Валери Кивельсон. Магия отчаяния. Моральная экономика колдовства в России XVII века. СПб.: Academic Studies Press / БиблиоРоссика, 2020. Перевод с английского Владимира Петрова
Почему мужчины? Гендерные факторы и иерархия в русском обществе
Для ответа на этот вопрос мы должны рассмотреть представления о гендерных особенностях в России и на Западе, способствовавшие складыванию двух таких непохожих друг на друга обществ. Сравнительный анализ показывает, что гендерная система в России радикально отличалась от европейской и что было бы бессмысленно ожидать от нее такого же распределения обвинений в колдовстве по гендерному признаку. Нам станет ясно, почему в Московском государстве не могло быть создано «Молота ведьм», почему здесь попросту отсутствовали предпосылки для установления роковой связи между женщинами и колдовством.
На протяжении раннего Нового времени в Западной Европе шли горячие споры относительно ролей и функций, отводимых женщинам и мужчинам, параллельно с напряженной работой по разработке и внедрению новых разновидностей христианского патриархата. Разумеется, в Московском государстве существовали свои сложности и опасения, связанные с гендерными ролями, но есть основания полагать, что во многих областях на первый план выходили другие социальные различия, как видно из описанного выше случая сыновней непочтительности. На формирование гендерных представлений в России оказали влияние два основных фактора. Во-первых, социальная иерархия внутри служилого мира и семьи, а также более обширных сообществ создавала мощную организационную структуру, которая в некоторых отношениях делала маловажными гендерные различия — как в социальном воображении, так и на практике. Мужские и женские роли, конечно же, различались, но при наличии иерархической организации, в которой учитывались сословие, возраст, гендерная, семейная и клановая принадлежность, членство в прочих сообществах, — человек на каждом уровне был подчинен кому-то, кто превосходил его по статусу и возрасту, а гендерные факторы внутри каждой категории имели второстепенное значение. Во-вторых, гендерные представления в России во многом проистекали из учения православной церкви, которое существенно отличалось от августинианской традиции, укоренившейся и развивавшейся на Западе. Хотя колдовство в Московском государстве считалось скорее светским, чем религиозным преступлением, а колдовские дела рассматривались светскими судами, православие определяло соответствующие ожидания и нормы на всех уровнях общества.
Московское общество являлось иерархичным во всех отношениях. Согласно закону, оно делилось на несколько слоев, привилегии которых возрастали снизу вверх, от холопов до бояр и самого царя, но эти слои включали бесчисленное множество более мелких подгрупп. Процветающее домохозяйство включало ближайших родственников владельца дома, расширенную семью, разнообразных зависимых лиц, слуг и холопов. В городах и деревнях складывались местные общины, члены которых были связаны между собой различного рода повинностями — тягловыми, налоговыми, военными. Внутри этих общин, среди людей одного положения или статуса, проявлялась гендерная иерархия, создавая дополнительную, второстепенную стратификацию. Положение давало привилегии по отношению к нижестоящим; гендерные факторы определяли влияние человека среди равных ему по положению.
На практике возможностей для перемещения внутри общественной иерархии у женщин было куда меньше, чем у мужчин. Женщины из высших слоев общества были — по крайней мере в теории — заточены внутри терема и не имели права покидать пределы усадьбы, иначе как закрыв лицо. Кроме того, женщины не могли служить государству, шла ли речь о военной службе или об одной из многочисленных трудовых повинностей, тогда как их отцы, мужья и сыновья уходили из дома, чтобы работать посыльными, ямщиками, строителями мостов, охранниками, извозчиками, каменщиками, кузнецами, водочниками. Из отчетов о судебных процессах видно, что мужчины самого разного положения часто путешествовали на большие расстояния — по военным или торговым делам, по поручению своих хозяев или, наконец, навещая родственников. Женщины же не отходили далеко от дома: судя по их свидетельствам, социальное взаимодействие происходило в церкви, в доме соседа или хозяина, на свадьбах, у колодца, на главной городской площади. Лишь немногие из них путешествовали по дорогам, посещали рынки и трактиры, хотя в материалах по колдовским делам встречаются показания женщин-бродяг, паломниц, странствующих знахарок.
