Дувакин: Виктор Борисович, ну вот, с нашей первой встречи прошел год с лишним. Я очень рад, что мы с вами еще раз встретились.
Шкловский: (глядя на включенный магнитофон) Пошел, да?
Д: Пошел. Вот. Мы говорили главным образом о дооктябрьском Маяковском, потом ваши поездки. Ну вот, что дальше?
Ш: Лариса Рейснер — очень красивая женщина — говорила, что любовь это пьеса с короткими актами и длинными антрактами, и надо уметь себя вести в антрактах. Вот у нас тут произошел антракт в год и два месяца, вел я себя во время этого антракта уклончиво. Будем продолжать.
Д: Ну, значит, тогда это любовь. (Смеются)
Ш: Да. Будем продолжать. У нас с Маяковским, так как жизнь была такая, были съезды и разъезды. Я, значит, знал его в 913-м году, очевидно, знал у Бриков, и у Бриков я его видал в момент Октябрьской революции. А Брики играли в карты. Там была обыкновенная публика Бриков, смешанная публика, как говорят, шибко буржуазная. Там был такой банкир Гандельман. Каждый раз…
Д: Это вы рассказывали.
Ш: Да. Вот этот Гандельман и все прочие, они в это время играли. А Маяковский и все остальные, мы… мы были на улице. Потом я уехал в Персию, видал оккупационные наши войска в Персии, видал каторжников, которыми пополнили армию, в количестве семи тысяч человек, видал погромы курдов, видал, как курды отрезали члены у наших солдат и клали им в рот. Потом видал отступление нашей армии в Персии, бои под Хасавюртом, бывал перед этим в Тбилиси [1]. И вот я приехал в Питер, тихий. У меня с собой была лисья шкура, которую я купил по дороге. И я приехал прямо в дом Бриков, не заезжая к жене. Ну, это были самые близкие люди. Холодно, конечно, да, холодно.
Д: 17-й год?
Ш: 17-й год. И все... все переменилось. А Брик не был типично буржуазным человеком, но он был человеком на коне. Он был меценатом. Маяковский был голодным человеком. Человек, который был так голоден, что у него даже не было хороших зубов. (Дувакин усмехается) Очень неприятно в продолжении «Автобиографии» Пастернака написано, что у Маяковского были вставные челюсти [2]. Вот я Маяковского знал много лет. Знаете, я не знаю, были у него вставные челюсти или нет. Этого мне не нужно было знать. Говорил он внятно. И пастернаковская «Автобиография» очень любопытна. Володя его любил. А «Автобиография» сравнительно с первой — «Охранной грамотой» — это автобиография другого человека. Он уже и не еврей, он уже развелся… он уже… он уже… такой, как Цветаева… /нрзб/ Цветаева. И это отказ от прошлых друзей, отказ от своей биографии.
Ну вот, а теперь, значит, я приезжаю… приехал к Брикам, и Маяковский уже на коне. Революция.
Д: Простите, это между февралем и октябрем или после октября?
Ш: Это после октября.
Д: Между февралем и октябрем вы их не видели?
Ш: Я видел их, я видел, потому что я приезжал. Меня ранило в это время. Я был комиссаром Временного правительства, мне прострелили живот. Я приехал в армию, под Станиславом, ну, был немецкий прорыв. Я сказал, что надо идти. Мне сказали: «Иди сам». Ну, я пошел сам. Мне пробили живот. Полк пришел за мной [3].
Ну вот, теперь. Маяковский был упоен революцией, а так как поэты были нетерпеливые всегда, то он думал, что это будет все не только хорошо, но и быстро. Вы представляете себе, что в 48-м году Герцен представлял, то есть, вернее, говорил, что мы не думаем, что существующий строй долголетен. Он говорил про капиталистический строй. Не долговечен, а долголетен. Он давал ему десять лет, пять лет этому строю. Маяковский представлял, что капиталистическому строю в Европе, ну, два года, три года.
Д: Ах, даже так?
Ш: Да.
Д: Это не только, вероятно, Маяковский представлял?
Ш: Да мы все представляли так, все представляли так. Я в Тбилиси в квартире полковника Антоновского, который был женат на недавно умершей женщине, Анне Арнольдовне, авторе «Великого Моурави», встретился с Диденцем, полковником тоже. Они нас познакомили. Он набирал людей для деникинской армии. Я говорю: «Вы думаете, что вы победите?» Он мне ответил: «Я русский человек. Мои герои — это Буслаев, протопоп Аввакум и Ленин»
Д: Ленин?
Ш: Ленин, да.
Д: Это он тогда вам говорил?
