— Холодно, — сказала Пеппа и затихла.
Потом снова заговорила:
— Холодно, Сол. Я замерзла.
Тихо сказала, почти шепотом. Совсем не как обычно. Я заволновалась, нет ли у нее гипотермии. Я смотрела ролик, как это бывает. От холода люди делаются тихими и медлительными. Я пощупала Пеппу — спина теплая, живот теплый.
— Чего ты меня лапаешь, лесбиянка, отстань! — пробурчала она. Тогда я поняла, что никакой гипотермии у нее нет.
Но было действительно холодно. Самая холодная ночь с тех пор, как мы здесь поселились. У меня имелся компас, и я знала, что ветер теперь дует с севера, а наш навес был обращен на юго-восток, потому что обычно ветер здесь дул с запада. Но сейчас ветер свистел прямо над нами. Мы лежали на еловых лапах, а у Пеппы даже шапки не было. Я собиралась сшить ей шапку, когда мы поймаем кроликов. Но я еще даже силки не успела расставить. Я стащила шапку с себя и натянула ей на голову.
— Так лучше? — прошептала я в маленькое ухо. Но Пеппа уже уснула. А вот я проснулась окончательно и начала волноваться. Я привыкла засекать, сколько времени волнуюсь, по часам в телефоне. По утрам я обычно волновалась около десяти минут, но в последнее время дольше, потому что перед побегом нужно было много чего сделать и спланировать. Я постаралась угадать время. Насколько я могла судить, близился рассвет, хотя было еще темно. Я почти всегда могу сказать, который час. Не знаю, как работает мое чувство времени, но дома оно мне очень помогало. Например, Мо и Роберт обычно приходили сразу после одиннадцати, и, когда я поставила замок на дверь Пеппы, я стала его запирать и проверять, спит ли она, прямо перед их возвращением.
Они и не знали, что я поставила замок. Я стащила маленькую дрель и две стамески в строительном магазине, а противокражные датчики срезала кусачками для ногтей. Купила врезной замок в супермаркете и просмотрела пять роликов на «Ютубе» о том, как его поставить. Они даже не заметили маленьких дырочек, которые я просверлила, — все равно краска на дверях в нашей квартире давно ободралась. Ключ я отдала Пеппе, и теперь она могла запереться изнутри. Роберт не попал бы к ней, даже если захотел. Но он и не пытался. А вот запри я свою дверь, Роберт вышиб бы ее и разбудил этим Пеппу. Мо он бы не разбудил — она, когда бухая, вырубается нафиг.
Он не пробовал заходить в комнату Пеппы, но я знала, что это скоро случится, во-первых, потому что он сам так сказал, и, во-вторых, потому что Пеппе исполнилось десять — со мной он начал именно в этом возрасте.
Так что я беспокоилась, наверное, минут десять. Я знала, что скоро начнет светать. В книге «SAS. Руководство по выживанию» я прочитала, что нужно разжечь костер во всю длину навеса, а за ним построить экран из веток, чтобы он отражал тепло. Я не сделала этого сразу, потому что не знала, останемся мы тут или нет. Но здесь место вроде подходящее. Небольшая ровная площадка над ручьем и высокие березы вокруг. Чтобы сделать навес, мы привязали брезент к двум березам. Брезент был камуфляжный — коричневые, бежевые и бело-желтые пятна. Больше подходил для пустыни, конечно, но и здесь работал неплохо. Я поднялась на горку, посмотрела сверху — ничего не было видно.
Ну если только не знать, что там кто-то есть, а Пеппа как раз заорала:
— Сол! Иди сюда, посмотри! — она поймала жабу и гладила ее, так что я сказала:
— У нее из спины выделяется яд, чтобы ее не съели хищники.
На это Пеппа ответила:
— А я и не собираюсь ее есть. А ты? Я не хочу ее есть, я ей лучше домик построю.
И она сложила маленький домик из плоских камней и гальки и посадила туда жабу. Да еще назвала ее Коннором, в честь мальчика, который ей нравился в школе.
