На русском языке вышла биография Тома Китинга — одного из самых известнейших фальсификаторов, который специализировался на подделках картин фламандских мастеров. «Горький» публикует фрагмент этой книги, посвященный тому, как талантливому молодому художнику пришлось стать мошенником.

Джеральдин Норман, Фрэнк Норман, Том Китинг. Афера Тома Китинга. Невыдуманная история художника-фальсификатора. М.: СЛОВО/SLOVO. Перевод с английского Елены Криштоф

— Я дам холст, краски и колонковые кисточки, — сказал он и показал мне гравюру.

На вожде был амулет с изображением бога Тики. Его лицо сморщилось от старости, на теле были выпуклые татуировки, которыми украшают себя туземцы Новой Зеландии.

Работа шла тяжело, но больше всего меня удивил холст, который дал мне Фриппи. На нем был пейзаж второразрядного голландского мастера XVII века. Правда, холст был усердно расчищен, но все же изображенное на нем стоило гораздо больше, чем то, что я мог написать поверх него. Я сказал Фриппи об этом и спросил, почему бы не сделать его на новом холсте.

— Не беспокойся, — ответил он. — Копия будет выглядеть гораздо лучше на старом холсте.

Сделав рисунок вождя маори на холсте, я стал тщательно наносить краску. Тогда я учился в Голдсмитс и хотел получить государственный диплом, поэтому мог работать над картиной только по выходным. Примерно через три недели ко мне в мастерскую пришла моя приятельница, студентка Голдсмитс Барбара Питт.

— О боже! — воскликнула она, увидев вождя маори, свирепо глядевшего с мольберта. — Что это?

Тогда я рассказал ей о заказе Фриппи.

— Но это же так трудно.

— Не то слово, — согласился я. — И конечно, я не собираюсь больше этим заниматься.

Наконец работа была закончена, и я с гордостью отнес ее Фриппи. Он бросил на картину беглый взгляд:

— Неплохо для начинающего. Сколько, я сказал, тебе заплачу за это?

— Вы не сказали.

— Как насчет двенадцати фунтов? Думаю, это примерно столько и стоит.

«Чтоб мне провалиться! — подумал я. — Совсем немного за такую тяжелую работу». Но, как всегда, мне не хватало денег на оплату квартиры, и я неохотно согласился, положив деньги в карман.

В те годы в стране было великое множество художников-любителей из среднего и высшего общества. У них были время и деньги, чтобы наслаждаться свободой и заниматься любимым делом, и сотни, если не тысячи их были искусными копиистами, особенно голландских картин с изображением цветов. Вскоре после того как я познакомился с Фриппи, я узнал, что он работал с группой пожилых дам, живших по всей стране, которые стряпали для него, как блины, эти копии за 35 фунтов. Эти картины он «пек» в духовке, словно пирожки, чтобы они потрескались и выглядели старыми. А потом красивыми плавными буквами подписывал их Ван Хёйсумом или другим великим голландским мастером и сбывал их в лондонском Вест-Энде как оригиналы.

Но однажды бедный старина Фриппи был разоблачен. Он сам рассказал мне, как это случилось. Самая талантливая из его старых дам жила со своей сестрой в Бромли, в Кенте. Назовем их Этель и Эдит. Однажды Этель принесла Фриппи прекрасную копию, которую только что сделала. Художница превзошла себя, и, хотя он никогда не показывал своего восхищения, старый жулик был совершенно очарован ею. Он выдал ей 35 фунтов, и, когда «испек» картину, яичной темперой поставил на ней подпись голландского мастера, чтобы она была, так сказать, готова к потреблению, отнес ее в Вест-Энд и продал галеристу.

Через несколько дней Этель и Эдит решили поехать в Лондон за покупками и побывать в Галерее Тейт и Национальной галерее. Они прогуливались по фешенебельной улице, когда Эдит вдруг остановилась как вкопанная у окна какой-то галереи и сказала:

— Посмотри, Этель, разве это не одна из твоих картин?

Две старушки уставились на картину, стоявшую на мольберте, и попросили разрешения рассмотреть ее поближе. Они были не так глупы, какими их, возможно, считал Фриппи. Они хорошо знали живопись, и, исследовав картину под лупой, Этель определила, что, вне всяких сомнений, это ее собственная работа. «Но чья на ней подпись? — спросила она испуганного торговца. — Без сомнений, она не моя».

Фриппи был в смятении и искал кого-нибудь, кто мог заменить Этель. Но в те дни я был радикально настроен, не был старой леди и не собирался химичить с картинами, за какие-то гроши подделывая их под работы Старых мастеров. Хотя должен признаться, что года два спустя, как мне рассказывала приятельница, она видела «Вождя маори» в шикарной галерее в Вест-Энде. Картину представили ей как важную «находку».