Ш: Да. «Я его хорошо представляю. Я все понимаю, что он хочет, но я дворянин, полковник, я с ним буду драться, и он, конечно, меня победит. Но я тоже русский человек, и я буду с ним драться» [4], — то есть для него Ленин был старшим человеком, старшим человеком мира и выразителем внутреннего характера России. Вот, была весна революции, ожидание, где произойдет следующая революция. Она должна была произойти в Германии, потом во Франции… Все было очень хорошо.
Д: Простите, я вас перебью. Я вам дам непосредственно (может, это вам потом пригодится) иллюстрацию этой мысли. Есть новогоднее «Окно РОСТА», где… вот этот новый, 20-й год:
Кому не ясен истории ход?!
В этот
Грядущий [5]
двадцатый год
земли
раздробленной
четыре части
в одном сольете
невиданном счастье!
В одно
мировое русло революции
рабочих вселенной
души вольются! [6]
Вот это. Это еще через три года.
Ш: Причем, значит, так. Вот счастливый Маяковский… счастливый Маяковский, как я видал счастливого Ленина…
Д: Простите, вы…
Ш: …слышал его доклад – птица в полете! Человек, который осуществляет свое предназначение [7]. Мы ведь обыкновенно изображаем великих людей несчастными… Ну вот…
Д: Простите, вот то, что вы видали Ленина, это где-нибудь записано?
Ш: Записано. Я его видал три раза.
Д: И вот так записано?
Ш: Да. Я его видал три раза. Первый раз я его видал в броневом дивизионе, в апреле, как только он приехал [8]. У нас в броневом дивизионе было много большевиков. Они привезли Ленина в огромный манеж Михайловский. Там были дымные такие машины. Этот сейчас манеж называется «Зимний стадион». Он часть ансамбля Инженерного замка. Выступал Ленин с машины «Уайт» [9], с опущенными бортами. Когда с него снимали пальто, то по ошибке сняли пиджак вместе с пальто, и я увидал его в жилете, увидал, что он меньше меня ростом, гораздо меня шире в груди, а у меня в груди было 120, что у него очень толстые ноги и мышцы, идущие от плеча, подходят к шее, около уха, что он сложен как пловец и маленький гиревик. Это очень сильный человек, очень сильный человек, хорошо владеющий не только толпой, но собой. Он ходил по маленькому грузовику с опущенными бортами, не думая о том, что он может упасть, говоря с чрезвычайной ясностью [10].
Потом я его увидал на заседании в Таврическом дворце. В «Известиях» («Известия» тогда были меньшевистские и эсеровские)… «Известия» напечатали, что деятельность Ленина — контрреволюция. Ленин пришел говорить… там глубокий зал Таврического дворца, крутой амфитеатр, Ленин был ярко-рыжий.
Д: Рыжий? Он же лысый?
Ш: Ярко-рыжий. Он был лысый, но у него волоса были, ну, начинались с перелома черепа, и рыжий цвет я так ярко помню. Высокий голос. И, может, рыжесть его подчеркивалась тем, что он был похож на шаровую молнию, попавшую на трибуну [11]. Он говорил во все стороны. Зал был побежден в несколько минут, все члены ЦК, меньшевики и так далее пришли, и все проходы были заполнены, а Ленин повторял одну и ту же фразу: «А мы арестуем здесь министров-капиталистов. А я, я согласен на Пешехонова [12]. Зачем нам буржуазия». Ленин говорил…
Д: Согласен на?..
Ш: На Пешехонова.
Д: Ах, «лучше десять Пешехоновых, чем…» [13]
Ш: Да-да. У Ленина речь не была похожа на статью. Он писал одним способом, а говорил другим способом. Хотя у него запись совершенно свободная, но он не давал себя стенографировать и говорил, что обыкновенный отчет репортера лучше, что говорят не так, как пишут.
Третий раз я его слышал так. Было соединенное заседание, Первый съезд Советов солдатских и рабочих депутатов [14]. Происходил он в Первом кадетском корпусе на Первой кадетской линии в Петербурге, на Неве. Это бывший дворец князя Меншикова, одно из самых старых зданий Петербурга. Зал огромен и не очень высокий, хотя он был двухсветный. Но там кадетский корпус мог выстроиться в одну шеренгу и повернуться. Посередине стояли три ряда стульев: эсеры и меньшевики, большевики и маленький — три-четыре стула — анархисты. А дальше сидели солдаты и рабочие, солдаты с винтовками, во всяком случае все в пальто и в шинелях.
Выступал меньшевик Церетели [15], такой шатен рыжеватый, с плотной бородой, князь по происхождению, очень хороший оратор. Он говорил о коалиции, о необходимости коалиции, о представительстве всех партий в революционном правительстве. Он говорил очень убедительно, он был, очевидно, образованным юристом, и был хороший оратор. Все сидели, молчали. И он сказал: «Нет такой партии, которая одна возьмется руководить революцией». И, конечно, не вставая, но в самом конце ораторской паузы, негромко, высоким картавым голосом Ленин сказал: «Есть такая партия», — и, конечно, все услыхали, потому что это был ответ на риторический вопрос.
