Антон Уткин. Магия и религия в «Слове о полку Игореве». М.: Перо, 2021. Содержание
Троян
Прежде всего, Троян, как и прибалтийский Триглав, не могло быть настоящим именем самого божества, а произошло от какого-то внешнего признака: или от признака изображения, истукана, или же от какого-то его свойства, имеющего уже внутреннее значение. В любом случае, эти имена — религиозные эвфемизмы, а то и просто обиходные прозвища.
Если же под Трояном понималось солнечное божество, такое как Фрейр, Ярило, Купало, которое в сознании современников строго отделялось от божества небесного, то в этом случае вступают в силу следующие соображения.
Нельзя отрицать, как писал Нидерле, что славяне в конце языческого периода, подобно другим индоевропейским народам, поднялись с низшей ступени демонологии, связанной с магией, к высшим формам религии, однако необходимо взять во внимание вывод Фаминцына: «за исключением Ярила — Лада — Купала, все прочие представления о божестве солнца не выходят из пределов зооморфизма: Хорс-Дажьбог, Тур, Авсень чествуются в образах коня (хорса), быка или барана, точно так, как в самых древнейших культах италийских». (Ср.: «Да сядит Купала на плотя», где последнее слово означает заповедное, недоступное, огороженное место, «у ея голоука уся у злотя».)
Принцип тройного объединения сущностей, или, вернее, разделения единой сущности «натрое», должен быть простым. Ошибочно искать под этой формулой, как будто бы предполагающей сложную многозначительность, гносеологическую загадку. Так же как и в прозвании Гермеса-Трисмегиста (Триждывеличайшего?) лежит простая ритуальная манипуляция, которой поздняя изощренность ума приписала совершенно необыкновенные свойства.
При этом комплекс троических образов никак не связан с догматической сутью христианского учения. «Последнее конгениально, конгруэнтно известному с древности учению о триадичности бытия вообще, о тройственной природе Бога, человека, времени, пространства, движения».
Б. А. Рыбаков показал, что в орнаментальном народном искусстве движение солнца по небосводу обозначалось показом трех его позиций: восход, полдневный зенит (выше точки восхода) и закат (на уровне восхода). Три круга, расположенные под полукружностью, хорошо известны в народном искусстве и старинных миниатюрах как изображение дневного бега солнца под «небесной твердью»). В фольклоре Утро, Полдень и Вечер стали тремя сказочными богатырями.
Допустимо привести аналогию из иранской мифологии: у иранцев времен язычества для молитв и богослужений предназначались три времени дня: восход, полдень и закат. Дневные часы были разделены на две поры — утреннюю (Хавани), находящуюся под покровительством Митры, и послеполуденную (Узайара — конец дня), покровительствуемую его собратом Ахуройапам-Напатом. Ночь составляла третий период, посвященный фраваши, душам умерших.
Как древний год делился на три периода, так же «на трое» делились и сутки.
Именно по этой причине в одной сказке Иван крестьянский сын растет не по годам, а по часам. Или в другой Дед-Всевед — сын старой пряхи, ясное солнце. Утром он дитя, в полдень — муж, а вечером — старый дед. «Змея, убитая утром, продолжает двигаться до вечера, то есть до захода солнца. Словаки считали, что солнце утром выходит ребенком, в полдень оно — «сильный муж», а вечером возвращается в свой золотой дворец дряхлым стариком.
Таким образом, перед нами состояния. Другое дело, что в родовом обществе эти состояния неизбежно должны были быть приведены в родственную связь, и это могло произойти до антропоморфизации таких состояний. «Уместно говорить скорее об антропоцентризме, но не о трехчастной модели мира, — писал О. Н. Трубачев. — Развитые религиозные системы, семья богов, пантеон, появляются относительно поздно, во всяком случае, вторично, за ними почти можно наблюдать глазами истории, как, например, за реформой Владимира 980 года. Боги появляются вследствие сублимации низших божеств, и собственно праславянская культура была как раз охвачена этим развитием. Многое при этом осталось незавершенным, как бы на полпути, как этот отчасти бог, а отчасти чисто нарицательное обозначение грома с молнией. И в этом сама славянская архаика. Божественность того же Стрибога и Дажбога не следует преувеличивать, это культурные инновации послескифского времени, но все же теонимы (а не формула приветствия!), которые, впрочем, оказались возможны только благодаря расцвету определенного антропонимического типа».
