Одо и его повелитель
Теперь пришло время сделать несколько замечаний об острове Одо и о его повелителе.
Прежде всего поговорим о Медиа, благородном джентльмене и короле. Происходил Медиа из знатной семьи. Его бесконечная родословная включала в себя довольно значительное число богов, бессчетное количество королей, а также множество великих героев, вождей и жрецов. И сам он вполне оправдывал свое происхождение. Не опустившимся пигмеем был он, ничтожнейшим в вымирающей расе. Он был статен, как пальма; аканфы спускаются на капители не такой изящной и мягкой каймой, как ниспадали волосы Медиа на его доблестный лоб. Достаточно сильна была его рука, чтобы владеть дубиной или метать копье, и, сдается мне, достаточно крепка, чтобы обвивать девичий стан.
Но довольно о Медиа. Теперь поговорим о его острове.
Во время нашей приятной прогулки мне он показался маленьким, живущим только для себя круглым мирком, прекрасным, словно сад; остров пестрел чарующими рощами, был залит бурлящими ручьями, и по всей границе его окаймляли пальмы, корням которых давала силу прибрежная вода. Вопреки тому, что в других четвертях Архипелага хлебные деревья были обычным делом, в Одо не росло ни одного. В этих краях, где острова расположены так близко друг к другу, нередко можно столкнуться с удивительным обстоятельством: почвы на соседних островах могут так сильно различаться, что фрукты, которыми изобилует один остров, совершенно не приживаются на других. Одо славился своей гуавой, вкус которой был подобен вкусу юных губ, и виноградом, соку которого мы обязаны столькими шутками и столькими вздохами.
Помимо столицы, где жил Медиа, в Одо было еще несколько населенных пунктов. Представители высших сословий нередко селились в частных угодьях, но при этом отнюдь не уподоблялись отшельникам. Некоторые скрывались в прохладных, трепещущих лесных чащах. Другие, предпочитавшие соседство моря, жили на побережье в маленьких хижинах из бамбука, откуда по утрам выбегали с веселыми криками, спеша окунуться в освежающие волны, пенистые края которых омывали пороги их жилищ. Третьи, словно птицы, вили гнезда в лесных уголках на возвышенностях, у подножия которых, в зеленой дымке, лежало бьющееся в истоме сердце острова.
Так жила каста вождей и весельчаков. Слуги же, рабы и пленники, составлявшие большую часть населения, жили в секретных местах, которые было не так-то легко обнаружить. Их жилища были укрыты от глаз так хитроумно, что чужестранцу весь остров казался воплощением красоты и беспечности. Эти существа обитали в глубине острова, среди оврагов и скал, в зловонных пещерах, больше похожих на звериные логова, чем на человеческое жилье, или строили себе клетки из прогнивших ветвей, заплесневевшие сердцевины которых кишели паразитами, — использовать здоровые деревья для этих целей им было запрещено.
Опасаясь инфекции чумы, этого порождения грязи, вожди Одо редко ходили теми дорогами, и боязливо глядели по сторонам из своих зеленых убежищ, и подливали себе вина, и срывали с ветвей своих садов лучшие плоды, недоумевая, как «эти свиньи» могут пресмыкаться в нечистотах, как могут допускать, чтобы их щеки отливали такой желтизной. Но никогда они не предлагали им переселиться в хорошие дома, никогда не пытались вытащить их из этой грязи, никогда не приглашали в свои сады и никогда не пытались изменить законы, осуждавшие их рабов на жизнь мертвецов. Печально было видеть этих ссутулившихся илотов, гнущих спины в круглых ямах, которые были вырыты по три в ряд и тянулись сплошной линией вдоль всего острова. Здесь, кормясь илистым суглинком, и ласковой росой небес, и горьким потом мужчин, произрастал, словно в парнике, питательный клубень таро.
Труд — таков удел человека; человеку свойствен труд ума или труд рук, или труд печали, более тяжкий, чем первые два вместе взятые, — печали и греха бесцельности. Но когда труд убивает человека, даруя жизнь его господам, — тогда душа кричит, и никакие силы не выдерживают. Так было и с этими несчастными рабами. Немного было среди них тех, кто сам выбрал долю скота, а именно скотами казались они со стороны.
Нужно ли говорить, что Одо вовсе не был краем незамутненной радости и бесконечного изобилия? Одо, в невидимых глазу уголках которого младенцы отворачивались от груди, ибо она была неспособна накормить их; Одо, в задумчивых лесах которого были устроены тайные убежища, — доведись вам проходить мимо, вы услышали бы зловещие крики тех, кто проклинал Медиа; людей здесь казнили за ересь, а еретиком считался тот, кто усомнился в божественной сущности короля. Вот о чем были эти крики. Точно так же кричали их измученные отцы; они говорили: «Мы счастливы испускать эти стоны — быть может, детям наших детей уготовано счастье». Но и дети их детей издавали тот же вой. Они тоже, как эхо, повторяли слова предыдущих поколений и клялись: «Тот, кто выкопал для нас эти ямы, выкопал могилу самому себе».
Но оставим все это… Для того, кто решит осмотреть остров или провести здесь выходные, Одо — отличное местечко. Пальмы качаются на ветру — пускай повсюду вы можете заметить иссохшие или больные деревья; бутоны распускаются — пускай здесь же, у вас на глазах, гниют увядшие цветы; волны радостно набегают на берег, но, отступая, оставляют у ваших ног кости, перемешанные с осколками ракушек.
Если не считать этого, больше нигде на острове вы не обнаружите ни единого признака смерти. Неужто человек в Одо живет вечно? Неужто именно здесь бьет источник вечной молодости Понсе де Леона? Нигде не виднелось ни единой могилки — ни с одного поколения не сняли здесь жатву. В Одо ни один жестокосердый набоб не почивал под нежной эпитафией, ни одно «покоится в мире» не глумилось над осужденным на вечные муки грешником, ни одно «помни о смерти» не призывало людей жить изо всех сил. Здесь смерть прятала свой череп, и прятала она его в море; для всего Одо море было семейным склепом. Прах ложился не к праху, а к волнам, и катафалками здесь служили каноэ. Мертвых провожали за границы рифа и хоронили бок о бок с отцами их отцов. Так появилось поверье, что в ветреные ночи, когда вкруг острова высоко к небесам взлетают пена и коралловые осколки, можно услышать, как ведут беседу стражи и узники, для мириадов которых океан стал общей могилой.
Но как же появился этот морской погребальный обычай?
Одо все-таки был не очень велик. Разве обязаны живые освобождать место для мертвых — ведь тогда маленькую колонию Жизни вытеснят прочь мрачные туземцы Смерти, подобные суровым ордам Тамерлана, шатры которых заполонили некогда ханские пастбища.
Островитяне рассудили так: «Зачем нам сеять гниение в почву, которая нас кормит? У нас не хватит духу собирать виноград, созревший над могилами. Эта земля — ваза для цветов, а не урна для пепла».
Так сказали они королю Одо, и тогда он принял решение устроить кладбище в море.
И можно ли вообразить себе могилу более славную? Разве сравнится с ней в пышности погребальный чертог Мавсола? Или светильники кафедрального собора, что горят над могилой Карла Великого, заключают в себе больше великолепия, чем все звезды, что сияют над моряком, потерпевшим крушение?
Но не будем больше говорить о мертвых; люди поеживаются в их присутствии и недолюбливают их общество, хотя не далек тот день, когда всем нам придется назвать их своими товарищами.