Впоследствии история этой реплики была такая. Недалеко есть морской корпус, там гораздо лучше эстрада, она мраморная, с задником, и Бродский [16] перенес эту фразу…
Д: Эту речь.
Ш: Эту речь. Причем, конечно, Ленин выбегает, подымает руку, как будто «позвольте выйти» и кричит: «Есть такая партия!» [17] И потом оно так и пошло, так и пошло. А дело в том, что революция не совершается при хороших декорациях. Она совершается там, где она подвернулась. Она может совершиться в проходном дворе. А потом придают ей декор.
Д: Как Сологуб предлагал, чтобы стороны дрались за городом, не вредили [18] /нрзб./
Ш: Да-да. Ну вот, видите... Ну, а он наоборот, он предлагал вредить. /нрзб./ А революция, так она и происходит. Она не вредит. Так вот. Я возвращаюсь к Маяковскому.
Д: К Маяковскому. Вы видели счастливого Ленина, а теперь расскажите, где вы видели счастливого Маяковского.
Ш: Я видел счастливого Маяковского. Как бы… он был очень занят, он издавал книги, он основал издательство ИМО. Издательство «ИМО» — это было «Искусство молодых» [19]. Оно было расположено на Фонтанке, напротив цирка Чинизелли, внизу был маленький магазин Ховина «Книжный угол» [20], а наверху сняли помещение, черт его знает, что собирались там делать, но мы издали там «Все изданное Маяковским».
Д: (поправляет) «Все сочиненное…»
Ш: «Все сочиненное Маяковским» [21], потом «Мистерию-буфф» [22].
Д: «Ржаное слово» [23].
Ш: Да. И главное, что мы издали, для нас, «Поэтику». «Поэтика» издана Маяковским, издательством ИМО [24].
Д: Первая книжка?
Ш: Да. Это есть основная книжка [25], потому что там работал и Якубинский, и Поливанов [26], и Брик, и я, со своими основными статьями. Там напечатаны «Связь приемов стихосложения с общими приемами искусства», «Искусство как прием» [27], «Звуковые повторы» [28]. Там все, кроме Тынянова и Эйхенбаума… [29] ОПОЯЗ был уже готов [30], так что…
Д: Это Московский лингвистический кружок? [31]
Ш: Нет. Московский лингвистический кружок — совершенно другая организация.
Д: Это Богатырев? [32]
Ш: Это и Роман Якобсон [33], с совершенно другими установками.
Д: Ах, вот что!
Ш: Мы ученики… мы, ленинградцы, мы ученики Маяковского, скажем, или друзья Маяковского, ученики Бодуэна де Куртенэ [34]. Ну, я скажу: это моя группа. Мы говорили, что искусство — это явление стиля, что те законы искусства, которые проявляются в нем, проявляются и в музыке, и законы, скажем, сонета, можно перенести на музыку, можно аналогии найти в архитектуре. Для москвичей литература была явлением лингвистическим: материал — язык, структура языка. Они были правы в том отношении, что они, определивши языковые структуры, создали учение о структурализме, но они были неправы, потому что языковые структуры не единственные структуры мышления. У Эйнштейна есть в статье «Физика…», у него есть статья о том, что он достоверно знает, что открытия не проходят через слово. И он потом говорит: «Иначе я бы так не удивлялся, получив открытие, я его не мыслил…»
Д: Что возможно мышление…
Ш: Внеязыковое [35].
Д: …внеязыковое.
Ш: Да. Математическое. Потом, возможность перевода с языка на язык, возможность такого явления… Скажем, Эйхенбаум говорил: «Как сделана „Шинель”? Она сделана из языка, из заикания» [36]. Но западный цирк играет «Шинель» мимикой. И они говорят, что герои Гоголя так заняты делом, что им не надо даже разговаривать. Когда я был в Париже, в Париже шло три «Шинели»: одна — инсценировка русской «Шинели», другая — комедия о том, как гоголевский чиновник не может сшить себе пальто, и третья — в цирке, то есть мимика может выразить то, что выражает слово, ну, и перенести…
Д: Тоже имеет структуру?
Ш: Конечно, имеет структуру. Но способы измерения… Ну, скажем, обычай, этикет — это же структура. Карточная игра, когда /нрзб./ — это тоже структура, понимаете, но они, они… Я об этом написал сейчас книгу.
Д: Ну, тогда к этому не будем и обращаться.
Ш: Ну вот, видите, значит…
Д: Как же Маяковский вообще все это воспринимал и воспринимал ли?
Ш: Маяковский… Значит, выглядит так: Маяковский это воспринимал хорошо, и это и было его… И когда он пишет «Как делать стихи?», когда он говорит о молодых лингвистах, он говорит об ОПОЯЗе, он был опоязовец [37].