Я снова стала беспокоиться — теперь из-за огня, который могли увидеть люди. Особенно ночью. Если дрова сухие, дыма от маленького костра-пирамиды немного, дым идет, только если дрова сырые или свеженарубленные. К тому же ветер сдувает любой дым. Мы торчали в «Последней великой пустоши» Великобритании, ровно в восьми милях от ближайшего жилья, примерно в четырех милях от тропинки и в пяти милях от дороги. Я очень тщательно выбирала это место по карте Картографического управления Великобритании. Я ее стащила из библиотеки, там есть все карты Британских островов. Мы ровно на полмили углубились в лес за горным хребтом, который возвышается почти на три тысячи футов. Еще немного, и это была бы гора Мунро, где бродят всякие альпинисты и дрочилы в ветровках.
На вершине горы ничего не росло, но, судя по карте, там находился круг из камней, вроде Стоунхенджа. Вообще эта вершина называлась как-то по-гэльски, и миссис Керр сказала, что это название произносится как «Магна Бра». Магна Бра. Я рассказала Пеппе, и ей захотелось забраться на эту вершину, особенно, когда я объяснила, что «Магна» — это «большой» на латыни. Пеппа пришла в восторг и принялась повторять на все лады: «Большое бра… огромный лифак!» Эта мелкая дрянь обожает всякие пошлости.
А вот по ночам горящий огонь виден издалека, даже из-за навеса. Поэтому я решила построить экран из веток, про который вычитала в справочнике, так, чтобы он заслонил наш костер с востока. Дорога проходила как раз к востоку отсюда, и те, кто нас искал, могли заметить огонь, если бы поехали по дороге. Правда, я не представляла, каким образом они вообще узнали бы, что искать нас надо здесь.
Набеспокоившись, я решила, что именно сегодня сооружу защитный экран и расставлю силки. Еды у нас оставалось дня на два, наверное. Или на три, если я не буду есть и все отдам Пеппе. Так что пора было начинать охотиться. Я прихватила пневматическую винтовку Роберта, короткую такую, которую надо накачивать воздухом. Она стреляла пульками двадцать второго калибра, которых у меня было две полные банки. Я решила не давать винтовку Пеппе, чтобы она случайно не пристрелила меня или себя, но сама я хорошо стреляла. Я тренировалась в коридоре и научилась так адаптировать зрение, чтобы целиться на большие расстояния. Еще я посмотрела видео на «Ютубе» за три дня до того, как мы сбежали. Если подкачать воздух в винтовке семь раз, можно прострелить девятимиллиметровую фанерку. Я держала винтовку в чехле для клюшек, найденном в школьной раздевалке.
Светало. В октябре в этих краях солнце всходит около семи двадцати утра. Пеппа дрыхла в спальном мешке, и я осторожно, чтобы ее не потревожить, выбралась наружу. Ночью листья с деревьев осыпались и теперь сияли яркой желтизной, когда солнце дотягивалось до них сквозь кроны. Стволы берез тоже светились. Кора у берез белая, значит, их ветки отлично подойдут для постройки экрана, потому что белый цвет отражает свет и тепло. Я раздула угли и сунула в них несколько тонких веточек с обгоревшими концами — вечером я оставила их просушиться на плоском камне. Когда они занялись, я сделала над ними пирамиду из прутьев потолще. Мой костер шипел и дымился. Я водрузила над ним стальную раму, а на нее поставила маленький чайник. У нас был чай в пакетиках, пастеризованное молоко и сахар из «Макдоналдса». Куча сахара.
Солнце уже встало и ярко светило, пар белыми клочками поднимался от земли. На краях листьев и ветках белела изморозь, а ветер почти утих, так что дым шел прямо вверх. Было совсем тихо, только трещали ветки в костре. Потом я услышала щебетание птиц и воронье карканье. И все. Ни гула машин, ни гудков, ни сирен. Никаких разговоров. Никаких криков.
