Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Стивен Коткин. Сталин: в 3 т. Т. 1: Парадоксы власти, 1878–1928: в 2 книгах. Книга 2. М.: Издательство Института Гайдара, 2022. Перевод с английского Николая Эдельмана, научный редактор Андрей Белых. Содержание
Квартира Сталина была расположена на втором этаже кремлевского Потешного дворца — скромной трехэтажной бывшей боярской резиденции сразу же за Троицкими воротами. До этого там жил комендант Кремля. В квартире было шесть комнат, включая овальную столовую, две детские спальни, главную спальню и кабинет, а также маленькую телефонную комнату. Сталину досталась главная спальня, его жене, Надежде Аллилуевой, — одна из детских спален, а другую делили пятилетний Василий и Артем, его ровесник, отец которого погиб на Гражданской войне. Первый сын Сталина Яков, которому было уже девятнадцать, спал в столовой. Окно комнаты Нади выходило в Александровский сад и на Кутафью башню, единственное уцелевшее из предмостных укреплений Кремля. В целом квартиру едва ли можно было назвать роскошной. Но все же это был прогресс: предыдущая квартира Сталиных в Кремле располагалась в шумном флигеле Большого Кремлевского дворца. После того как Сталин пожаловался Ленину, Абрам Беленький, начальник охраны первых лиц режима, предложил Сталину переселиться в сам Большой Кремлевский дворец. Жена Троцкого Наталья Седова, директор музея, воспротивилась этому, утверждая, что дворец является музейным объектом. Она стояла на своем, предлагая отдать под квартиру для Сталина служебные помещения музея, но вместо этого Сталин поселился в квартире коменданта. Впоследствии Беленький пытался задобрить Сталина, но только навредил себе. «В связи с переборкой [так в тексте] на новую квартиру, оказывается, кто-то из хозотдела ВЦИКа, а может быть, и т. Беленький из ОГПУ, самочинно распорядились приобрести за счет казны мебель для моей квартиры, — жаловался Сталин. — Проделана эта самочинная операция вопреки моему решительному заявлению о том, что старая мебель вполне меня удовлетворяет». Он требовал, чтобы глава Центральной контрольной комиссии провел расследование и наказал виновных и чтобы новую мебель немедленно забрали на склад или куда следует. Обслуга режима с большим трудом нащупывала тонкую грань между искренним стремлением Сталина к скромной жизни и разраставшимся вокруг него подхалимством.
Сталин не слишком старался играть роль отца семейства. Кремлевская квартира была явно тесноватой. Двухэтажная готическая дача в Зубалово под Москвой имела 12 комнат общей площадью в 5 тысяч квадратных футов, но Сталин редко приезжал туда на выходные, даже летом. Его овдовевшая мать Кеке Геладзе все так же жила в Грузии и в Москве не бывала; Надя поддерживала с ней связь («Шлем Вам все привет из Москвы. Живем мы благополучно, все здоровы. Дети растут...»). Родители Нади, Сергей и Ольга Аллилуевы, переехали в Ленинград. Родственники первой жены Сталина, покойной Като Сванидзе, жили в Москве и время от времени встречались с ним, но насколько часто это происходило, неизвестно; он и жену-то видел редко. Семейную жизнь Сталина едва ли можно назвать удачной. Судя по всему, он любил Надю, и все же был к ней невнимателен, а когда вспоминал о ней, нередко вел себя грубо, ругал ее или, что могло быть еще более невыносимым, вовсе отказывался с ней разговаривать. Она страдала от мучительных мигреней и одиночества. «Я в Москве решительно ни с кем не имею дела, — писала Надя в начале 1926 года Марии Сванидзе, супруге брата первой жены Сталина, жившей в Берлине и сетовавшей на скуку. — Иногда даже странно: за столько лет не иметь приятелей близких, но это, очевидно, зависит от характера. Причем, странно, ближе себя чувствую с людьми беспартийными (женщинами, конечно). Это объясняется, очевидно, тем, что эта публика проще». Надя не проявляла особого интереса к тому, чтобы наслаждаться ролью жены вождя и ее привилегиями. Наоборот, она выражала опасения, что ее не будут принимать всерьез, если она не будет работать за стенами дома, но в то же время хотела такую работу, для которой у нее имелись бы навыки. Находясь на последних месяцах беременности своим вторым ребенком, она добавляла в письме Марии Сванидзе: «Я очень жалею, что связала себя опять новыми семейными узами».