В мире, где по выражению Генри Мэйна, человек мог быть или родственником, или рабом, неоткуда было и взяться представлениям об иных связях, и представление о кровной связи было бы самым естественным. «Основным принципом являлось мнение, что все люди, не соединенные с известным лицом узами крови, должны быть или его неприятелями, или его рабами. Мало-помалу сама жизнь доказала неверность такого мнения, так как люди, не связанные между собой кровным родством, становились в близкие отношения друг с другом ради обоюдного спокойствия, взаимных уступок или взаимных выгод. Однако же вслед за тем не возникали никакие новые идеи, которые могли бы вполне соответствовать таким новым отношениям, и для выражения этих отношений не было придумано никаких новых терминов».
Социализация определяется через термины родства. В русских сказках очень распространена присказка: «кто стар, то будешь отец, кто молод, то будешь брат»; «як що старий, то будешь за батька, як не дюже старiй, то будешь за брата, а як молодiй — то будешь за рiдного чоловiка». Самые имена славянский богов как будто намекают на отношения отца к сыну: Бог и Божич, Сварог и Сварожич.
Гельмольд же заявляет прямо, что балтийские славяне «признают и единого бога, господствующего над другими в небесах, признают, <...> что они от крови его происходят, и каждый из них тем важнее, чем ближе он стоит к этому богу богов», а Ибн-Фадлан при описании обряда поклонения, совершаемого русом, прибывшим к волжской пристани, говорит, что малые изображения этого пантеона «суть жены господина нашего и его дочери».
И даже история политических идей начинается фактически с предположения, что родство есть единственное возможное основание для совместного отправления политической функции, как, впрочем, и для любых иных форм объединения. На известной степени развития мифология неизбежно будет приобретать форму родословия. «Устроение и управление государства есть правление великим семейством — это есть единственный образец, который имели в виду люди», — так считал Эверс.
Когда супруга франкского короля Хлодвига Хродехильда убеждала его принять христианство, он отвечал так: «Все сотворено и произошло по воле наших богов, а ваш бог ни в чем не может себя проявить и, что самое главное, не может доказать, что он из рода богов». Понятно, что здесь не так важно, произносил ли Хлодвиг именно эти слова, — важно, что их написал Григорий как человек своего времени.
Не случайно поэтому, по представлениям многих славянских общин, что утром на Иванов день, когда солнце «играет», в небе появляются три солнца, из которых только одно «наше», а другие два — его братья, они освещают другие земли, а автор «Слова об идолах» прямо называет Аполлона «дельфическим триподом».
Любознательный конунг Ганглери, которому выпадает удача познать тайны мироустройства из первых уст, явившись в Асгард, оказывается перед тремя престолами, один другого выше, которые были заняты тремя мужами. «Тогда он спросил, как зовут этих знатных мужей. И приведший его отвечает, что на самом низком из престолов сидит конунг, а имя ему — Высокий. На среднем троне сидит Равновысокий, а на самом высоком — Третий».
«И верю я, — говорит Ганглери его провожатый, — что Один и его братья — правители на небе и на земле. Думаем мы, что именно так его зовут. Это имя величайшего и славнейшего из всех ведомых нам мужей, и вы можете тоже называть его так». Сам же этот великий бог представляется следующим образом:
«Назывался я Тайным и Странником звался я, Властелином и Шлема Носителем, Стройным и Бурным, Желанным и Третьим, Ослепителем Ратей и Высшим из всех».
Поэтому Троян — это не Троица, не триада — это Третий. Это действительно три брата, сущность которых чрезвычайно близка. Недаром в «Круге земном» рассказывается, что, когда Один надолго исчез, жена его стала женой его братьев Вили и Ве — Vili (der wollende, желающий) и Vé (weiher, heiliger, святой, истинный).
«Боже с неба высокого,
Славен еси, наш милый Боже, на высокости»
Народный стих, приводимый Фаминцыным, практически буквально повторяет строку из не дошедшей до нас поэмы Энния: «Ты взирай на эту высь сияющую, что зовут все Юпитером, Отцом и богов, и людей. («Отцом называюсь я всех и всего», — говорит о себе Один.)
Римский поэт Авсоний не затруднялся поставить принцип родства в один ряд с другими волшебными свойствами числа «три», как бы имманентными самому бытию или от него исходящими. «В том вящая тайна: «Из тройного яйца родились Тиндариды» («Гриф о числе три»); «Трое у Опы сынов, три дочери следом за ними — Веста, Церера, Юнона, одна рождена за другою»; «Три существа у Гекаты, три лика у девы Дианы, три Хариты, три Парки...».