Во многих сферах жизни роли мужчин и женщин были схожи и пересекались друг с другом. Так, к примеру, после смерти владельца на его земли могли претендовать не только сыновья и братья покойного, но также дочери и вдова. Задача сохранения собственности внутри семьи зачастую перевешивала гендерные соображения. Как установила Нэнси Шилдс Коллманн, честь оказывалась тому, кто должным образом играл свою роль внутри общественной иерархии — какой бы эта роль ни была, — и царские суды охотно защищали как мужчин, так и женщин от покушения на их честь. Жесткая иерархия Московского государства покоилась на социальных различиях и формируемых ими ожиданиях, а сами различия определялись скорее положением и статусом, нежели гендерными факторами. «Домострой» предписывал мужьям карать своих жен за недолжное поведение и даже избивать их в случае крайней необходимости, но одновременно советовал поступать так же с непокорными сыновьями и слугами. Более того, жене хозяина предлагали обращаться таким же образом со слугами — как мужчинами, так и женщинами: «...и лихом, не иметь слово ино оударить». В большинстве статей «Домостроя» содержатся универсальные, гендерно нейтральные предписания: повиноваться духовенству, властителям, старшим и тем, кто занимает более высокое общественное положение. Отделяя обращение с женщинами от обращения со всеми стоящими ниже на социальной лестнице, мы получаем слишком глубокое различие между полами, которого не существовало в действительности. Каждый был обязан повиноваться, каждому грозила суровая кара в случае неповиновения. В культуре йоруба социальная классификация основывалась прежде всего на возрасте, в России же общественное положение определялось сочетанием статуса, положения, старшинства и гендерной принадлежности — факторов, по степени важности располагавшихся приблизительно в таком порядке.
Почему не женщины? Гендерные факторы, сексуальность и тело в русском православии
Внутренний мир людей, выдававших властям подозреваемых в колдовстве, в значительной мере формировался под влиянием православного учения. Существовало два базовых религиозных принципа, делавших гендерные представления в России весьма отличными от западных. Один касался статуса «когнитивной религии» или, другими словами, места логики и интеллекта в русском православии, второй — отношения к сексуальному контакту и плоти в целом. Если говорить о первом, то ученость и интеллектуальный поиск никогда не играли первостепенной роли в движении к божественному и даже в понимании какого-либо явления. Та разновидность православия, которая утвердилась в России, основывалась преимущественно на вере и ритуале, жизненном опыте, проживаемом верующими, внутренних прозрениях, а не на интеллектуальном постижении божественной сущности. Интеллект, холодный и благородный атрибут человека — и, как считалось на Западе, преимущественно мужчины, — встречал не особенно благосклонный прием в России. Здесь не гордились им и старались вообще не выставлять его напоказ. Интеллектуальные соображения не являлись основанием для оспаривания чьего-либо положения или исключения из сообщества по гендерному признаку. Хотя к концу столетия большинство молодых людей из семей помещиков и многие посадские люди умели подписываться и овладели начатками грамоты, более основательное образование оставалось недоступным и не слишком-то желательным даже для юношей, принадлежавших к верхушке общества. Некоторые высшие церковные иерархи были хорошо знакомы с патристикой и восточнохристианской традицией; в XVII веке наблюдалось увеличение числа литературных и богословских произведений в связи с притоком священства из Украины, более образованного в богословском отношении и лучше знакомого с современными теологическими конструкциями благодаря контактам с иезуитами и униатами Польско-Литовского государства. По их инициативе в Москве открылась Славяно-Греко-Латинская академия (1682), куда отобрали семерых учеников. Некоторые группы внутри общества подозрительно относились к этим образовательным новшествам, подразумевавшим знакомство с сомнительными книгами, и устав Академии воспрещал преподавание «от церкви возбраняемых наук, наипаче же магии естественной и иных, таким не учити, и учителей таковых не имети. Аще же таковые учители где обряшутся, и они со учениками, яко чародеи, без взякаго милосердия да сожгутся». Сам небольшой масштаб предприятия и малое число студентов подчеркивают, какое недоверие в России вызывали ученое богословие и рациональное постижение мира.