Д: Он бывал когда-нибудь у вас на заседаниях?
Ш: Бывал. Но… История такая. Конечно, вот Брик, которого эти сукины коты называют «расторопным» [38], Брик был прежде всего человеком аскетическим. Он нравился женщинам, но он женщин не любил. Он был раньше богат, но богатство он не любил. Он был скромным человеком, ну, как вам сказать, но немножко талмудистом, но человеком с превосходной анализаторской головой, слишком отвлеченным для искусства, но самоотверженным.
Д: По отношению к?..
Ш: Маяковскому.
Д: К Маяковскому или к искусству?
Ш: К Маяковскому. Он был настоящий апостол Маяковского. Одновременно, как всякие апостолы, они хотят втереть свое учение Христу. Это кончается тем, что Павел подменяет Христа. Но вот литература факта… Брик не любил искусство. Он любил кино за то, что кино не искусство, что оно плохое искусство, скажем, что его надо отдалять от искусства. Но вот эта литература факта, с одной стороны, была…черт его знает, там и мои статьи очень ранние [39], но это вообще… истерика этого — была бриковская истерика. Я тогда печатал, что когда они отрицали искусство, я говорю, что у нас в журнале печатается Маяковский, Пастернак, Асеев, печатаете Бабеля [40] и одновременно говорите, что искусства нет. Это не получается. Это получается так, как ханжа попадает в тюрьму в «Пиквикском клубе» и ему говорят: «Хотите что-нибудь выпить?» Он говорит: «Все спиртные напитки — это суета сует». Тогда его спрашивают: «А какую из суеты сует вы любите?» Он говорит: «Крепкую». И ему подают ром [41]. Так что все это суета сует. Значит, литература факта — это не была ошибка, потому что она сейчас значила в мировом искусстве очень много и очень много значит в чешском искусстве. И это значение мемуара и включение по достоверности… там такая школа Дзиги Вертова [42], включение, новое отношение к фотографии, отношение… создание эстетики фабричных зданий, понимание того, что эстетика облегчает работу, — это было все…
Д: Все это придумано было уже тогда. Сейчас…
Ш: Это было придумано тогда.
Д: А сейчас это к нам вторично приходит с Запада.
Ш: Так всегда бывает. И когда мне пришлось говорить в Италии [43], то передо мной на ковре сидели художники и говорили, что «вы наши учителя. Но вы это создали путем революции. Мы не можем сделать революцию…»
Д: Поэтому мы не можем как следует у вас научиться.
Ш: Да, да.
Д: По существу, это /нрзб/ вопрос.
Ш: К сожалению, вот видите, это очень так серьезно. Была такая история. ЛЕФ был аскетическая организация.
Д: ЛЕФ?
Ш: Да. Там, значит, служащие: один на жалованье — это Петя…
Д: Незнамов, да [44]. Еще были две… машинистка… Чистякова? (Черткова?) и Ольга Маяковская [45].
Ш: Ольга Маяковская тоже служила там на четверть ставки. И все, больше никого. И мы издавали журнал. Платили, конечно, за рукописи мало.
Д: Но платили все-таки?
Ш: Платили, но мало. Это привело в ужас Бабеля, когда мы за его… собственно, за его собрание сочинений заплатили столько, что он мог пойти в кафе или один раз пообедать. Неправдоподобно мало.
Ну вот. И ЛЕФ был великое непонятое революционное искусство. Там были номера, когда в одном номере печатался Маяковский, Эйзенштейн, Дзига Вертов, опоязовцы [46] — и все это были вещи, которые остались.
Д: Да. Не все номера равноценны. Вот это как раз вы говорите про первые номера, 23-го года, лучшие.
Ш: Да. Там были такие вещи, как… был номер о Ленине с превосходными статьями, непревзойденными статьями [47]. Ну вот.
Теперь возвращаемся к нашим баранам. У меня есть вопрос такой: изменяется ли любовь? Изменяется ли любовь? В «Гильгамеше», в шумеро-аккадском эпосе, у Гильгамеша есть соперник, человек-зверь, который ходит по лесам и освобождает зверей, и топчет поля. Он сильнее Гильгамеша. А Гильгамеш имеет только медное оружие, и живет в глиняном городе, стены которого кажутся как бы обожженными (еще не было кирпича, были горшки). Это необыкновенная история. И вот для того, чтобы победить дух, Гильгамеш (это все про Лилю Брик) насылает на него блудницу и говорит: «Открой перед ним свою наготу». Он сходится с ней, три дня они лежат вместе. Когда он очнулся, он увидел, что звери вокруг него отошли, и проститутка (значит, это древнее занятие) говорит ему: «Ешь хлеб, потому что это пища человека, пей вино — это судьба человека, одень платье — потому что ты человек». И она разрывает свое платье и половину отдает ему. То есть самый древний эпос, три тысячи, четыре тысячи лет до нашего эпоса — облагораживание той любви, которая у нас считается уже незаконной [48].