Братья-богатыри рождаются у одной матери как тройня на протяжении одной ночи: один родился вечером (Вечерник), другой в полночь (Полуночник) и третий, младший, появляется на заре, утром, и потому в разных вариантах сказки носит имена Световик, Светозар, Зорька-богатырь, Иван Зорькин и т. д. Авсоний: «Тот, кого мать зачала в утроенном сумраке ночи, трижды четыре трофея воздвиг для урочной добычи». (Тор именуется «Триждырожденным».)
Во всех мифологиях мира близнецы выступают в качестве первопредков, культурных героев, покровителей. «[Диоскуров] греки тоже называют на разные лады. Первые трое, которые у афинян называются „покровителями”, родились от древнейшего царя Юпитера и Прозерпины: Тритопатрей, Эвбулей, Дионисий. Затем двое были рождены от Юпитера третьего — Кастор и Поллукс. Третьих некоторые называют Алкон, Меламп и Эмол, это сыновья Атрея, внука Пелопа». Они считались первыми людьми, и их называли «прадедушки».
Что особенно важно, близнечные божества не всегда представлялись в виде пары, — на что Штернберг обращал особенное внимание, — «а очень часто в виде тройни». Неотъемлемой чертой образа Диоскуров являлись войлочные шапки-пилосы. Эти головные уборы имели форму половины яйца, и близнецы носили их в память о том лебедином яйце, которая снесла их мать и из которого они появились на свет.
Павсаний упоминает о трех статуях, изображающих близнечных отроков Зевса. В частности, близнечные Хариты и Горы изображались то в двойственной, то в тройственной форме, как Оры и Мойры. «И если чаще Диоскуры изображались в виде пары, то просто потому, что тройни рождаются реже, чем парные близнецы, и потому нельзя утверждать, что именно парность явлений вызвала представление о близнецах».
Но еще важнее, что Трояном мог называться третий сын.
Троян — это то же самое, что и Третьяк. Если правы те ученые, которые видели в Трояне обозначение братьев — основателей Киева, то только с той поправкой, что Кий, Щек и Хорив — это не князья, представляющие начальный период Киевской Руси, связанный с расселением полян на Киевских горах и основанием Киева, а существа мифические — тритопатры, «прадедушки», дзяды.
Замечательно, что русская история не знает действительно исторических лиц с именами Щек и Хорив, зато Кий заменяет Велеса, Трояна в заговоре «На море на Кияне, на острове на Буяне и т. д.».
Безусловно, что к славянам, как и к германцам, отчасти перешли религиозные представления античного мира. Гипотеза о готском Юпитере находит подтверждение в «геркулесовых дубинах», костяных или металлических амулетах, которые «засвидетельствованы как у приэльбских германцев Северной Германии, так и в Черняховской культуре восточных германцев уже в IV в.»: «Бог растительности Геркулес, который может быть отождествлен вместо метающего молнии Юпитера с германским Донаром/Тором, обладал, очевидно, очень близкими свойствами».
Само слово «кий» понимается как молот, дубина, палица, ударный предмет, сделанный из дерева. До сих пор в современном языке в употреблении слово киянка — деревянный молоток. Вероятно, это неотъемлемый атрибут бога, подобие молота Тора, — не та ли самая палица, которую бросил на мост через Волохов свергнутый Перун?
Отмечена тождественность племенного названия киевских полян более западному этнониму полян польских, в том числе имеет место «такая отнюдь не банальная аналогия, как лексико-семантическая и ономастическая параллель древнерусского имени Кий и польского Piast, оба — „дубина, колотушка, пест” (думаю, их как бы додинастический и ощутимо некняжеский статус — Piast определенно называется <...> крестьянином), а спор о том, был Кий князем или перевозчиком, читателям наших летописей известен и доносит до нас еще не оцененную архаику)».
Близнечный миф не может быть принадлежностью какого-то одного народа. Тацит знал его в приложении современных ему германцев: «Они, — писал он, — славят порожденного землей бога Туистона. Его сын Манн — прародитель и праотец их народа; Манну они приписывают трех сыновей, по именам которых обитающие близ Океана прозываются ингевонами, посередине — гермионами, все прочие — истевионами».