Известный китайский художник и еще более известный активист Ай Вэйвэй написал книгу воспоминаний о непростой жизни внутри недоброго государства. Публикуем отрывок о том, как диссидент Ай взялся расследовать смертоубийственную коррупцию в строительстве и поставках детского питания и что ему за это было (обвинили в связях с ЦРУ).

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Ай Вэйвэй. 1000 лет радостей и печалей. М.: Альпина нон-фикшн, 2023. Перевод с английского Дарьи Алюковой, научный редактор Юлия Дрейзис. Содержание

На высоком флагштоке развевался флаг Китая. Я стоял посреди руин, потрясенный и дрожащий, оглушенный запахом крови. Под ногами у меня лежали разбросанные предметы одежды, намокшие от дождя тетради, линейки, зеркальца и рюкзачки. Солдаты в белых костюмах химзащиты с черными пакетами для тел шли мимо не работающего на тот момент экскаватора. Две недели назад здесь погибло 740 детей, когда обрушилось здание их школы.

Двенадцатого мая 2008 года в юго-западной провинции Сычуань произошло восьмибалльное землетрясение, и его эпицентр пришелся на город Вэньчуань. Оно было столь мощным, что через несколько минут небольшие толчки ощущались даже в Пекине, на расстоянии 950 миль. Новость о катастрофе погрузила страну в траур.

Просто продолжать вести блог мне было недостаточно. Двадцать девятого мая вместе с помощником Чжао Чжао мы приехали в столицу провинции Сычуань, Чэнду, и незамедлительно отправились в Дуцзянъянь — городок около эпицентра, который серьезно пострадал. Там мы увидели обломки средней школы Цзюйюань, превратившейся в кучу кирпича, осколков бетона и торчащей арматуры. Только в этом здании погибло 284 ребенка. Мы остановили машину и вышли.

Среди каменных обломков мы встретили пару. Мужчина был водителем такси, а жена держала в руках розовый пенал, где лежали маленькие очки и молочный зуб дочери. Дочь была для них всем, сказала она. «Почему они построили такое хлипкое здание и кто возьмет за себя ответственность за плохое качество строительства?» — спрашивала она. Эти вопросы так никогда и не получат ответа. Всего погибло более семидесяти тысяч людей, и многие из них, как и ее дочь, были маленькими детьми и оказались погребенными под обломками рухнувших школ.

Впоследствии, когда я стал поминать детей в своем блоге, мать погибшей в Бэйчуане школьницы написала комментарий: «Я нашла имя своей дочери в вашем списке: „Ян Сяовань, 7 лет, первоклассница Цюйшаньской начальной школы“». Она добавила: «Все, чего я хочу, — это чтобы больше людей узнало о моей дочке Ян Сяовань. Она счастливо прожила в этом мире семь лет. Я надеюсь, что все будут помнить ее имя, как и имена всех погибших».

Не случись этого землетрясения, 2008 год все равно был бы необычным. Наряду с катастрофами — как природными, так и рукотворными, — внимание общества привлекала предстоящая Олимпиада, а неуклюжие попытки Пекина контролировать дискурс лишь накаляли страсти. В конце января и начале феврале серия необычайно сильных снегопадов на много дней парализовала транспортные магистрали. Затем в феврале начались акции протеста тибетского правительства в изгнании, а за ними в марте последовали демонстрации против китайской власти в Лхасе и других местах, что привело к жестким ответным мерам со стороны китайских властей. В своем блоге я не мог исправить непоправимое, но по крайней мере я мог напомнить моим читателям о том, что вызвало эти протесты. Вскоре у меня появилась возможность сделать больше.

Всего за шесть недель до открытия Олимпиады-2008 в полицейском участке на северной окраине Шанхая под названием Чжабэй произошло несколько ужасных убийств. По официальной версии, нападавший в маске ворвался в здание и успел пырнуть ножом охранника и десятерых полицейских, прежде чем его схватили; шестеро полицейских скончались от ранений. Ян Цзя совершил тяжкое преступление против сотрудников правоохранительных органов, и его дело с самого начала окутывал флер предчувствий и догадок, так что я решил сделать об этом событии документальный фильм.