За те годы я прекрасно узнал характер Фриппи. Он давал мне много работ на реставрацию, но это был самый большой скряга, какого я когда-либо встречал в своей жизни. Заставить его заплатить было словно выжать воду из камня. Вместо денег он предлагал мне вазы или какие-то безделушки, расставленные повсюду в его доме. Он мог отдать все, что хотите, только бы его не заставляли расставаться с деньгами. Очень часто вещи, предлагаемые мне взамен денег, стоили гораздо больше двенадцати фунтов, которые он платил мне за реставрацию картин независимо от их размеров и состояния. Но моя жена и дети не могли есть фарфоровые вазы. Элен становилась все грустнее из-за той нищенской жизни, на которую я их обрек. Мы могли бы жить намного лучше, если бы я благоразумно оставил свои амбиции художника и стал работать кондуктором автобуса. Но чем тяжелее становилась жизнь, тем решительнее я хотел добиться успеха.

Как-то раз я пришел к Фриппи, и он отвел меня в длинную галерею, находившуюся сбоку от магазина. Много раз я бывал в магазине, но впервые он пригласил меня в галерею. И то, что я там увидел, было невероятно. Стены были увешаны самыми великолепными работами Старых мастеров, какие я когда-либо видел. Там были Неллер, Лели, Хоппнер, Ромни, Гейнсборо и портрет Елизаветы I Гольбейна. Я только что окончил художественный колледж и был ходячей энциклопедией знаний о мастерах. Почти с одного взгляда на эти картины я мог сказать, что это подлинники, — сомнений в этом у меня не было.

Старый Фриппи знал, с каким интересом и как глубоко я изучал Старых мастеров, и, так же как другим арт-дилерам, ему всегда было приятно слышать похвалы о своей коллекции от любого человека. Особенно потому, что это ничего ему не стоило.

— Ладно уж, тогда скажи, — он указал на портрет, — подлинник это или подделка?

— Подлинник, — ответил я. — Можно я взгляну на оборотную сторону?

— Как хочешь, — сказал он, и мы сняли картину со стены.

Порой можно многое рассказать о подлинности картины, взглянув на ее оборот. Картина была в черной раме и на закрепленной дубовой доске. На оборотной стороне были все признаки портрета времен Тюдоров, включая имя позирующего. Все было ясно как божий день — стопроцентный подлинник.

Фриппи рассказал, что картина у него уже тридцать лет, но он не смог получить сертификат ее подлинности. Многие годы он переписывался с профессором из Базеля, всемирно известным экспертом живописи Гольбейна, который предложил Фриппи привезти картину к нему в Швейцарию. Профессор обещал дать сертификат за вознаграждение в 7 тысяч фунтов стерлингов. «Я не собирался тащить картину из Форест-Хилла в Швейцарию и платить такую сумму, — сказал Фриппи. — Даже без установления подлинности картина стоит 100 тысяч фунтов». Это еще раз доказывало — если здесь вообще нужны доказательства, — насколько жаден был этот человек. Мы обошли всю коллекцию, и он рассказывал примерно о каждой картине одну и ту же историю.

Затем Фриппи дал мне в работу очередную картину. Я уже забыл сегодня, что это была за картина, помню только, что она была в жутком состоянии: черная как сажа, сильно потрескавшаяся, она требовала уйму времени на кропотливое заделывание трещин и наложение красок. Мне отчаянно нужны были деньги, я и не мог позволить себе тратить на нее много времени, так что я кое-как состряпал эту работу и притащил ее в магазин Фриппи.

— Неплохо, неплохо, — сказал он. — Сойдет и так, ты же учишься, сынок.

Я протянул руку за своими двенадцатью фунтами.

— Но я окажу тебе настоящую услугу.

— Какую? — спросил я.

Он указал мне на пару японских ваз: массивные, они были высотой в половину человеческого роста.

— Можешь взять их вместо денег.

— Они мне не нужны, — простонал я. — Мне нужно заплатить за жилье.

— Но они стоят гораздо больше двенадцати фунтов, — убеждал он меня.

Однако я вышел из себя:

— Ты грабитель и подонок, я ненавижу твои картины — все они подделки!

Я знал, что эти слова заденут его за живое. Ни один торговец или коллекционер не любит, когда говорят, что его картины подделки. Это ущемляет его авторитет как эксперта. Фриппи в свои примерно семьдесят два года был очень вспыльчив, и, решив, что он сейчас меня ударит, я бросился к двери.

— Вернись, ты, наглый молокосос! — заорал он мне. Чтобы избежать сцены на людях, я отступил назад.

— Жди здесь!

Я встал около столика из розового дерева, когда он исчез в задней части магазина. Через несколько секунд он вернулся, держа в руках голландскую Библию. Он положил ее на стол, и я заметил, что из нее торчат несколько бумажных закладок.

