«Какая я украинка, если я по внешности кореянка?»

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Адриенн Эдгар. Межэтнические браки и дружба народов. Этническое смешение в Советской Центральной Азии. СПб.: Библиороссика, 2025. Содержание

В эпоху Брежнева советские социологи уделяли значительное внимание анализу и объяснению выбора паспортной идентичности детьми из смешанных семей. Их особенно интересовало, приводят ли такие браки к ассимиляции меньших этнических групп в более крупные, как предсказывала теория этноса. Например, они отмечали, что дети смешанного происхождения чаще всего выбирали либо русскую национальность, либо титульную национальность республики, в которой они проживали, что вело к увеличению численности русского и титульного населения за счет меньших этнических групп и тех, кто жил за пределами своих родных республик. Это рассматривалось как положительный признак национальной консолидации и интеграции. Некоторые советские ученые признавали, что национальность в паспорте не всегда соответствовала «полной этнокультурной ассимиляции». В частности, они признавали, что потомок от межнационального брака «может иметь самосознание, не совпадающее с записью в паспорте». Однако советские ученые редко ставили под сомнение принцип, согласно которому каждый человек, включая тех, кто родился в смешанной семье, должен выбрать и иметь одну-единственную национальность, чтобы стать хорошо приспособленным членом общества. Этот выбор, как и само существование национальности, воспринимался как нечто естественное и бесспорное.

На каком же основании люди смешанного происхождения, вынужденные выбирать одну официальную национальность, принимали это решение? В моих интервью с бывшими советскими гражданами в Казахстане и Таджикистане прослеживается несколько факторов. Во-первых, подростки из смешанных семей, направляясь в паспортный стол, как правило, в первую очередь заботились о том, чтобы угодить одному или обоим родителям. Для детей с отцами из Центральной Азии это часто проявлялось в том, что они чувствовали себя обязанными принять национальность отца, независимо от своих внутренних ощущений. Они опасались родительского или общественного неодобрения, если поступят иначе. Во-вторых, существовало твердое убеждение, что публично заявленная национальность должна соответствовать внешнему виду и имени. В противном случае могло возникнуть чувство стыда и смущения. Также иногда существовали и прагматичные причины для выбора конкретной национальности: желание принадлежать к титульной нации своей республики или избежать принятия стигматизированной идентичности. Родители сами иногда поощряли идентификацию по прагматическим соображениям, полагая, что действуют в интересах ребенка. В целом респонденты создавали впечатление, что официальная национальность имела для людей большое значение, хотя и необязательно по тем причинам, которые мы могли бы вообразить. Например, обеспечение соответствия субъективной идентификации с официальной национальностью, как правило, не имело первостепенного значения при принятии этого решения. В результате многие респонденты описывали болезненное несоответствие между официальной и субъективно переживаемой идентичностью. Часто люди официально принадлежали к нации, с которой они имели мало реального отношения как в языковом, так и в культурном плане, что становилось источником социальной неловкости и психологического дискомфорта на протяжении всей их жизни.

В обществе, где предполагалось, что у каждого человека должна быть одна национальность, дети смешанных кровей рано осознавали, что они не вписываются в норму. Восприятие этого как позитивного или негативного явления во многом зависело от отношения родителей и их собственного детского опыта. По условиям переписи дети до 16 лет записывались по национальности матери. Тем не менее родители с раннего возраста начинали объяснять своим детям, что означает их смешанное происхождение. «Руслан Исаев» (род. 1972), чей отец был наполовину русским, наполовину украинцем, а мать казашкой, вспоминал, что получил в детстве очень простое объяснение своего смешанного происхождения. Когда он спросил у матери, кто он по национальности, «она мне очень грамотно объяснила, что вот у тебя мама такая, папа такой, а ты наполовину такой, наполовину такой. Четко так и ясно. Вот так объяснила. А в 16 лет можешь там выбрать, записать себе так или так. Вот... И очень так по-научному, математически все объяснили...» Оба родителя Руслана были учеными, что, вероятно, объясняет математическую точность разъяснения. Тем не менее такой дробный подсчет этнического происхождения ребенка был типичен для историй из жизни смешанных семей в Советском Союзе. Клара Усманова (род. 1953), женщина смешанного русско-узбекского происхождения, вышедшая замуж за таджика, описывала забавные попытки маленькой дочери разобраться в своем сложном происхождении:

Она, когда была маленькой, ее спросили, потому что [говорили] она у меня похожа, хотя и говорит, что на таджичку, я бы не сказала, что она прям на таджичку похожа... Ну, когда ее спросили, кто она по национальности, она сказала, наполовину русская, наполовину таджичка, наполовину узбечка, «мама, я правильно сказала?». Я говорю: «Правильно» [смеется]. Вот ей четыре или пять лет было.

Представление о том, что кровь человека может быть разделена на доли, конечно, не было уникальностью Советского Союза, при этом оно вытекает из понимания генеалогии и наследственности. Однако сигнал, который получает ребенок из смешанной семьи, не всегда может оказаться положительным. В США, как пишет Лори Менгел, «наиболее распространенное определение, накладываемое на людей смешанной расы, независимо от их происхождения, — это утверждение, что они являются фрагментированными личностями». Такие слова, как «мулат», «смешанная кровь» и «полукровка», отмечает она, «поддерживают представления о разделении крови, которое может быть количественно выражено в дробных единицах, а в обществе, мыслящем в расовых категориях, служат для укрепления идеологии о том, что человек смешанной расы в каком-то смысле меньший, чем целостная личность». В обществе, мыслящем в категориях национальности, таком как Советский Союз, аналогичным образом человек смешанного происхождения мог без труда почувствовать нехватку качеств, присущих всем хорошо адаптированным советским гражданам.

Помня об этом, многие родители с раннего возраста начинали учить своих детей тому, что одна часть их этнического наследия важнее другой (-их). Талгат Акилов (род. 1966) был одним из 13 детей, родившихся в сельской казахской семье, из которых семеро дожили до совершеннолетия. Будучи единственным членом семьи с высшим образованием, Талгат женился на русской женщине в 1980-х годах. Так как семья жила в консервативной казахской среде на юге Казахстана, их юный сын Ильяс, очевидно, больше отождествлял себя с казахской стороной. Талгат вспоминал: «В детстве там в основном казахи были соседи, и поэтому где-то издевались над русскими пацанами. И он пришел и мне рассказывает, что я вот так и вот так издевался и говорил про русских. А я ему сказал: „Ильяска, ты смотри, у тебя мать русская“». Пытаясь привить сыну уважение к этническому наследию матери, он также объяснял, что в казахской культуре ребенок, даже если он смешанного происхождения, принимает национальность отца. «У нас уклад такой, раз отец — казах, то и ребенок казахом считается, вот так».

В подростковом возрасте национальность становилась более актуальной проблемой — как из-за психологической потребности определиться со своей идентичностью, так и из-за бюрократической необходимости зафиксировать свою национальность официально в 16 лет. Вместо половины одного и четверти другого ребенок из смешанного брака становился — по крайней мере, в глазах государства — на 100% казахом, русским или таджиком. Исследования выбора паспортной идентичности среди советских подростков показывают, что дети смешанного происхождения, включающего как европейскую, так и титульную национальность Центральной Азии, обычно выбирали национальность своего центральноазиатского родителя, так как большинство таких семей представляли собой союз европейской женщины и центральноазиатского мужчины. Дети, не обладающие наследием титульной нации, но имеющие одного русского родителя, обычно выбирали русскую национальность. Для детей смешанного происхождения, чьи родители не были ни русскими, ни выходцами из Центральной Азии, модели идентификации были более сложными и менее предсказуемыми.

Конечно, статистика по выбору идентичности ничего не говорит нам о процессе принятия решения, и здесь воспоминания людей смешанного происхождения могут быть показательными. При декларировании своей официальной или паспортной идентичности люди мультиэтнического происхождения в Советском Союзе якобы имели выбор между национальностью отца и матери. Однако для многих детей от смешанных браков в Центральной Азии не существовало настоящей свободы выбора. Они выбирали свою официальную национальность на основании ожиданий общества и внешних критериев, при этом их субъективные чувства играли незначительную роль или вообще не играли никакой роли в этом процессе.