Д: Что называется сейчас словом «секс».
Ш: Секс.
[1] В книге «Революция и фронт», написанной летом 1919 г., но изданной только в 1921 г., эта история рассказана в главе «Персия» (с. 71–134).
[2] В очерке «Люди и положения», на который ссылается Шкловский, этого нет. Сам Маяковский не стеснялся обыгрывать состояние своих зубов. Например, в стихотворении «Моя речь на показательном процессе по случаю возможного скандала с лекциями профессора Шенгели» (1927):
Я зубы на этом деле сжевал <…> (Полное собрание произведений: в 20 т. Т. 3. Стихотворения. 1927 —. первая половина 1928 / подгот. текстов. коммент. В. Н. Дядичева. М., 2014. С. 14). В 1930-х гг. о том, что рот у Маяковского был «почти беззубый», писал Крученых (см. примечание 10). Илья Сельвинский включил в 1928 г. в стихотворную повесть «Записки поэта» эпиграмму:
Маяковский! Довольно спеси –
Вас выдал химический фокус:
От чистого золота песен
На зубах не осядет окись (Илья Сельвинский. Из пепла, из поэм, из сновидений / сост., вступ. ст. А. М. Ревича. М.: Время, 2004. С. 446).
[3] Шкловский отправился на Юго-Западный фронт в первых числах июня 1917 г. в качестве помощника военного комиссара Временного правительства в противовес большевикам-пораженцам. 3 июля в бою под деревней Лодзяны у реки Ломницы был ранен в живот навылет: «…мне что-то согрело бок, и я почувствовал себя сбитым на землю» (Виктор Шкловский. Революция и фронт. С. 51). Приказом от 5 августа 1917 года по 8-й армии Юго-Западного фронта он награжден Георгиевским крестом 4-й степени.
[4] В воспоминаниях об Александре Довженко Шкловский рассказывал:
«В Тбилиси жил бывший начальник броневого дивизиона, полковник генерального штаба Антоновский; впоследствии он работал в Красной Армии.Был в его доме, познакомился с хозяйкой дома — Анной Арнольдовной, которая потом стала писательницей и написала роман „Великий Моурави”. В гости пришел еще один полковник, бывший товарищ Антоновского по выпуску из академии. Тогда он приехал в Грузию набирать кадры для Деникина. Вот какой разговор происходил на нейтральной территории, в то время, когда будущее было от всех закрыто. Этот деникинец говорил: — Я русский человек, мой национальный герой — Ленин. Как военный человек пытаюсь понять его как противника и все время восхищаюсь. Я буду с ним драться. Буду разбит, а согласиться не могу» (Жили-были. С. 480).
Анна Арнольдовна Антоновская умерла 21 октября 1967 г.
Василий Буслаев — герой новгородского былинного эпоса, воплощение безграничной молодецкой удали.
[5] У Маяковского: идущий.
[6] Владимир Маяковский. Полное собрание сочинений: в 13 т. Т. 3. «Окна» РОСТА. 1919–1922 / подгот. текста и примеч. В. Д. Дувакина. М., 1957. С. 66.
[7] Шкловский уже использовал этот образ, когда рассказывал о выступлении Ленина в Михайловском манеже: «Казалось, большая птица летит по ветру, как будто управляя этим ветром» (Жили-были. С. 116); «Он был человеком на работе, я повторяю — птицей в воздухе» (там же. С. 117).
[8] «Это было 15 апреля 1917 года», — пишет Шкловский в воспоминаниях «Жили-были» (с. 116).
[9] Бронеавтомобиль на шасси американской фирмы Motor Car White. Эту фирму основал еще в середине XIX в. изобретатель Томас Уайт.
[10] Этот эпизод описан в воспоминаниях «Жили-были» (с. 116–117).
[11] Образ из «Высокой болезни» (1928) Бориса Пастернака:
Я помню, говорок его
Пронзил мне искрами загривок.
Как шорох молньи шаровой. <…>
Он проскользнул неуследимо
Сквозь строй препятствий и подмог,
Как этот в комнату без дыма
Грозы влетающий комок (Полное собрание сочинений с приложениями: в 11 т. Т. 1. Стихотворения и поэмы 1912–1931 / предисл. Л. С. Флейшмана: сост. и коммент. Е. Б. Пастернака и Е. В. Пастернак. М., 2003. С. 259).
[12] Алексей Васильевич Пешехонов (1867–1933) — экономист, журналист; с 1904 г. член редакции народнического журнала «Русское богатство»; основатель Народно-социалистической партии, один из лидеров Трудовой народно-социалистической партии (правее эсеров, но левее кадетов), министр продовольствия во втором и третьем составах Временного правительства (май – август 1917).