В октябре 2007 года Ян Цзя, который жил в Пекине со своей матерью из простых рабочих, поехал в Шанхай на праздник в честь Дня образования КНР. Он взял в аренду велосипед, и его на улице остановила полиция, заподозрившая, что велосипед украден. Когда он стал спорить, его задержали для допроса. Его отпустили в два часа ночи, после чего Ян позвонил по номеру 110 (экстренный вызов полиции), а также долго говорил по телефону с матерью; он сказал, что его избили в полицейском участке.

После этого Ян Цзя подал жалобу на полицейских, и чем дальше, тем сложнее было выяснить, кто в этой ситуации прав, а кто виноват. Первое, что Ян Цзя сказал при аресте: «Если мне придется всю жизнь терпеть такое обращение, лучше быть преступником. Дело ваше, но вы должны объяснить мне свои действия. Если не можете, то я дам вам свое объяснение».

Весь процесс шел с нарушениями. Предоставленный государством адвокат отказался вызывать основных свидетелей и не смог выяснить причины происшествия, лишившись тем самым возможности внести что-то новое в дело. В зале суда Ян Цзя попросил своего адвоката просто быть честным и говорить все как есть. Снова и снова Ян Цзя, желая вызвать обсуждение событий, которые повлекли за собой его акт мести, добивался ответа на вопрос: «Меня избили в полиции или нет?» После того как Ян Цзя был приговорен к смертной казни, власти Шанхая все еще отказывались проводить психиатрическую экспертизу, исключая таким образом возможность признания подсудимого невменяемым, что обрекло его на казнь.

Когда административная власть ничем не ограничена, когда судопроизводство не подвергается сомнениям, когда информацию скрывают от публики, общество вынуждено существовать в условиях отсутствия правосудия и морали. Коррупция судебной системы — это публичное лицо морально ущербного политического тела, шрам, уродующий эпоху, в которой мы живем.

Апелляционный суд поддержал смертный приговор, а я после многочисленных постов об этом деле в своем блоге уже не знал, что еще сказать. Всего через месяц Ян Цзя был казнен. Его мать Ван Цзинмэй уведомили об этом. Ей все время отказывали в праве высказаться в его защиту. В день его ареста ее задержала полиция Пекина, а затем Ван поместили в психиатрическую больницу под вымышленным именем и заставили пройти «медицинское лечение».

В Китае казнят больше людей, чем где-либо (на нашу страну приходится свыше половины всех казней в мире), и в этом несправедливом обществе жертвами становятся не только приговоренные. На следующий день после казни я опубликовал в блоге видео горящей свечи, а потом загрузил свой документальный фильм. В нем высказывались связанные с этим делом сомнения, рассматривались мотивы нападения Ян Цзя на полицию и законность судебного процесса. Я дал фильму название «Один затворник» (One Recluse).

А в это время на нас смотрел весь мир. Восьмого августа 2008 года в Пекине начались XXIX Олимпийские игры. На следующие две недели мир стал меньше, впрочем, для власти и капитала оставалось огромное пространство, но далеко не так много для остальных и уж точно не для граждан, которых китайские СМИ считали «не слишком важными». Трудовых мигрантов выслали из Пекина, и многие магазины закрыли — повседневные удовольствия обычных людей временно прекратили в угоду капризам властей.

Дизайн «Птичьего гнезда» стремился передать идею, что свобода возможна: его внешний вид вкупе с выставленной наружу конструкцией воплощал важные черты демократии, прозрачности и равенства. Защищая эти принципы, я решил отстраниться от Олимпиады, которая была на службе у националистической самодовольной пропаганды. Свобода — обязательное условие справедливости, а без свободы соревнования превращаются в очковтирательство.

