Ричард Престон. Кризис в красной зоне. Самая смертоносная вспышка Эболы и эпидемии будущего. М.: Альпина нон-фикшн, 2021. Содержание
Чтобы лучше разобраться, что же представляют собой эмерджентные вирусы, нам придется вернуться во времени вспять, к кризису 1976 г., когда Эбола впервые дала о себе знать в отдаленной католической миссии, затерявшейся в низинном дождевом лесу на севере центральной части Заира. Если внимательно присмотреться к этому событию, первой вспышке Эболы, можно узнать нечто такое, что поможет подготовиться к появлению следующего эмерджентного вируса, где бы и когда бы оно ни произошло. Где-то на Земле какой-нибудь другой эмерджентный вирус 4-го уровня, не менее, а, возможно, и более заразный, чем Эбола, дожидается возможности перескочить из виросферы в представителя человеческого рода. Этот человек передаст инфекционный агент кому-нибудь еще, агент быстро переместится на большое расстояние по воздуху, путешествуя в ком-то из пассажиров самолета, и может положить начало цепной реакции распространения инфекции в городах, как это случилось с Эболой. Поскольку от такого эмерджентного вируса не будет ни вакцины, ни медикаментозного лечения, действие вируса окажется ужасным, и будет казаться, что на него нет никакой управы.
Если мы хотим одолеть следующий вирус, имеет смысл изучать историю. Глядя на людей, которые столкнулись с Эболой во время ее первой зарегистрированной встречи с человеческим родом, можно многое узнать. Можно узнать, как они жили и умирали и что делали при встрече с неведомым. Можно проследить их действия при столкновении с вирусом — и ответные действия вируса. Можно выведать их тайны.
Эбола — это в некотором роде существо, хотя и не разумное. Это даже не одно существо, это бесчисленное их множество, отчаянно стремящихся, в биологическом смысле слова, к выживанию и самовоспроизводству. Растущая масса вирусных частиц Эбола не ощущает себя сущностью. У нее нет ни памяти о прошлом, ни способности предвидеть будущее. У массы нет эмоций, нет желаний, нет страха, нет любви, нет ненависти, нет жалости, нет планов, нет такого понятия, как надежда. И все же, как и все другие формы жизни, каждая частица этой массы обладает неизменным биологическим стремлением к копированию себя и передаче своего генетического кода сквозь время.
Глядя на кризис 1976 г., можно увидеть, как удалось удержать то, что казалось неудержимым, и какие духовные и человеческие затраты понесли те люди, который впервые столкнулись с Эболой и попытались остановить ее. Узнав больше о событиях 1976 г., можно лучше воспринять ту битву, которая развернулась в государственной больнице Кенемы в 2014 г. и, по сути, распространилась на весь мир. Можно узнать кое-что новое о человеческом характере в кризисные моменты, когда решается вопрос жизни и смерти, можно воочию увидеть драматическое взаимодействие между человеческим родом и природой, которое всегда было предметом глубокого интереса для автора этой книги. Перед теми, кто сталкивается с вирусом, стоит простой вопрос: как убить вирус раньше, чем он убьет их?
ГДЕ-ТО В ВОЗДУХЕ НАД РЕКОЙ КОНГО, ЭКВАТОРИАЛЬНАЯ ПРОВИНЦИЯ, ЗАИР
26 сентября 1976 года, около 21 часа
Жан-Жак Муембе, доктор медицины, сидел в кресле салона самолета «Фоккер-Френдшип» и слушал звенящий гул турбовинтовых двигателей. За окном было темно. Самолет летел над областью почти нетронутых дождевых лесов, следуя руслу реки Конго против ее течения. Внизу не было видно никаких огней — ни городов, ни электрических фонарей, хотя там имелись деревни, примостившиеся в разрывах полога леса или укрывающиеся под кронами деревьев. Жители части этих деревень говорили на языках группы банту, а в других деревнях и совсем мелких поселениях обитали тва, люди очень маленького роста; их народ населял дождевые леса Центральной Африки десятки тысяч лет, намного дольше, чем любые другие местные племена.