[13] Возможно, намек на слова из речи Л. Д. Троцкого на I Всероссийском съезде Советов по вопросу об отношении к Временному правительству (5 июня 1917): «Товарищи, я совершенно согласен с нашим министром продовольствия. Я не принадлежу к одной с ним партии, но, если бы мне сказали, что министерство будет составлено из 12 Пешехоновых, я бы сказал, что это огромный шаг вперед.
Я бы сказал: Коновалов ушел — найдите второго Пешехонова, серьезного работника и уберите из министерства всех тех, которые мешают Пешехонову, создайте там возможность работы» (Л. Д. Троцкий. История русской революции: в 2 т. Т. 1. Февральская революция / вступ. ст. Н. Васецкого; примеч. В. И. Иванова. М.: Терра; Республика, 1997. С. 455).
[14] Съезд проходил 3–24 июня 1917 г.
[15] Ираклий Георгиевич Церетели (1882–1959) – один из лидеров меньшевиков, с мая 1917 г. министр почт и телеграфов во Временном правительстве.
[16] Исаак Израилевич Бродский (1883–1939) – ученик И. Е. Репина, автор обширной изобразительной ленинианы. Но картины с этим сюжетом у него нет.
[17] Шкловский описывает картину Константина Юона (1934, Государственный Исторический музей).
[18] В очерке «Только не воспоминания…» (1927) Маяковский иронизировал над предложением Федора Сологуба (1863–1927) регламентировать революционные катаклизмы: «Революции разрушают памятники искусств. Надо запретить революции в городах, богатых памятниками, как, например, Петербург. Пускай воюют где-нибудь за чертой, и только победители входят в город» (Владимир Маяковский. Полное собрание сочинений: в 13 т. Т. 12. С. 151).
[19] Издательство ИМО существовало с октября 1918 до июля 1919 г.
[20] «Книжный угол», частный магазин журналиста и литератора Виктора Романовича Ховина (1891–1944), продержался с 1918 по 1924 г. Здесь готовился одноименный критико-библиографический журнал (1918–1922; всего вышло 8 номеров). В 1923–1924 гг. была налажена издательская деятельность. Выпускалась в основном переводная литература.
[21] Сборник «Все сочиненное Владимиром Маяковским (1909–1919)» вышел в Петрограде в издательстве ИМО в середине мая 1919 г.
[22] Пьеса «Мистерия-буфф: героическое, эпическое и сатирическое изображение нашей эпохи, сделанное Владимиром Маяковским» вышла там же в первых числах ноября 1918 г., к первой годовщине Октябрьской революции. 2-е издание появилось в 20-х числах апреля 1919 г.
[23] Сборник «Ржаное слово: революционная хрестоматия футуристов», составленный Маяковским, вышел вместе с 1-м изданием «Мистерии-буфф».
[24] Вышло три сборника по теории поэтического языка «Поэтика»: 1-й – в 1916 г., 2-й – в 1917 г. и 3-й – в 1919 г. 1-й и 2-й выпуски издал Брик. Издательства ИМО тогда еще не было. В издательстве ИМО вышел только 3-й выпуск. Некоторые статьи в нем перепечатаны из 1-го и 2-го выпусков.
[25] Судя по контексту, «основной книжкой» Шкловский считает 3-й выпуск «Поэтики».
[26] Лев Петрович Якубинский (1892–1945) — ученик Бодуэна де Куртенэ (см. примечание 225); языковед, литературовед. В сборниках «Поэтика» помещены его статьи «О звуках стихотворного языка» (1-й и 3-й вып.), «Скопление одинаковых плавных в практическом и поэтическом языках» (2-й и 3-й вып.), «Осуществление звукового единообразия в творчестве Лермонтова» (2-й вып.) и «О поэтическом глоссемосочетании» (3-й вып.).
[27] Обе статьи принадлежат Шкловскому. Первая помещена в 3-м выпуске «Поэтики», вторая — во 2-м и 3-м.
[28] Статья Брика. Помещена во 2-м и 3-м выпусках «Поэтики».
[29] Работ Ю. Н. Тынянова действительно нет в сборниках «Поэтика». Но статья Б. М. Эйхенбаума «Как сделана „Шинель” Гоголя» впервые напечатана именно в 3-м выпуске «Поэтики».
[30] ОПОЯЗ (Общество изучения теории поэтического языка) — объединение петроградских филологов-формалистов, началом формирования которого стало знакомство Шкловского с Якубинским и Поливановым в 1914 г. В 1915 г. к ним присоединились Осип Брик и Борис Кушнер. Эта пятерка и заполнила 1-й и 2-й выпуски «Поэтики» (цензурное разрешение на 1-й выпуск датировано 24 августа 1916). Но учредительное собрание состоялось только 2 октября 1919 г. Тогда и сложилось что-то вроде бюро ОПОЯЗа: председатель Шкловский, заместитель председателя Эйхенбаум, секретарь Тынянов. В декабре 1921 г. в перерегистрации общества было отказано. 4-й выпуск «Сборников по теории поэтического языка» под издательской маркой ОПОЯЗа составили отдельные брошюры Шкловского, Тынянова, В. М. Жирмунского и Эйхенбаума (1921–1922). 5-й и 6-й выпуски вышли в 1923 г. в Берлине и в Праге.