Ван Фэнь уже была беременна, и после консультации с врачом 8 августа, в день открытия Олимпиады, мы расположились за столиком в кафе неподалеку от ее квартиры. Мне предстояло стать отцом — большое событие, и, как другие важные перемены в моей жизни, оно заявило о себе неожиданно и безапелляционно. В жизни нет ничего более внезапного, чем беременность, и ничто так не выбивает из колеи, как перспектива отцовства. Но в одном можно было не сомневаться: этот ребенок соединит нас с Ван Фэнь навсегда.

Когда началась церемония открытия и на висящем на стене экране стали взрываться фейерверки, на обороте справки, которую врач выдал Ван Фэнь, я набросал свои первые впечатления: «В этом мире, где у всего есть политическая подоплека, нам теперь говорят, что мы не должны ничего политизировать: это просто спортивное мероприятие, оторванное от истории, от идей, от ценностей, — оторванное даже от человеческой природы. Политика всегда напоминает нам, кто именно построил два разных мира и две совершенно разные мечты. Есть множество вещей, которые стоит упразднить, но давайте в первую очередь попрощаемся с единовластием, независимо от форм, которые оно принимает, и независимо от того, чем оправдывают его существование, потому что результат всегда один: отрицание равенства, извращение правосудия, отказ от счастья». Через сто дней после землетрясения в Вэньчуане китайская команда значительно опередила американскую по количеству олимпийских золотых медалей, и нация предъявила миру фальшивую улыбку. Олимпиада должна была стать венцом тридцатилетнего периода роста и реформ — общенациональным выходом в свет с целью показать, насколько Китай изменился. Но для меня все это было неопровержимым свидетельством того, что ничего здесь по сути не изменилось. Вера и идеология уже не были предметом борьбы. Настоящим полем битвы была исключительно прибыль, и вели ее регионы, корпорации и нации, вдохновляясь глобалистской мечтой капиталистических держав. Китайский режим старался не афишировать идеологическую пропасть между собой и демократическими обществами и, открыто критикуя это явление, превратился в белую ворону, политического оппонента и потенциальную угрозу.

Летом 2008 года в детском питании и некоторых других молочных продуктах, продаваемых в Китае, обнаружили меламин — вещество, которое может вызывать камни в почках и почечную недостаточность. Но власти намеренно скрывали отчеты об огромных количествах загрязненного меламином детского питания, попавших в продажу, и факты были обнародованы только после закрытия Олимпиады. К тому моменту от опасной молочной смеси успело пострадать тридцать миллионов младенцев.

В последний день 2008 года я поставил свою подпись на пакет печально известного сухого молока Sanlu, которое принесло столько вреда, и выставил его на онлайн-аукцион. Стартовая цена была всего 20 юаней, но итоговая составила 1600 юаней. На вырученные деньги я купил немного теплой зимней одежды для приехавших из сельской местности просителей, которым в Пекине приходилось спать под мостом, пока они ждали рассмотрения своих дел.

В тот год я внимательнее, чем когда-либо, следил за новостями: от апокалиптического снегопада в начале года, в котором безнадежно застряли многие работники, до невнятных сообщений «Гражданское расследование» 277 о бунтах в Тибете, гротескной вакханалии пекинской Олимпиады и всех этих ядовитых коктейлей китайского общества, еще более пагубных, чем меламин в детском питании. Я видел, каким абсурдным и надрывающим сердце путем следовал Китай с 1978 года и какие горькие плоды это принесло.

К концу 2008 года власти стали усердно пытаться закрыть мой блог. Однажды я увидел, что в нем отключили комментарии, и понял, что рано или поздно блог прекратит существование. Я чувствовал бессилие. «Не питайте иллюзий обо мне» — было мое последнее публичное высказывание в 2008 году.