Муембе хотел как можно скорее доставить больных — сестру Мириам и отца Слегерса — в лучшую больницу Киншасы. Их заболевание, характеризующееся полиморфной и загадочной клинической картиной, должно было быстро развиваться и могло оказаться смертельным. Муембе также очень тревожился о состоянии образцов крови и фрагмента печени, которые могли непоправимо испортиться на тропической жаре. Он надеялся, что, изучив эти образцы, он сумеет идентифицировать болезнь и тогда, возможно, станет понятно, как остановить ее распространение. Он склонялся к мысли о том, что это брюшной тиф или желтая лихорадка.
Через некоторое время появилась россыпь огней, «Френдшип» начал снижаться и приземлился в Кисангани, городе на реке Конго, который когда-то именовался Стенли-Фолз.
Аэровокзал в Кисангани, изрядно запущенное здание из выкрошившегося от дождей плохого бетона, охраняли солдаты, верные диктатору Мобуту Сесе Секо. Врачи помогли священнику и монахиням устроиться в креслах зала ожидания и купили им содовой воды. Сестра Мириам чувствовала себя достаточно хорошо для того, чтобы выпить фанты или кока-колы. В зале ожидания аэропорта Кисангани эти несколько человек провели почти всю ночь — вторую ночь после того, как выехали из миссии в Ямбуку. Муембе держал коробку с биологическим материалом рядом с собою на полу, где было так же жарко, как и везде. Он знал, что образцы разлагаются, но все же не терял надежды, что удастся сохранить достаточно для анализа.
В предутренний час в Кисангани приземлился реактивный «боинг» авиакомпании «Эйр Заир». Врачи и пациенты погрузились туда, и самолет понес их на запад, над беспросветными пространствами дождевого леса, по которому тут и там змеились реки. Вскоре после рассвета дождевой лес сменился просторами саванны, перемежающейся полосами галерейных лесов и возделанными землями, и из дымки бурым пятном проступила Киншаса. Самолет приземлился в международном аэропорту Н’джили.
Медики и больные сошли на землю. К тому времени взошло солнце, и в столице начался новый день. Муембе проводил монахинь и священника на стоянку такси. Воздух был насыщен и выхлопными газами от дизельных двигателей, и дымом кухонных очагов; непрерывно тарахтели мотоциклы. Он посадил их в такси, велел водителю доставить пассажиров в больницу Нгальема, попрощался с ними и пообещал посетить их, как только выяснит что-то насчет заболевания. Препарат печени находился на жаре уже два дня. Врачу не терпелось поместить его под микроскоп и рассмотреть.
Таксист высадил Муембе около университета. Уютный кампус состоял из современных зданий. Доктор поспешно направился в свою лабораторию. Там он с помощью сотрудников разделил печень на несколько частей. Потом были сделаны тончайшие срезы, которые поместили на предметные стекла. Муембе хотел получить об этих образцах несколько заключений специалистов. Была ли это желтая лихорадка? Если нет, то что же? Он привлек к исследованию двух своих коллег и сам положил стеклышко со срезом под мощный микроскоп. Необходимо было посмотреть и самому.
При сильном увеличении в тканях печени, пораженных вирусом желтой лихорадки, видны специфические изменения. Но, как ни разглядывал Муембе препарат, он не видел ничего определенного. Видеть было просто нечего. Ткани разложились и превратились в бесструктурную массу. Это было из рук вон плохо. Он не мог ни подтвердить, ни опровергнуть наличие желтой лихорадки.
Но ведь оставались еще образцы крови. С их помощью он надеялся выявить брюшной тиф. Если люди в Ямбуку умерли от тифа, кровь должна быть насыщена тифозными бактериями. В теплой гниющей крови бактерии должны были размножиться. В несколько чашек Петри поместили по капле крови и поставили в теплое место. При наличии тифозных бактерий их колонии должны были вырасти за день-другой. Если они появятся, значит, в Ямбуку разразилась эпидемия брюшного тифа.
БОЛЬНИЦА НГАЛЬЕМА, КИНШАСА
27 сентября, середина дня
Больница Нгальема стоит на холме, возвышающемся над рекой Конго, той ее частью, которая образует обширное сонное озеро Малебо, ниже которого расположены Великие водопады. Больница Нгальема представляет собой комплекс приземистых белых корпусов, выстроенных вокруг квадратных двориков, поросших травой. Сестру Мириам поместили в отдельную палату одного из корпусов; ей стало хуже. У нее началась рвота и периодически мучил понос. За нею ухаживал сестра Эдмонда, не надевавшая ни резиновых перчаток, ни маски, ни защитной одежды.