Ее дочь Светлана родилась 18 февраля 1926 года; ее колыбель была установлена в комнате Нади. Во всей массе документов, оставшихся после Сталина, нет ни единого упоминания о его реакции на рождение дочери. Он мог быть очень внимательным к детям, когда приходил домой — обычно к позднему обеду — и когда у него было время, расспрашивал их о том, как у них дела, дарил им книги, отправлял их в театр и в порядке воспитания учил их жизни. За детьми и за домом главным образом присматривала домработница Каролина Тиль, которая также носила из кремлевской столовой еду для семьи. Но, как бы сильно Сталин ни любил Надю, женщина, которая вышла за него замуж подростком, была вовсе не жизнерадостной и покорной хозяйкой дома, которая теперь была ему нужна с учетом его патриархальных настроений и положения вождя. По крайней мере однажды Надя, забрав Василия и Светлану, сбежала к родителям в Ленинград. Кремлевские сплетники обвиняли ее в том, что она «бросила» мужа. Но она вернулась — на свою погибель. Благодаря своему доброму характеру Яков сблизился со сводными братом и сестрой, а также со сводной матерью (которая была всего на шесть лет старше его), вместе с которой он делил жестокость домашней тирании Сталина. Когда Яков, окончив электромеханическую школу, не пожелал поступать в университет, а вместо этого объявил о намерении жениться на своей 16‑летней однокласснице Зое Гуниной, Сталин взорвался. Уединившись на кухне семьи Сталиных в кремлевском Потешном дворце, Яков выстрелил себе в сердце и, хотя промахнулся на несколько дюймов, был тяжело ранен. Сталин в письме Наде писал про Якова, что тот — «хулиган и шантажист, с которым у меня нет и не может быть больше ничего общего». Поступок Якова в глазах Сталина был не криком отчаяния, вызванным непрерывными попреками со стороны отца, а попыткой надавить на него. Впрочем, Яков в итоге женился на Зое и Надя поселила чету в квартире своих родителей. У Зои родилась дочь — первая внучка Сталина, — но она умерла в младенчестве от пневмонии.
Даже абсолютная власть не приносила Сталину абсолютной радости. Он наслаждался ею, но в то же время она порождала в нем чувство жалости к самому себе. Он получал удовольствие от того, что находится в центре внимания и принимает решения, от своей роли вождя и наследника Ленина, но его грызло то, что в «Завещании» Ленина содержалось требование сместить его, и все об этом знали. Пьянящее торжество и муки, давние амбиции и нынешнее бремя — все парадоксы его власти — давили на него тяжким грузом. После всех хлопот с организацией грандиозного XIV съезда и многими другими делами он чувствовал себя изнуренным. «Думаю через две недели уйти на короткий отпуск, устал очень», — писал он 1 февраля 1926 года Орджоникидзе в Тифлис. Но безграничная власть Сталина продолжала преследовать его: встречи с председателем Госбанка, сотрудниками Госстата, председателем центрального потребительского кооператива, железнодорожниками, украинскими функционерами, башкирскими функционерами, белорусскими функционерами, дагестанцами, казахами, бурят-монголами, наркомом здравоохранения, директорами государственных трестов, одним местным партийным боссом, другим местным партийным боссом, рабочими делегациями, профсоюзными деятелями, редакторами газет, ректорами университетов, сотрудниками наркомата иностранных дел, послами, иностранными коммунистами, служащими тайной полиции, военным начальством, молодежными активистами, активистами женского движения, последние переговоры по поводу не оправдавшего надежд договора с Германией, парад и приемы по случаю Первого мая, первая в истории всеобщая забастовка в Англии. Наконец он все-таки вырвался. «На днях буду в районе Сочи, — снова писал он Орджоникидзе 16 мая. — Ты как думаешь провести отпуск? Коба». Сталин прибыл на юг 23 мая и почти сразу же (в понедельник, 24 мая) послал шифрованную телеграмму Молотову, который остался за старшего в Москве: «Приехал на место в воскресенье вечером. Погода пока неважная. Беленький рассказывает, что 1) Троцкий был в Москве [куда он вернулся из Берлина] еще в среду утром; 2) К нему ездил в Берлин Преображенский (на свидание?). Интересно». А ведь он был в отпуске.