Год близился к концу, и я поручил членам своей команды собрать видеозаписи о спасательных операциях в Сычуани для документального фильма о землетрясении. Я не забыл, что обещал тем родителям в Бэйчуане провести полномасштабное расследование обрушения школ и отдать дань их погибшим детям, и намеревался лично заняться списком детских потерь. Мы опросили родителей более чем сотни вэньчуаньских детей и выслушали их рассказы о катастрофе, спасательных операциях и мерах по «поддержанию стабильности» — то есть попытках правительства заставить замолчать тех, кто призывал разобраться с проблемами школьных зданий. Проще говоря, государство так и не выполнило обязательства по расследованию качества строительных работ, а имена погибших детей не опубликовали.

В марте 2009 года из своей студии в Цаочанди я сделал более сотни телефонных звонков в школы и государственные учреждения в Сычуани. Я разговаривал с представителями провинциальных, муниципальных и уездных властей, ответственных за образование, связи с гражданским населением и вопросы общественной безопасности, а также с пострадавшими школами и просил их предоставить имена погибших детей. Странным образом все отвечали одинаково.

Сначала они говорили, что таких списков нет. Потом признавались, что списки существуют, но они не могут их предоставить: информация, одобренная к публикации, уже оглашена, а все остальное — государственная тайна. Такое объяснение, разумеется, было нелепым, и, когда я на это указывал, человек на другом конце провода спрашивал, кто я такой, и явно считал меня каким-то враждебным элементом, которого спонсирует настроенная против Китая иностранная держава; некоторые даже напрямую спрашивали, не шпион ли я, или, может, я из ЦРУ? «Вы только сыплете соль на рану родителям, — раздражались они. — Если вы бы молчали, они бы уже об этом забыли». Но каждый день я получал сообщения от родителей, которые надеялись хотя бы на то, что их дети не будут забыты. Качество школьных построек было запретной темой: писавшие о землетрясении СМИ концентрировались исключительно на том, как успешно партия ведет народ к преодолению последствий катастрофы.

Я объявил о запуске мероприятий по поиску имен детей, погибших в результате землетрясения, и назвал это «Гражданским расследованием» (Citizens’ Investigation). Вот как я представил его своим читателям:

Гражданское расследование:

Правда. Ответственность. Права.

Триста дней назад я посетил районы Сычуани, которые наиболее сильно пострадали от землетрясения, и увидел бесконечные боль и ужас. Мы до сих пор не знаем всех имен детей, которых потеряли в этом землетрясении, и не понимаем, почему это произошло, как это произошло...

Они сказали нам, что не имеют никакого отношения к гибели этих детей: она была неизбежна, неминуема — это подтвердили эксперты. Они обходят молчанием коррупцию и избегают выражения «постройки из бобовой гущи» (метафора недобросовестной работы, использования хлипких материалов — буквально отходов производства тофу), скрывают факты. Во имя «поддержания стабильности» они запугивают, задерживают и третируют родителей учеников, требующих правды; открыто попирают и Конституцию, и базовые права человека...

Отвергнем амнезию, отвергнем ложь. Мы запустили «Гражданское расследование», чтобы вспомнить мертвых и выразить сочувствие живым, взять на себя ответственность — ради будущей радости живых — за выяснение имени каждого ребенка и память о нем...

Пожалуйста, помните: каждый день, пока мы не сдаемся, эти дети не исчезают, как дым. Это часть нашего смысла жизни, и мы не бросим это дело.

Я приглашаю желающих принять участие в «Гражданском расследовании» оставить свои контактные данные. Ваши действия — это ваш мир.

В проекте вызвалось участвовать около ста волонтеров. Мы разделили их на маленькие группы по два-три человека и отправили в районы, пострадавшие от землетрясения. В первой фазе расследования тридцать один доброволец провел четыре месяца в Сычуани, посетив сорок пять городов и восемьдесят семь школ в семнадцати уездах, где разрушения были серьезными. Во второй фазе одиннадцать волонтеров продолжили расследование, посетив тридцать один город и пятьдесят четыре школы за сорок дней. Они передавали мне имена в студию через СМС, звонки и электронную почту. Я не отходил от компьютера, упорядочивая данные и публикуя их онлайн.