Настоятелю отцу Слегерсу, который тоже жаловался на высокую температуру, повезло. Как выяснилось, он болел малярией. В крови у него не нашли ничего, кроме малярийных паразитов, и после применения противомалярийных препаратов он пошел на поправку. А вот у сестры Мириам оказалась не малярия, и она быстро угасала.
Жан-Жак Муембе следил за состоянием сестры Мириам и одновременно наблюдал за чашками Петри, в которые поместил по несколько капель крови, взятой у разных людей со сходными симптомами. Никаких бактериальных культур там не появлялось. Тут у него возникла мысль, что он неверно оценил болезнь. Она могла передаваться не через укусы москитов или потребление загрязненных продуктов и напитков. Она могла быть заразной. Он позвонил в больницу лечащему врачу сестры Мириам. «Мы не смогли точно установить, что это за заболевание, — сказал он. — Нам следовало бы вести себя осмотрительнее». Он посоветовал больничным медикам, имеющим дело с сестрой Мириам, прибегнуть к стандартным предосторожностям инфекционного режима и учитывать потенциальную контагиозность заболевания. «Ce n’est pas un probleme, — ответил врач. — Я думаю, что это обычный брюшной тиф».
Муембе был очень сильно занят в университете, где не только заведовал микробиологической лабораторией, но и занимал должность декана медицинского факультета. Дожидаясь результатов созревания образцов в чашках Петри, он встречался с преподавателями и студентами в своем кабинете и на территории кампуса. Прошло не так уж много времени с тех пор, как Заир получил независимость, и атмосфера в стране была насыщена оптимизмом и энергией. В кампусе шла бурная жизнь, в которую Муембе был активно вовлечен.
Но на следующий день после возвращения из Ямбуку он получил удручающие новости. Отец Жермен, престарелый тощий кюре с козлиной бородкой, дававший последнее причастие сестре Беате, заболел. Это было очень тревожно. Болезнь — чем бы она ни была — распространялась.
На следующий день у сестры Мириам начались кровотечения. Муембе то и дело возвращался мыслями к совету, который дал больничному врачу, — считать болезнь высокозаразной. А в чашках Петри так и не появлялось тифозных колоний. Следовательно, болезнь не была тифом.
Оставалось теряться в догадках. Тут-то он начал понемногу задумываться о сестре Мириам и о себе самом. О сыпи, которую он видел на ее теле. С красными бугорками и петехиями — подкожными кровоизлияниями. Он тогда обратил внимание, как быстро она распространилась на шею и на руки. А сейчас он думал о том, не мог ли сам подвергнуться воздействию неизвестного агента.
Кровотечения у сестры Мириам продолжали усиливаться, сыпь на теле потемнела и стала похожа на синяки, глазные яблоки сделались ярко-красными. Кровоточили и десны, и кишечник. Для восполнения кровопотери ей начали делать переливание крови. Кровь вливали в вену больной, но она вытекала через кишечник. Сестра Эдмонда, ухаживавшая за сестрой Мириам, уже не справлялась одна, и ей выделили в помощь 23-летнюю медсестру Майингу Н’Сека, приехавшую в Киншасу из одной из ближних деревень. Медсестра Майинга и сестра Эдмонда все время соприкасались с кровью, истекавшей из сестры Мириам.
Муембе постоянно думал о том, что происходило в больничной палате. Думал он и об отце Жермене, с которым сидел за обеденным столом и который сейчас, возможно, умирал в Ямбуку. Он помнил продолжительную поездку по жаре в набитом людьми лендровере, где он сидел, прижатый к сестре Мириам. Они постоянно соприкасались плечами и локтями, он ощущал кожей пот на ее руке. На ее светлой коже сыпь была очень хорошо заметна. На чернокожем африканце ее было бы куда труднее разглядеть.