Параллельно с этим православное учение поощряло аффективные реакции. Эмоциональность в нем не носила гендерной окраски и ценилась как в мужчинах, так и в женщинах. По мнению многих европейских мыслителей, слишком бурное выражение эмоций являлось прискорбным и притом «женским» качеством, которое подрывало умственные способности женщин и наносило ущерб мужественности в мужчинах. В России, напротив, слезы сожаления, раскаяния, радости считались признаком благочестия или даже святости, причем пол плачущего не имел значения. Так, царь Федор Иоаннович, сын и наследник Ивана Грозного, несмотря на засвидетельствованное слабоумие, стал одним из самых почитаемых в истории страны правителей благодаря религиозному рвению и способности обильно проливать слезы. Такое расхождение в путях развития религиозности непосредственно повлияло на складывание ведьмовского нарратива. Западные демонологии считали, что женщина склонна подпадать под влияние дьявола в том числе из-за слабости рассудка, эмоциональности и отсутствия здравого смысла, но в российских условиях это различие между полами не имело никакого значения.
Отношение к гендерным различиям в православном богословии формулировалось не только посредством учения об интеллекте и эмоциях, но также через взгляды на сексуальное взаимодействие, тело и материальный мир. Господствовавшие в России представления о теле являются хорошим отправным пунктом для исследования соответствующего культурного ландшафта. На эту тему написано удивительно мало. Эпохальная книга Ив Левин «Секс и общество в мире православных славян», вместе с ее же весьма ценными статьями, стали первыми серьезными исследованиями отношения к плотской стороне человека в России на протяжении Средних веков и в начале Нового времени и до сих пор остаются важнейшими трудами такого рода. Тщательно исследовав сохранившиеся проповеди, исповедные вопросники, жития святых, волшебные сказки и судебные дела, Левин установила, что православные пренебрежительно относились к телу — вместилищу похоти и греха. Исследовательница подчеркивает и существенный нюанс: признавая, что человек слаб, церковь стремилась сдерживать и контролировать, а не искоренять плотские прегрешения. Самыми серьезными прегрешениями сексуального характера были те, которые разрушали социальные связи — брачные, внутрисемейные, общественные. Те же слабости, которые не выходили за пределы частной сферы, влекли за собой, как считалось, менее катастрофические последствия.
Одновременно с этим русское православие культивировало и более светлое представление о человеческом теле как сосуде, послужившем для воплощения Христа. Созданный по образу Божию человек был лишь слабым отражением божественного совершенства — но все же отражением. Будучи телесным воплощением Спасителя, человеческая плоть получала некоторую часть славы земного Христа. Произошло чудо — Слово стало плотью, поэтому человеческое тело являлось подобием Господа, а также метафорой всего несказанного, неосязаемого, божественного. Сюжет о Преображении — Иисусе в человеческом обличье, просиявшем как Сын Божий, — пользовался ограниченной популярностью в России, судя по частоте его изображения на иконах и числу церквей, названных в честь соответствующего праздника. Православные в России почитали мощи святых, полагая, что особенной святостью обладают неповрежденные, «нетленные» тела. Предполагаемый механизм совершения чудес мыслился таким образом, что физический контакт с останками должен был приносить плоды. Итак, плоть наделялась различными значениями ввиду этой способности служить вместилищем и проводником божественного.
Разумеется, мы должны реалистично оценивать относительную сдержанность православной церкви в вопросах, связанных с телом. Будет опрометчиво, даже ошибочно, утверждать, что православное христианство всегда позитивно смотрело на все плотское и, в частности, на человеческое тело. Это касается прежде всего секса, вызывавшего, как и положено, горячее осуждение. Согласно исповедным вопросникам, священникам следовало вначале расспрашивать своих духовных детей — и мужчин, и женщин — об их сексуальной жизни. И действительно, как указывает Н. Кизенко, исповедальные тексты заставляют сделать вывод, что «нарушение сексуальных норм было главной заботой православных священников, выслушивавших исповедь». В. М. Живов установил, что удивительно малое число жителей Московского государства соблюдали на практике правило ежегодной исповеди. Тем не менее проповеди, исповедные вопросники подтверждают теоретическую озабоченность православных иерархов грехами в сексуальной сфере. Но стоит помнить, что, помимо порицания и осуждения, учение и практика православной церкви имели в виду также и положительное значение, которое могло придаваться и часто придавалось человеческому телу, мужскому и женскому.