У меня было четыре силка из витой проволоки с маленькими золочеными колечками, соединяющими проволоку в петлю, и с зелеными шнурами, прикрепленными к деревянной палочке с выемкой. Такие ловушки ставят на ночь на кроличьих тропах. Я видела, как это делается, на «Ютубе» и на сайте с инструкциями по выживанию. Выглядело очень просто. Главное, кролик уже умирает к тому моменту, как охотник приходит проверять силки. Хотя, думаю, я бы смогла убить кролика. Правда, до сих пор я никогда не убивала кроликов. И вообще никого не убивала, кроме Роберта.
Силки надо закапывать на несколько часов, чтобы отбить человеческий запах, так что я разгребла листья, вытащила силки из пеппиного рюкзака, положила на землю и прикрыла ворохом листьев. Я купила их в магазине для рыболовов на деньги, которые сняла с одной из карточек Роберта. Когда Роберт приходил… откуда он там приходил, у него всегда было несколько карточек. Я их воровала, пока он спал пьяный.
Самое интересное, что Мо и Роберт никогда ничего не замечали. Если в квартире что-то менялось, они не обращали на это внимания. Вот я всегда знала, где лежит каждая вещица в моей комнате и во всей квартире. Я была в курсе, сколько у нас чашек и ложек. Сколько молока и средства для мытья посуды. Я всегда такое запоминаю. С самого детства. Я всегда примечала, где находятся вещи, куда их перемещают, и, если они пропадали, я тоже знала об этом. А Мо и Роберт ничего не видели.
Мо хуже всех. Взять хотя бы ее банки с пивом — она никогда не знала, сколько еще осталось. В отличие от меня. Я прятала их, а она даже не замечала, что в холодильнике всего две банки вместо трех. Иногда двух ей хватало. Я это много лет назад заметила, так что оставляла ей две, припрятав лишнее. Когда она приходила за очередной порцией бухла, я говорила, что осталось всего два пива. Она тогда такая: «Я думала, было четыре!», а я такая: «Да ты сама выпила, забыла, что ли?». Ну и хрен с ним, говорила она. И когда Пеппа стала воровать у нее сигареты, она тоже не замечала.
И Роберт ничего не замечал. Он постоянно был то пьяный, то обкуренный, то пьяный и обкуренный сразу, и, даже если долго пялился на вещи, не видел, что что-то пропало, было передвинуто или появилось новое.
Глаза у него всегда красные от травы и выпивки и вечно полузакрытые, как будто он щурился. Крошечные участки белков, которые можно было разглядеть у него между век, давно пожелтели.
Брезент, охотничий нож, раму-подставку для костра и даже кроссовки для Пеппы доставили почтой. Я купила их на «Амазоне» и оплатила с карточек, которые Роберт приносил домой и складывал в тумбочку. Я всегда очень осторожно таскала карточки или доставала его бумажник. Однажды он пьяный лежал на диване, и я попыталась вынуть бумажник из его заднего кармана, а он наполовину проснулся, схватил меня и заорал: «Я отрежу тебе руки нахрен», — а потом снова отрубился, и тогда я достала деньги.
Единственным, за чем он пристально следил, оставалась я.
— Все норм, детка? — любил спрашивать он. Однажды он сказал мужику в магазине, что я его дочь. Я хотела возразить, что нет, нахрен, не дочь, но Роберт был огромный, обнимал меня за плечи и говорил: «Моя малышка Сол». Если бы я сказала что-нибудь, потом стало бы только хуже, так что я заткнулась и просто мрачно посмотрела на того мужика.
Пеппа проснулась.
— Сол, а Коннор все еще здесь?
Я пошла и сняла камень с жабьего дома. Коннор по-прежнему сидел там. А чего бы ему не сидеть в мокрой грязи и листьях.