Из-за патрилинейных норм в центральноазиатских сообществах, где национальность и статус определялись по отцу, люди со смешанным происхождением обычно выбирали национальность отца. Респонденты часто упоминали необходимость указывать национальность отца, чтобы проявить уважение и избежать его обиды. Марина Абдрахманова (род. 1957), архитектор со смешанным русско-казахским происхождением из Алматы, вспоминала, что для нее и ее сестер принятие казахской национальности по отцу произошло почти автоматически: «Ну у нас, в общем-то, принято, что национальность идет по отцу. Поэтому даже вопросов не возникало». Аналогично в Таджикистане Джамиля Рахимова, родившаяся в 1953 году от русской матери и таджикского отца, ощущала, что у нее нет выбора, кроме как объявить себя таджичкой. «Ну таджичка по папе, как бы уважение к отцу. Мне мама всегда говорила: папу вы должны всегда уважать, фамилию принять только его, нацию только его». Сажида Дмитриева вспоминала: «У нас этот вопрос как-то даже и не стоял. У нас и мама так нас воспитывала, что главный — папа, раз папа главный — значит, и национальность по папе. У меня этот вопрос даже как-то и не стоял, я татарка, выбрала и все».

Часто именно русская мать убеждала своих детей не «оскорблять» отца, отказываясь принять его национальность. Лариса Мамадзохирова (род. 1958), наполовину русская и наполовину таджичка, вспоминала:

Ну да, в 16 лет же получают паспорт. Поэтому, когда зашел разговор о нации, мама сразу сказала: папу не обижайте и запишитесь таджичками. Поэтому старшая сестра у нас, она старше меня на два года, она, когда получила паспорт, она записалась таджичкой. И я тоже так же написала — таджичка, чтобы папа не обиделся...

Однако это проявление уважения было во многом символическим. Их отец-таджик общался в основном с русскими и даже имел русское прозвище: «А как-то вот так получалось, что мы жили среди русских, общались, и даже, я говорю, все соседи папу звали „дядя Вася“ вначале, а потом уже „дядя Васик“, и так пошло».

Символическое (или нет) предположение, что дети мусульманских отцов должны принимать национальность отца, было настолько твердым, что люди со смешанным происхождением, которые выбирали свою национальность иначе, сталкивались с общественным неодобрением. Бахринисо Абдурахманова, родившаяся в 1953 году в таджикистанском Ленинабаде (ныне Худжанд), обладает непростым этническим происхождением. Ее отец был узбеком, а мать происходила из смешанной узбеко-киргизско-таджикской семьи. Она была твердо уверена, что должна сохранить национальность своего отца-узбека, даже если это повредит ее будущей карьере в Таджикской республике. «В 70-х годах, когда уже институт закончила, мне предлагали изменить свою нацию, написать, что я таджичка, [они говорили] что я продвинусь, мне большие посты предлагали. Я не пошла на это. Вы знаете, это нация моего отца, я не могу его предать».

В случаях развода или отсутствия отца ребенок мог принять национальность русской матери, но не без угрызений совести. Людмила Давыдова (род. 1954), вдова, родившаяся и выросшая в Казахстане, приняла национальность русской матери, так как ее отец-ингуш отсутствовал бо́льшую часть ее детства. Она вспоминала, что часто сталкивалась с удивленными взглядами, когда называла свое имя и национальность. Поскольку ее девичья фамилия и отчество явно указывали на ингушское (или, по крайней мере, мусульманское) происхождение, люди ставили под сомнение ее официальную регистрацию в качестве русской.

В менее традиционных семьях стремление угодить родителям иногда означало, что братья и сестры принимали разные официальные национальности, чтобы у каждого из родителей был ребенок своей национальности. Родители Леси Каратаевой, женщины со смешанным русско-казахским происхождением, предложили ей зарегистрироваться в качестве казашки, так как ее старший брат Саша уже зарегистрировался как русский. «Вот таким образом вы, дети, не обидите ни маму, ни папу». Айгерим Семенова (род. 1952), государственный служащий со смешанным казахско-русским происхождением, вспоминала о подобном разделении национальностей в своей семье: «И когда я паспорт получала, я себе записала „казашка“. А брат, когда паспорт получал, записал „русский“. Он говорил, что вам хватит сестры... что она казашка. Ну папа, он тоже никак на это не реагировал. Он сказал: „Ну это твой выбор. Как ты хочешь“».