[31] Московский лингвистический кружок — широкое объединение филологов обеих столиц в 1915–1924 гг. Насчитывал более 60-ти действительных членов и членов-соревнователей. Занятия кружка от диалектологии, фольклористики и этнографии со временем переместились в область поэтики, стиховедения, теории поэтического языка. Это было вызвано и общим влиянием идей ОПОЯЗа, и участием в кружке Шкловского, Осипа Брика, Поливанова, Тынянова, Жирмунского.
[32] Петр Григорьевич Богатырев (1893–1971) – фольклорист и этнограф. Принимал участие в работе МЛК.
[33] Роман Осипович Якобсон (1896–1982) — лингвист и литературовед, участник и исследователь русского авангарда. В 1915–1919 гг. был председателем МЛК.
[34] Иван Александрович Бодуэн де Куртенэ (1845–1929) — профессор Петербургского университета, лингвист, занимавшийся общими вопросами лингвистики на материале славянских языков. Переиздал Словарь В. И. Даля, уточнив этимологию, исправив разделение на гнезда, а также пополнив новыми словами, в том числе вульгарно-бранной лексикой. Занятый непосредственным наблюдением за живой языковой средой, Бодуэн де Куртенэ обратил пристальное внимание на работу футуристов. Его учениками были Якубинский и Поливанов. «Бодуэн де Куртенэ — человек, задающий будущему не загадки, а задачи», — писал Шкловский (Жили-были. С. 89).
[35] В книге «Тетива: о несходстве сходного» (М.: Советский писатель, 1970) Шкловский, иллюстрируя эту мысль, ссылается на статью Альберта Эйнштейна «Творческая автобиография» из сборника «Физика и реальность» (М.: Наука, 1965. С. 133):
«Для меня не подлежит сомнению, что наше мышление протекает, в основном минуя символы (слова) и к тому же бессознательно. Если бы это было иначе, то почему нам случается иногда „удивляться”, притом совершенно спонтанно, тому или иному восприятию (Erlebnis)? Этот акт „удивления”, по-видимому, наступает тогда, когда восприятие вступает в конфликт с достаточно установившимся в нас миром понятий. В тех случаях, когда такой конфликт переживается остро и интенсивно, он, в свою очередь, оказывает сильное влияние на наш умственный мир. Развитие этого умственного мира представляет собой в известном смысле преодоление чувства удивления — непрерывное бегство от „удивительного”, от „чуда”».
«Таким образом, — продолжает Шкловский, — обычный мир, реально существующий, рождающий все наши познания, в самом факте познания рождает другое, иначе — факт изумления, факт какого-то превосходства своей сущности над нашим знанием.
Это чувство изумления, как говорит Эйнштейн, является первопричиной или одной из первопричин научной мысли» (с. 56).
См., например: «Слова или язык, как они пишутся или произносятся, не играют никакой роли в моем механизме мышления. Психологические реальности, служащие элементами мышления, — это некоторые знаки или более ясные образы, которые могут быть по желанию воспроизведены и комбинированы. Обычные и общепринятые слова с трудом подбираются лишь на следующей стадии, когда упомянутая ассоциативная игра достаточно устоялась и может быть воспроизведена по желанию» (Эйнштейновский сборник. М.: Наука, 1967. С. 28).
[36] В статье «Как сделана „Шинель” Гоголя» (1919), напечатанной впервые в 3-м выпуске «Поэтики» (Пг.: ИМО, 1919. С. 151–165) Эйхенбаум настаивает: «Настоящая динамика, а тем самым и композиция его (Гоголя. – В. Р.) вещей — в построении сказа, в игре языка» (См.: Б. Эйхенбаум. О прозе: сб. статей / сост. и подгот. текста И. Ямпольского; вступ. ст. Г. Бялого. Л.: Художественная литература, 1969. С. 311).
[37] В статье «Как делать стихи?» (1926) Маяковский отмечает, что ему «часто приходилось если не разбивать, то хотя бы дискредитировать старую поэтику», а также вместе с соратниками показывать читателям старых поэтов «с совершенно неизвестной, неизученной стороны». Далее эти соратники прямо названы формалистами, а их работа представлена с оглядкой на статью Эйхенбаума «Как сделана „Шинель” Гоголя»:
«Детей (молодые литературные школы также) всегда интересует, чтó внутри картонной лошади. После работы формалистов ясны внутренности бумажных коней и слонов. Если лошади при этом немного попортились — простите! С поэзией прошлого ругаться не приходится — это нам учебный материал» (Полное собрание сочинений: в 13 т. Т. 12. С. 81).