— Круто, — сказала Пеппа, вылезла из спального мешка и надела кроссовки. Они стоили восемьдесят четыре фунта на «Амазоне», наверное, из-за подошвы «вибрам», которая лучше всего подходит для длинных переходов и лазанья по горам.
Мне кажется, что Пеппа бегает быстрее всех в мире. У нее очень длинные ноги, и она носится, как ветер. Она быстрее любого мальчика в школе, даже тех парней, которые старше. Вообще она все делает быстро. Либо сидит неподвижно, либо очень быстро шевелится. Она быстро ест и быстро разговаривает. А еще она ест все подряд и всегда голодная.
Когда мы были маленькие, мы часто голодали, потому что Мо где-то шлялась или напивалась или у нас не было денег, и Пеппа приучилась ходить по соседям и просить еду. Она привыкла есть все, а не как другие дети, которые терпеть не могут салат и требуют только жареной картошки.
Пеппа выпрашивала чипсы в магазине и просила еду у детей в школе. И даже у учителей. В конце концов я велела ей прекратить, и тогда мне пришлось самой добывать ей пищу, потому что, если бы кто-нибудь об этом рассказал, нас забрала бы опека. Опека постоянно отнимает детей и обязательно разделяет братьев и сестер. Так что я никому ничего не сказала. Мо предупредила, что нас могут забрать и разделить. Я часто крала для Пеппы еду, приносила ей салат, морковку, а один раз даже вареную свеклу в пакете, которая ей очень понравилась. Пеппа перестала выпрашивать еду, и опека про нас не узнала.
А когда Роберт занялся мной, он тоже предупредил меня, что, если я кому-нибудь расскажу, даже Мо, нас заберут и разделят. Он сказал, что Пеппу отдадут на воспитание, и ее усыновят африканцы, потому что она наполовину африканка, а меня отдадут каким-нибудь старикам, и мы больше никогда не увидимся. Но теперь нам это не грозит.
Способность есть что угодно, для выживания полезна, а вот постоянный голод — нет. Пеппа пожаловалась:
— Сол, я умираю от голода.
Я дала ей немного кекса с сухофруктами и четыре печеньки «Белвита».
— Мы будем ловить кроликов, — сообщила я.
— Чтобы съесть?
— Ага.
— Круто.
Она полюбовалась на Коннора в домике, вытащила его оттуда, посадила на ладонь и немного поговорила с ним. Рассказала, как зовут ее и меня, откуда мы взялись и почему живем в лесу. Потом сунула его обратно в домик и надела свою непромокаемую куртку «Хелли Хансен».
Кролики не впадают в спячку. В Галлоуэйских лесах их очень много, живут они у подножия холмов и на склонах, потому что там растут низкие кустарники и трава. Эти зверьки питаются травой, а вовсе не морковкой и листьями салата, как кролик Питер из фильма. На большинстве сайтов написано, что осенью кролики очень активны и что нужно искать кроличьи тропы в траве и ставить силки там. Я никогда не ставила силки, не потрошила кроликов и не свежевала их, но я тыщу раз видела на «Ютубе», как это делается.
Я выкопала силки из листьев и сунула в карман куртки. На поясе у меня висел нож в ножнах.
Мы выбрались из своего убежища и пошли вдоль ручья. Залезли вверх по камням на склон холма, где деревья росли гуще, а еще было полно травы и папоротников. Пеппа побежала вперед.
Папоротники уже пожелтели, но все еще оставались очень высокими, так что Пеппа совсем скрылась из виду, и я только временами видела в просветах ее рыжие волосы. Я смотрела на землю и пыталась найти кроличьи тропы. Там было довольно много звериных троп, я увидела отпечатки оленьих копыт в грязи и разные другие следы, которые нужно было проверить по «Руководству для выживания». Верхушка у холма была плоская, а длинный склон спускался к озерцу прямо у подножия. Пеппа рванула вниз. Она наверняка распугала всю дичь, но, когда она так несется, ее ничем не остановишь. Я и раньше видела, как она бегает, перепрыгивая через бревна и кусты папоротников, как мчится вперед, быстро и плавно, словно у нее колеса вместо ног. И вдруг она резко остановилась примерно на полпути до низа и крикнула:
— Сол!