Через четыре года после назначения Сталина Генеральным секретарем его личная власть была в безопасности, даже когда он находился вдали от Москвы. В то же время сохранение этой власти по-прежнему зависело от наличия верного ему большинства в политбюро. До января 1926 года состав этого органа (если считать только его полноправных членов, имеющих право голоса) менялся редко: совсем недолго, в июле — сентябре 1919 года, после смерти Свердлова, в него входила Елена Стасова; в 1921 году Ленин вывел из политбюро Николая Крестинского, заменив его Зиновьевым; в 1924 году место скончавшегося Ленина занял Бухарин. К 1926 году полноправными членами политбюро оставались Зиновьев и Троцкий. Однако в январе 1926 года, переведя Каменева в кандидаты в члены политбюро (не имевшего права голоса), Сталин сделал его полноправными членами Ворошилова, Молотова и Калинина. Эти трое, а также троица Рыков — Бухарин — Томский и составляли большинство в политбюро с его 9 полноправными членами. В число пятерых кандидатов в члены политбюро входил вымотанный Дзержинский, а также сталинские протеже — Николай Угланов, московский партийный босс, Ян Рудзутак, секретарь ЦК со Старой площади, и Петровский, украинский чиновник из Екатеринослава, десятого по величине города в стране, в 1926 году переименованного в Днепропетровск. Иными словами, многие из сторонников Сталина не имели права голоса. Правда, начиная с лета 1926 года ему постепенно удавалось изменять состав политбюро в свою пользу. Но лишь в конце 1927 года, когда наконец состоялся XV съезд партии, он окончательно выгнал оппозицию во главе с Зиновьевым и Троцким из партии и отправил их в ссылку. И все это время от одного партийного форума к другому бесконечно тянулись омерзительные политические склоки с участием всего окружения Сталина, сказывавшиеся на его психике.
Более того, за полным политическим триумфом Сталина над оппозицией, состоявшимся в декабре 1927 года, последовали поражение за поражением в политике. При этом почти все проблемы создавались источником силы режима: коммунистической идеологией. Большевистский социализм (антикапитализм) привлекал множество активных сторонников и придавал осмысленность их действиям, формировал словарь и мировоззрение миллионов партийцев и беспартийных и монополизировал публичную сферу, но та же самая идеология, наделявшая ее носителей политической силой, не позволяла вникнуть ни в международную ситуацию, ни в проблемы квазирыночной отечественной экономики. Наоборот, идеология лишь еще больше запутывала эти сложные задачи. Захват власти резко сузил набор возможностей для выстраивания отношений российского государства с миром, вылившись в конфликт как с зарубежными державами, так и с большей частью своего крестьянского населения. И это ощущение осады лишь усугублялось динамикой взаимоотношений Сталина с окружающими, проявлявшейся, в частности, в том, что его политическая победа только усилила в нем тягу к мести. Благосклонность была ему чужда. По отношению к побежденным врагам он проявлял только ложное великодушие. Убежденные революционеры, давние товарищи по оружию объявлялись им предателями за то, что осмеливались пойти против его личной власти или против политики режима. Само собой, подобная демонизация была присуща большевизму и весьма точно отражала поведение Ленина, но Сталин стал применять ее еще шире, в том числе и по отношению к коммунистам. После того как Сталин разгромил своих партийных соперников, они превратились в террористов, замышлявших убить его и сговорившихся с иностранными державами.
Проблемы революции выявляли у Сталина паранойю, а Сталин делал явной паранойю, присущую революции. 1926—1927 годы стали периодом качественного взаимного усиления того и другого, что было связано как с событиями тех лет, так и с пиком выступлений оппозиции. Впрочем, сведущие люди, окружавшие Сталина, как будто бы не воспринимали его как преступного тирана. Несомненно, они стали понимать, что ему свойственна обидчивость и мстительность, но в то же время они видели перед собой напористого, неистощимого, упрямого и опытного вождя, несущего на своих плечах дело партии и революции, и надеялись контролировать его настроения и капризы, используя политбюро в качестве главного механизма. Впрочем, сумел ли кто-нибудь из его окружения по-настоящему проникнуть в глубины его личности хотя бы к декабрю 1927 года — вопрос открытый.