— Ты христианин? — спросил он.

— Считайте, что да.

— Тогда положи руку на Библию и поклянись, что, пока я жив, ты ни одной душе не скажешь то, что я тебе сейчас расскажу.

Я поклялся.

— Я проучу тебя за то, что ты назвал мои картины подделками.

Он сунул мне в руку лупу и открыл Библию на первой закладке.

Я вытаращил глаза. Там, между страницами Великой книги, лежал рисунок сражающихся всадников Леонардо да Винчи. Тушь въелась в бумагу, и та стала такой хрупкой, что, если рисунок приподнять, он рассыплется прямо в ваших руках. Когда я его рассмотрел, Фриппи осторожно перевернул страницу, так что рисунок оказался вниз лицевой стороной, а на обороте внизу были монограмма сэра Питера Лели, главного художника Карла II, и дата «1661 г.», а рядом — королевский герб. Следующий рисунок — тоже Леонардо — был похож на первый, затем шли Рафаэль и, наконец, два прекрасных эскиза обнаженных тел Микеланджело. На всех стояли королевский герб и монограмма Лели.

Я, дрожа от волнения, жаждал узнать, как Фриппи удалось их заполучить. Но не успел я произнести и слово, как он посмотрел мне прямо в глаза и спросил:

— Ну, это подлинники или подделки?

— Абсолютные подлинники, — выдохнул я. — Несомненно, все. Но откуда они у вас?

История, которую он мне поведал, может или не может быть правдой. Я сам никогда ее не проверял и теперь, когда старый Фриппи умер, не уверен, что кто-то когда-нибудь докопается до истины. Я только могу рассказывать то, что услышал.

Фриппи говорил, что много лет назад он пришел в поместье отставного подполковника, желая предложить ему антикварную мебель, которую, как он узнал, этот господин хотел купить. Пока они разговаривали в прекрасно обставленной гостиной, в холле зазвонил телефон, и джентльмен вышел, чтобы ответить. В его отсутствие Фриппи, который, что бы о нем ни говорили, обладал глубокими знаниями и острым глазом на антикварные вещи и картины, быстро огляделся. Он заметил свисающие на длинных проволоках с рейки для картин пять офортов сэра Мюрхеда Боуна. С ними все было в порядке, но Фриппи поразило, что они не подходили к антуражу комнаты, оформленной в георгианском стиле. Он ловко прокрался через комнату, чтобы поближе их рассмотреть, и сразу понял, что у них двойные рамы. Он слышал, что джентльмен все еще разговаривает по телефону, и смог взглянуть на оборотную сторону офортов. Он был изумлен, обнаружив там эти работы Старых мастеров, которые, возможно, были украдены из Королевской коллекции.

Фриппи успел вернуть последний офорт на место, но тут вернулся подполковник и заметил, что тот мерно раскачивается на конце проволоки. Подполковник впал в бешенство и приказал Фриппи убираться из дома, пригрозив позвонить в полицию. «Вы никому не позвоните, сэр, — сказал Фриппи, уходя. — Ваша собственность — краденая». Через некоторое время он, имея связи в преступном мире, за 100 фунтов нанял взломщика, чтобы тот украл эти рисунки, и так они попали в голландскую Библию.

Я спросил у Фриппи, знает ли он их историю. Он рассказал, что сэр Питер Лели был первым хранителем картин Королевской коллекции в Виндзорском дворце при правлении Карла II. До этого королевская семья не думала о том, чтобы сделать каталог своих картин, и не заботилась о них надлежащим образом. Вы все еще можете увидеть там работы Гольбейна с каракулями королевских детей на них.

Очевидно, Лели так влюбился в эти рисунки, что просто не смог устоять. Как любой художник, хорошо знающий свое дело, он был большим специалистом по копированию, так что сделал их факсимильные копии и, зная, что в те дни этого никто не заметит, подменил оригиналы на подделки. Он втайне хранил их всю жизнь, но что случилось с ними после его смерти, неизвестно. Известно только, что в XVIII веке они принадлежали богатому, но эксцентричному художнику-миниатюристу Ричарду Косвею и переходили из рук в руки по нисходящей, пока не попали к Фриппи. Одно время он пытался продать их в Америку, но дилер, к которому он обратился, сказал, что с ними слишком опасно связываться.

Этой историей хорошо развлекать гостей, хотя вряд ли в нее кто-то поверит, но факт остается фактом: рисунки существуют, и я их видел. После смерти Фриппи другой торговец положил на них глаз и, думаю, пытался сбыть их в Вест-Энде. Последнее, что мне известно: они были проданы какому-то итальянскому семейству и отправились в Италию, где и находятся.