Некоторым детям со смешанным происхождением, возможно, из-за характера их отношений с родителями, был доступен более свободный выбор при принятии решения о своей национальности. Светлана Визер, родившаяся в середине 1950-х годов от татарского отца и русской матери, почти не задумываясь объявила себя русской, когда пришла в 16 лет за паспортом. Она выросла в русскоязычной культурной среде и не могла себе представить, что может претендовать на национальность, с которой не имеет ни языковой, ни культурной связи. Ее отец-татарин адаптировался к русской семье своей жены.

И я там должна была заполнить какие-то формы. И мне говорят, что у вас же отец татарин, а мать русская. А вы какую себе возьмете национальность? Я чуть ли не впервые пришла туда, что-то заполняю, а мне: «Какую возьмете национальность!» Я говорю: «Ну русскую, наверное». — «Ну, вы подумайте!» Я говорю: «Ну русскую, конечно!» Ну написали «русская».

Ее отец, отнюдь не авторитарный человек, мягко предположил, что она, возможно, захочет принять его национальность, но настаивать не стал.

А он мне: «А почему ты выбрала русскую?» Я говорю: «Ну а какую я могла выбрать? Ну, сам подумай!» Он говорит: «Ну татарка». Я говорю: «Ну какая я татарка? Я даже языка не знаю. Ну, сам подумай! Ну какая я татарка? И обычаев не знаю». В 16 лет я уже могла так дерзко разговаривать с отцом. Конечно, может быть, это малодопустимо, но вот у нас допускалось... Он: «Да? Может, все-таки подумаешь, изменишь решение?» Я мать спрашиваю: «Мама, ты как считаешь?» Она говорит: «Ты делай так, как ты считаешь нужным. Считаешь, что ты русская, значит, ты русская. Если хочешь быть татаркой, значит, пойди и напиши, что ты татарка». Я говорю: «А как я напишу, я же уже подала все документы. Уже я заполнила эту анкету. И почему мы этого раньше не обсудили?» Они как-то либо сами об этом не подумали, либо для них это был острый вопрос.

Таким образом, Светлана — чье полное имя в то время было Светлана Ахметшакуровна Абдулганиева — официально осталась русской, несмотря на татарское отчество и фамилию. Она была одной из немногих счастливчиков среди детей со смешанным происхождением, у которых субъективные чувства идентичности и паспортная национальность более или менее совпадали. Никто из ее родителей не настаивал на выборе определенной национальности, поэтому она выбрала ее по собственным ощущениям. Тем не менее она вспоминала, что несоответствие ее имени, национальности и внешности иногда вызывало путаницу. «Меня редко идентифицировали сразу татаркой, хотя светлых татар достаточно много. У меня и сейчас-то волосы не очень-то темные, а в 17 лет они были совсем светлые... А по фамилии искали всегда такую черноглазую, черноволосую. А потом удивлялись: „Так это вы, да? Ну ладно“».

Наряду с правилом принятия национальности отца в смешанных семьях считали само собой разумеющейся важность того, чтобы официальная национальность человека как-то соответствовала его внешним атрибутам, таким как имя и фенотип. В идеале имя, фамилия, отчество, внешность и национальность должны совпадать. Если человек, например, «выглядит азиатом», то ему было бы странно называть себя русским. (Этот акцент на совпадении имени, национальности и фенотипа был одним из способов проявления расового мышления в жизни людей со смешанным происхождением.) И аналогично — при славянском имени, отчестве и фамилии было бы странно заявлять о себе как об армянине или казахе. Так, Ержан Байбурин (род. 1959), казах, женатый на русской женщине, отметил, что у его дочерей на самом деле не было выбора, кроме как зарегистрироваться казашками: «Ну у них, видите, фамилия моя. Имя восточное. Не было смысла, наверное, писать другое».