На кладбищах не было имен на свежих могилах — только номера. Местные власти наложили строгий запрет на распространение информации и интервью, не позволяли родителям общаться с чужаками и, что важнее всего, запрещали публиковать имена. Всех родителей так или иначе притесняли; их задерживали, запугивали или избивали, заставляя подписать соглашение об отказе от дальнейших действий по поводу халатности, со словами, что если они не перестанут, то лишатся компенсации за потерю членов семьи и жилищных льгот. Так что зачастую они не сообщали даже исходные данные.

В свою очередь, полиция постоянно арестовывала, допрашивала и третировала наших волонтеров. Однажды двух молодых ребят задержали на западе провинции Сычуань. Полицейские открыли багажник их такси, снимая все на камеру, и вытащили из-под коврика пистолет. Двое волонтеров впервые видели этот пистолет и не знали, принадлежал ли он водителю или же был подброшен полицией. Они оцепенели от ужаса, ведь в Китае владение оружием — серьезное преступление. Их заставили сесть на корточки и положить руки за голову, лицом к стене. «Кто этот Ай Вэйвэй?» — хотела знать полиция. Чего он добивается? Зачем они собирают имена? Какая организация за ними стоит?

Через шесть месяцев непрерывной работы команды, которая перенесла многочисленные аресты, конфискации списков, удаления видео- и аудиозаписей, мы завершили расследование. Мы собирали на обломках школ образцы цемента и арматуры, изучали проекты некоторых зданий и нашли доказательства чудовищных изъянов в строительных работах. «Гражданское расследование» объединило данные по семнадцати округам, городам, уездам, поселкам и деревням, затронутым землетрясением; определило и уточнило имена 5196 погибших школьников, их возраст, пол, школу и класс, а также данные родителей. Интервью с сотнями семей, потерявших детей, завершали наш документальный фильм под названием «Щеки маленькой девочки» (Little Girl’s Cheeks).

В результате этого расследования мы направили властям Китая и провинции Сычуань 183 жалобы, требуя публикации информации о мерах по оказанию помощи пострадавшим от землетрясения, подтверждений нанесенного ущерба и обстоятельств гибели людей, оценки зданий, отчетов об использовании средств из фонда помощи и восстановительным работам. Мы отправили тысячи вопросов, но ни на один не получили прямого ответа. Во всей этой истории, помимо факта трагической гибели стольких детей, больше всего меня поразило людское равнодушие — как все отвернулись от произошедшего, забыли, замолчали, будто катастрофа не имела к ним никакого отношения.

Казалось, из художника я превратился в общественного деятеля. Стать активистом не слишком сложно: как только начинаешь выражать беспокойство по поводу будущего страны, сразу оказываешься на тропинке, прямиком ведущей в тюрьму. Но в некотором смысле режим, которому я противостоял, был хрупок, и я понял, что для меня это повод продемонстрировать его порочность. Я смотрю на окружающую действительность как на «реди-мейд», вроде писсуара Дюшана. Реальность открывает широкие возможности для искусства, и это понимание придает мне уверенности.

Интернет дал мне возможность реализовать свою потребность в самовыражении в интересах общества. Я хотел показать людям, что даже если они думают, будто не интересуются политикой, то, увидев происходящее, они скажут: «Ну нет, так больше не может продолжаться!». Подходящие для влияния на общественное мнение моменты, однако, были куда короче, чем мне бы хотелось, — иногда они длились всего несколько секунд, ведь любая исходящая от меня информация жила ровно столько времени, сколько требовалось критику на ее удаление. Впрочем, если бы я не использовал подворачивающиеся возможности, в китайском интернете остались бы лишь банальности и лицемерие, оскорбительные для человеческого интеллекта.

Любое обсуждение прав человека неизбежно приобретает политический оттенок, так что я естественным образом превратился в политическую фигуру. В этом нет ничего плохого: в наши дни необходимо противостоять действительности. Если искусство не может поддерживать связь с жизнью, у него нет будущего.