Я спустилась к ней. Деревьев там росло меньше, в основном старые березы и дубы. Ветки спускались до самой земли — некоторые потолще меня. Пеппа стояла у большого серого камня, торчащего из травы, и показывала куда-то вниз.
— Смотри!
Там оказались кроличьи норы, три штуки, и помет вокруг них. Оглядевшись, я увидела и другие, поближе к дубу, повыше по склону, прикрытые травяной бахромой. Всего их оказалось девять, некоторые явно заброшенные, потому что вокруг них ничего не было. Зато рядом с другими лежали пирамидки свежей темной земли, которую кролики выбрасывают наружу. Я видела следы, расходящиеся от нор, — узкие тропинки, чуть светлее травы вокруг. В основном они спускались вниз по склону, к озеру. К низу трава становилась зеленее и гуще, а деревья и папоротники постепенно исчезали.
— Тут живут кролики, — сказала я.
— Ну тогда ставь силки, — предложила Пеппа.
— Нельзя ставить их прямо тут, тогда кролики их просто обойдут. Беар Гриллс говорит, что нужно отойти подальше, вдоль кроличьих следов, и поставить силки там.
— Я видела эту серию, и он там никого не поймал! Он купил кролика в магазине. Дебил.
Вообще она была права, но Беар Гриллс все равно знал, о чем говорит, он же служил в десанте и может выжить везде, прыгает в болота и ледяные озера, даже если этого не нужно делать. Он, конечно, и правда дебил, но это, наверное, потому, что он мажор и англичанин. Почти все герои программ о выживании — англичане и мажоры, например, Рэй Мирс и Эд Стаффорд. А большинство англичан-мажоров — дебилы. Но я все равно купила на «Амазоне» нож от Беара Гриллса, очень крутой, такой же, как у него.
— Пеппа, не смей звать его дебилом!
Она тут же нарочно завопила: «Дебил!» — и побежала вниз.
Я засекла след и пошла по нему сквозь бурые папоротники, оглядываясь на камень. Примерно через пятьдесят метров я нашла пятачок, где росла только трава, бархатистая трава с толстыми стеблями, светло-зеленая. Кроличья тропа проходила прямо через нее. И тут Пеппа заорала: «Кролик!» — и бросилась обратно ко мне, вспугнув кролика. Он продрался через папоротники и оказался почти рядом со мной, но, увидев меня, резко свернул в сторону. Пеппа скорчила ту же гримасу, которую всегда корчила во время бега, — нижняя губа прикушена, язык упирается в губу изнутри. Когда кролик бросился в сторону, она тоже попыталась изменить направление, но споткнулась и упала в папоротники, которые громко затрещали.
— Сволочь! — выругалась она.
— Беги к тому дереву и принеси пару веток, — велела я, и она помчалась к дубу. Ветки нужны, чтобы удерживать силки в открытом положении. Их надо поставить на высоте кроличьей головы, на расстоянии ладони друг от друга. Я вытащила силки и натерла их землей, чтобы замаскировать запах человека. У кроликов не такое острое обоняние, как у крыс или кротов, зато они хорошо слышат и могут предупредить друг друга, топая по земле. А еще у них хорошее зрение, так что для маскировки я обмотала блестящие металлические детали травой.
Пеппа вернулась с веточками, которые я воткнула в землю и растянула петлю по ширине кроличьей тропы. Колышек я вбила рукояткой ножа.
— Мы кого-нибудь поймаем? — спросила Пеппа.
— Обязательно. Придется оставить его на ночь, но зато у нас будет кролик.
Я в это верила. Если ты веришь, что что-то случится, так и будет, так что нужно быть поосторожнее со своими мыслями. Я почти год верила, что остановлю Роберта и спасу Мо. Так и вышло.