Елена Джульчиева (род. 1947) на момент нашего интервью была замужем за казахом уже 45 лет. Она вспоминала, что ее дочь Гульнара, появившаяся на свет, когда ее родители учились в Ленинграде, в 16 лет хотела зарегистрироваться русской. Но Елена отговорила ее, утверждая, что ее тройное казахское имя и отец-казах делают этот выбор неудачным:

Ну я ей так дала немного времени подумать, потом говорю: «Доча, вот смотри: ты придешь получать паспорт и там написано „Джульчиева Гульнара Ахмедовна“. Так? Даже если ты и родилась в Ленинграде, но жить-то мы все равно здесь же будем. Может быть, когда-то ты замуж выйдешь и уедешь... в Россию. Но тем не менее тебе вот... как-то не сочетается. Тем более папа у тебя казах». Я говорю: «Подумай!» Ну и она «казашка» написала.

Однако «выглядеть азиаткой» и декларировать азиатскую национальность не обязательно означало идентифицировать себя как азиатку. Надя Ким, женщина смешанного украинско-корейского происхождения, проживающая в Казахстане, считала себя больше украинкой, чем кореянкой, так как провела значительную часть своего детства в Украине с бабушкой. Тем не менее она указала корейскую национальность в паспорте. По словам ее матери, Надя колебалась назвать себя украинкой из-за своей внешности.

Вот про Надю я знаю, что она сказала, что она кореянка... потому что Надя мне говорила в том отношении, что: «Мама! Как я напишу, что я украинка, имея такую внешность?! Какая я украинка?!» Это когда я ей сказала, что ты можешь выбирать в принципе, то она мне сказала: «Мама! Да ты что, смеешься что ли?! Как я буду выбирать? Какая я украинка, если я по внешности кореянка?»

На выбор официального гражданства влияли и прагматические соображения. В смешанных семьях родители иногда убеждали своих детей избегать выбора национальности, которая могла бы подвергнуть их преследованию (особенно это касалось немцев, корейцев, чеченцев и ингушей, которые подвергались депортациям в сталинскую эпоху). Сусанна Морозова, женщина смешанного украинско-армянского происхождения, вспоминала о 1970-х годах — о том, когда она была ребенком:

Ну тогда мне казалось, что это [национальность] важно. Даже может повлиять там на мою дальнейшую личную жизнь... Вот у меня была подруга — немка, но она написала, что она русская; подруга была кореянка, она от смешанного брака, но она написала, что она русская. Тогда было свойственно, что, если есть у тебя возможность, писать, что ты русский.

Рональд Суни писал об «иерархии национальностей», при которой титульные национальности в собственных республиках и русские в Советском Союзе в целом пользовались особым статусом. Национальности вне своих республик или вообще без республики находились на самом низком уровне иерархии. Хотя в целом желательнее было быть русским, респонденты вспоминали, что принадлежность к титульной национальности также была полезной, так как другие группы могли оказаться в невыгодном положении при приеме на работу или получении высшего образования. Так, Айгерим Семенова с раннего возраста идентифицировала себя с казахской национальностью своего отца, несмотря на то, что родилась в России. «И когда я паспорт получала, я себе записала: „казашка“», — вспоминала она. Ее родители оставили выбор за ней. «А я всегда думала, что я буду жить и работать в Казахстане. Мне, наверное, надо быть казашкой». Фатима Сатыбалдинова (род. 1951), казашка, вышедшая замуж за татарина, настаивала, чтобы ее дети регистрировались как казахи, нарушив главное правило, что дети мусульман должны принимать национальность отца. «Мой муж хотел, конечно... чтоб дети записались татарами. А я настояла: пусть будут они казахи». На вопрос, почему она так решила, она ответила: «Потому что, знаете, все равно мы живем в Казахстане. Люди другой национальности не всегда могут достичь, чего они хотят». Джамиля Рахимова и ее братья и сестры получили аналогичный совет от своего таджикского отца: «Ну и папа говорил: „Вы в Таджикистане живете, если вы хотите будущее свое предусмотреть, должны быть таджиками“».