Потом ему сообщили о смерти сестры Мириам. Муембе не знал, что явилось причиной заболевания, но, судя по всему, это был вирус. Вирус, не имевший имени. Он задумался о своей семье — жене и детях. У вирусной инфекции всегда есть инкубационный период между моментом заражения и проявлением симптомов. В инкубационном периоде симптомы не наблюдаются, заразившийся не чувствует ничего особенного. Муембе задавался вопросом, не находится ли он в инкубационном периоде. Его самочувствие оставалось нормальным.
В Ямбуку заболела еще одна монахиня, сестра Романа. Она вскоре умерла в женском отделении больницы Ямбуку, а через несколько часов скончался и отец Жермен, бывший единственным пациентом мужского отделения. Потом те же симптомы появились у сестры Эдмонды, сопровождавшей сестру Мириам в Киншасу и ухаживавшей за нею в больнице. Случай сестры Эдмонды выглядел не столь тяжелым, как у сестры Мириам, но у нее развился кровавый понос. Медсестра Майинга, ухаживавшая сначала за сестрой Мириам, теперь взяла на себя уход за сестрой Эдмондой. Сестра Эдмонда умерла в палате больницы Нгальема ранним утром 14 октября.
КИНШАСА
15 октября
Примерно через 30 часов после смерти сестры Эдмонды медсестра Майинга, проснувшись утром, почувствовала у себя жар. Она очень перепугалась, но не стала сообщать об этом на работу, а взяла выходной и отправилась в другие медицинские учреждения Киншасы за медицинской помощью — она не хотела говорить врачам больницы Нгальема, что могла заразиться той же болезнью, которой страдали монахини. С высокой температурой она провела несколько часов в приемном покое скорой помощи крупнейшей столичной больницы Мама Йемо, рассчитывая, что ее осмотрит врач. За это время она контактировала со множеством людей — приемное отделение больницы Мама Йемо было очень просторным и многолюдным. Так и не дождавшись врача, она отправилась в другую больницу. Закончилось все тем, что Майинга пришла к себе в больницу Нгальема и призналась, что заболела. Врачи изолировали ее в отдельной палате. Тем временем известие о болезни, обнаруженной в Ямбуку, понемногу распространялось, и, когда в газетах и по радио сообщили, что медсестра Майинга, у которой обнаружено это заболевание, целый день гуляла по городу, началась паника. Майинга могла разнести по Киншасе болезнь из Ямбуку. Инфекция добралась до столицы.
Декану медицинского факультета Жан-Жаку Муембе надлежало выявить контакты Майинги за тот день, когда она с лихорадкой ходила по медицинским учреждениям города. Оказалось, что всего за несколько часов она лицом к лицу встретилась более чем с двумя сотнями людей. Эпидемиологический надзор должен был выявить всех этих людей и взять их под наблюдение, пока у любого из них не дал о себе знать возбудитель инфекции. Муембе не забывал и о том, что сам пребывал в тесном контакте с сестрой Мириам. Майинга могла подхватить вирус от сестры Мириам, или сестры Эдмонды, или от обеих.
В его памяти мелькали эпизоды поездки, когда он собирал сведения о заболевании в Ямбуку. Он мысленно видел и осязал трупную кровь, текущую по его пальцам и капающую на пол с запястья. Его контакт с вирусом был очень обширным и продолжительным. И сейчас вирус вполне может размножаться в его организме.
Муембе вновь и вновь возвращался мыслями к жене и детям. Он думал о тесных контактах со множеством людей в университете — с преподавателями, студентами, лаборантами, простыми горожанами. Он начал дважды в день, по утрам и вечерам, измерять температуру. Боясь передать вирус своим близким, он покинул дом и ночевал теперь в служебном кабинете в университете. Время шло, и он начал замечать у себя ужасные симптомы болезни, включая странную сыпь с красными волдырями и подкожными кровоподтеками. На белой коже сестры Мириам все это прямо бросалось в глаза. Но видел ли он такую же сыпь у остальных умерших? Возможно, она была не так заметна на более темной коже, но он думал, что видел эту сыпь на телах. Он подозревал, что температура у него начинает понемногу повышаться. Он осматривал себя, не понимая толком, появляются ли у него под кожей мелкие кровоизлияния и распространяются ли они.