[38] «Расторопный Брик» — это издевательская формулировка из статьи журналиста, в прошлом директора музея Маяковского в Грузии, А. Колоскова «Трагедия поэта» (Огонек. 1968. 22 июня. № 26. С. 18). Эта статья была напечатана как продолжение статьи «Любовь поэта» (Огонек. 1968. 13 апреля. № 16), подписанной не только Колосковым, но и В. Воронцовым, помощником члена Политбюро и секретаря ЦК КПСС М. А. Суслова. Поскольку уже первая статья вызвала неоднородную общественную реакцию, Воронцову, чтобы не подставлять шефа, пришлось от продолжения публикаций дистанцироваться. Но без поддержки Воронцова статьи в «Огоньке» не появились бы. Поэтому Шкловский и говорит: «эти сукины коты», имея в виду не одного Колоскова, автора хамской формулировки, но и Воронцова.
[39] В книге «Литература факта: первый сб. материалов работников ЛЕФа» (М.: Федерация, 1929), выпущенной под редакцией Н. Ф. Чужака, — 8 статей и рецензий Шкловского. Даже у Брика меньше — 6. А больше только у Сергея Третьякова — 9.
[40] В журнале «ЛЕФ», кроме целого ряда стихотворений, напечатаны поэмы «Про это» Маяковского (1923. № 1), «Высокая болезнь» Пастернака (1924. № 1), «Лирическое отступление» Асеева (1924. № 2), а также 7 рассказов из «Конармии» и 2 рассказа из «Одесских рассказов» Исаака Бабеля (1923. № 4; 1924. № 1).
[41] Эпизод из 45-й главы «Посмертных записок Пиквикского клуба» (1836–1837) Чарльза Диккенса. Пересказан близко к тексту, хотя мистеру Стиггинсу вместо запрашиваемого рома с тремя кусочками сахару на стакан соглашаются подать лишь портвейн, подогретый с небольшим количеством воды, пряностями и сахаром.
[42] Дзига Вертов (1895–1954) — кинорежиссер-документалист, новатор и теоретик документального кино. Настаивал на замене игрового, художественного кино — кинохроникой, но не описательно-пассивной, а динамичной, мастерски смонтированной, высекающей мысль из столкновения кадров.
[43] В Италии Шкловский был с 11 по 24 марта 1962 г. в числе «гостей» (не делегатов) конгресса Европейского союза писателей, проходившего во Флоренции. Вместе со всей советской группой посетил еще и Рим, Прато, Равенну, Сиену, Сан-Джиминьяно, встречался не только с писателями, но и с художниками и кинорежиссерами, членами общества «Италия–СССР», студентами Римского университета.
[44] Петр Васильевич Незнамов (1889–1941) — поэт-футурист и литературный критик. В 1921–1922 гг. член футуристической группы «Творчество» (Владивосток). В «ЛЕФе» и «Новом ЛЕФе» был секретарем редакции. Погиб в московском народном ополчении.
[45] Ольга Владимировна Маяковская (1890–1949) — младшая из двух сестер Маяковского. Работала на Главпочтамте. В редакции «ЛЕФа» и «Нового ЛЕФа» выполняла техническую работу.
[46] Сергей Эйзенштейн (со статьей «Монтаж аттракционов» о постановке «На всякого мудреца довольно простоты» А. Н. Островского в Московском Пролеткульте) и Дзига Вертов (с материалом «Киноки. Переворот») были напечатаны в «ЛЕФе» лишь однажды: в № 3 за июнь – июль 1923 г. Из опоязовцев в этом номере присутствуют Осип Брик и Борис Кушнер. Редкий случай, но Маяковского здесь нет.
[47] В журнале «ЛЕФ» (1924. № 1) под рубрикой «Теория» помещены статьи В. Шкловского «Ленин как деканонизатор», Б. Эйхенбаума «Основные стилевые тенденции в речи Ленина», Л. Якубинского «О снижении высокого стиля у Ленина», Ю. Тынянова «Словарь Ленина-полемиста», Б. Казанского «Речь Ленина: (Опыт риторического анализа)» и Б. Томашевского «Конструкция тезисов».
[48] «Эпос о Гильгамеше» создавался на протяжении полутора тысяч лет, начиная с XVIII–XVII вв. до н. э., т. е. он примерно на тысячу лет старше поэм Гомера и почти на три тысячи лет старше древнерусских былин, содержание которых устанавливается лишь в XIII–XIV вв. н. э. Дикого человека, который приобщается к цивилизации благодаря посланной к нему Гильгамешем проститутке, зовут Энкиду.