Хуже всего в иерархии национальностей было тем, кто не имел своей национальной республики. Камал Ибраев, по национальности уйгур, всю жизнь проживший в Казахстане, женился на русской женщине в 1973 году. Он советовал своим детям не брать его национальность, потому что уйгуры не имели статуса и преимуществ территориальной национальности. «Ну вот так вот, а вообще по национальности я уйгур. Везде я пишусь как уйгур. Дети мои пишутся уйгурами. Почему они так, я не знаю. Мать у них русская, говорю им: „Пишитесь русскими“ — а они: „Нет“. Я говорю им: „У вас ни Родины, ни флага“». В этом случае правило принятия национальности отца вступило в противоречие с тем, что могло бы иметь больше смысла с практической точки зрения.

Поскольку национальность часто выбиралась на основании внешних критериев — предпочтений родителей, веры в патрилинейную семейную структуру, внешнего вида, имени или практических соображений, — часто возникало несоответствие между официальной национальностью и субъективной идентичностью. Во многих случаях дети от смешанных браков не ощущали особой близости с национальностью своих центральноазиатских или мусульманских отцов. Тот факт, что в смешанных семьях с русскими и центральноазиатскими корнями часто именно русские матери — а иногда бабушки — проводили больше времени с детьми, разговаривая с ними по-русски и рассказывая русские сказки и стихи, также усиливал контраст с «официальной» национальностью отца.

Тимур Сергазинов (род. 1976), сын казахского отца и русской матери, в 16 лет официально зарегистрировался как казах. Тем не менее он и его три сестры обычно ассоциировали себя с культурным наследием по материнской линии. «Мы все себя ощущаем больше, поскольку мы русскоязычные, сложилась своя культурная особенность внутренняя. Мы все-таки больше ощущаем себя русскими, как ни говори». Татьяна Салибаева (род. 1953), русская женщина, вышедшая замуж за таджика в Таджикистане, отметила, что ее дети официально зарегистрированы как таджики. «Единственное у них таджикское — это то, что сделали им обрезание, назвали по-национальному и то, что у них папа вот таджик. А так у них полностью все, все на русском, все по-русски у них».

Для некоторых потомков межэтнических браков эти проблемы выходили за рамки несоответствия между официальной национальностью и субъективной идентичностью и приводили к чувству отчуждения от культуры одного из родителей. Людмила Давыдова ощущала себя некомфортно, когда ее семья посещала Северный Кавказ: «Ой, вы знаете, мы пожили там эти полгода, и мне не понравилось там». Ее родственники сразу приняли ее как свою, но «они почти силовым методом хотели заставить меня полюбить народ и признать полностью все традиции». Родственники ее отца, видимо, предполагали, что ее ингушская кровь автоматически вызовет привязанность ко всему ингушскому, хотя она была мало знакома с культурой отца, пока росла в Казахстане.

Сусанна Морозова (род. 1973), наполовину армянка, наполовину украинка, с ранних лет решила, что не хочет выходить замуж за мужчину с Кавказа, несмотря на ее любовь к своему доброму и остроумному армянскому отцу. Она открыто признала, что боялась таких мужчин, которые иногда подходили к ней из-за ее армянской внешности.

А вообще-то, я всегда была уверена, что я выйду замуж за русского мужчину. Я вот не хотела выходить замуж за кавказца, за представителя кавказской национальности, я их даже как-то боялась. Несмотря на то что у меня папа — армянин, если я видела на улице мужчину кавказской национальности, то я переходила на другую сторону, они еще что-то долго в мою сторону кричали на своем языке, я их жутко боялась и обходила стороной. Я очень хотела выйти замуж за русского.

Яркое описание Сусанны того, как она «жутко боялась» и «переходила на другую сторону» улицы, когда видела мужчину армянского, как и у ее отца, происхождения, может быть крайним случаем отчуждения от своей официальной национальности, однако подобные чувства не были редкостью. Несоответствие между субъективной идентичностью и официальной национальностью было обычным явлением для потомков от смешанных браков, как и неспособность соотнести себя со своей официальной национальностью.