книге посвящена целая глава, Смердяков впервые упоминается в романе, когда Дмитрий, опоздав на встречу в келью отца Зосимы, объясняет, что «слуга Смердяков» указал ему неправильный час. В следующий раз Смердяков упоминается в главе о слугах, что сразу ставит его на более низкий уровень, чем «истинных» братьев. В конце следующей главы, «Лизавета Смердящая», посвященной матери Смердякова, рассказчик наконец говорит нам:
Очень бы надо примолвить кое-что и о нем специально, но мне совестно столь долго отвлекать внимание моего читателя на столь обыкновенных лакеев, а потому и перехожу к моему рассказу, уповая, что о Смердякове как-нибудь сойдет само собою в дальнейшем течении повести.
Используя рассказчика таким образом — как для того, чтобы отвергнуть Смердякова, так и для того, чтобы затушевать положительные моменты братства между Дмитрием и Иваном, — Достоевский расширяет рамки этого испытания братства, превращая его в испытание и для читателя. Если рассказчику удалось нас убедить, что Смердяков не заслуживает быть частью всеобщего братства и что Дмитрий и Иван ненавидят друг друга, тогда Достоевский обвиняет нас, своих читателей, как и братьев Карамазовых, в невнимании к Смердякову и в провале братства. Это усиливает идею о том, что каждый виноват перед всеми, делая вину за убийство Федора Павловича поистине универсальным феноменом. Смердяков выступает стержнем романа, незамеченным братом в мире, где главенствуют горизонтальные связи. Он — напоминание о цене, которую мы платим за то, что предпочли Христа Инквизитору.