Николас Старгардт. Мобилизованная нация: Германия 1939–1945. М.: КоЛибри, Азбука-Аттикус, 2021. Перевод с английского А. З. Колина. Содержание
9 марта 1941 г. Конрад фон Прейзинг, католический епископ Берлина, воспользовался инаугурацией Пия XII и напомнил конгрегации в кафедральном соборе Святой Ядвиги, что папа «подтвердил доктрину церкви, в соответствии с которой нет никакого оправдания убийства больных или ненормальных ни на экономической, ни на евгенической почве». Так тайная нацистская программа «эвтаназии» впервые встретила открытое осуждение. И протестантские, и католические епископы отлично знали о ней и о том, как она развивается, поскольку начальство церковных психиатрических приютов оказалось по разные стороны линии фронта — одни с энтузиазмом поддерживали начинание светских властей, другие, напротив, ни в коем случае не одобряли. Вместе с тем за последние полтора года ежегодная Конференция католических епископов в Фульде послушно шла за кардиналом Бертрамом и отправляла в адрес правительства письма с очень мягкими формулировками, часто просто личные, с вкрадчивым вопросом «а правда ли, что?..». Однако летом 1941 г. законопослушные петиции уступили место более радикальной публичной конфронтации. 3 августа епископ Мюнстера граф Клеменс Август фон Гален произнес с кафедры церкви Святого Ламберта проповедь против «эвтаназии». Тогда как Прейзинг всего лишь подчеркнуто обновил протест церковников против убийства обитателей приютов в абстрактных и общих терминах, Гален перешел в страстное наступление:
«Единоверцы христиане!.. вот уже несколько месяцев до нас доносится, что по приказу из Берлина пациенты приютов для страдающих умственно, которые больны длительное время и, возможно, неизлечимы, подвергаются насильственному удалению. Потом, через непродолжительное время, родственников там и тут информируют, что тело сожжено и можно забрать прах. Есть серьезное подозрение, граничащее с уверенностью, что неожиданные смерти умственно больных людей происходят не сами по себе, а вызваны умышленным вмешательством; что на практике осуществляется доктрина, в соответствии с которой можно уничтожать так называемую бессмысленную жизнь, то есть убивать невиновных, если есть мнение, будто их жизни не имеют более никакой ценности для нации и государства».
Касаясь конкретно первой партии пациентов из Мариентальского приюта близ Мюнстера, Гален зачитал письмо, отправленное им шефу местной полиции с уведомлением о готовящемся убийстве; епископ ссылался на долг гражданина в соответствии со статьей 139 Уголовного кодекса, обязывавшей любого информировать власти о «сговоре с целью покушения на жизнь людей». Затем Гален перешел к главному — этической стороне вопроса, предупреждая о возможной участи состарившихся, изможденных и израненных в боях ветеранов, «если вы установите и станете следовать принципу, по которому можно убивать „непродуктивные” человеческие создания». Проповедь Галена вызвала значительный резонанс на местном уровне. Ее широко цитировали и зачитывали в церковных епархиях округа Мюнстер и обсуждали среди священнослужителей в Кёльне.
Многие слухи о медицинских убийствах происходили из сфер децентрализованной бюрократии областных структур здравоохранения по причинам чисто техническим: управленцам приходилось санкционировать выплаты для пациентов, находящихся на государственном попечении, поэтому они не могли не отмечать перемен в денежных потоках, перенаправляемых в центры уничтожения; чиновники также получали и передавали дальше по инстанциям информацию от коллег. Такие знания — в чем-то отрывочные, в чем-то подробные — циркулировали на личном уровне до тех пор, пока Гален не решился воспользоваться независимостью церкви для придания гласности происходящему. Его проповедь со всей прямотой бросала открытый вызов властям.
Ответная реакция министра по делам церкви Ханнса Керрля, личного секретаря фюрера Мартина Бормана и местного гауляйтера Альфреда Майера выразилась в требовании применения репрессий против Галена. Что лучше: судить его и казнить как изменника в назидание другим? Без шума арестовать и отправить в концентрационный лагерь? Или попросту запретить проповедовать? Местные партийные активисты и функционеры в округе Мюнстер буквально тряслись от ярости, понося Галена как британского агента. Геббельса и Гитлера не в меньшей степени взбесила «выходка» высокопоставленного священника, но как формальные католики они очень хорошо отдавали себе отчет в возможном вреде поспешных мер. «Если предпринять какую-нибудь акцию против епископа, — заметил, как считается, Геббельс, — население Мюнстера, а в этом случае всей Вестфалии, можно будет списать со счетов до конца войны». Гитлер согласился, что бездействие станет пока наиболее мудрым выходом, хотя лично поклялся снять с Галена голову сразу после войны.
На протяжении последних дней лета и осени 1941 г. католические епископы продолжали оказывать давление на умы. Антониус Хильфрих, епископ Лимбурга, находился в курсе происходящего в расположенном поблизости Хадамаре и в конце августа присоединился к совместным с архиепископом Кёльна и епископом Падерборна обращениям к министрам внутренних дел, юстиции и по делам церкви: «Мы считаем своей обязанностью выступить публично против этого [медицинских убийств] ради образования и просвещения нашей католической паствы, чтобы не вводить народ наш в сомнения относительно основ подлинной нравственности». Три дня спустя примеру Галена последовал епископ Трира Борневассер — он прочел проповедь против убийства пациентов с амвона кафедрального собора и вернулся к теме через полмесяца, 14 сентября, задавая риторический вопрос: действует ли еще в Германии статья 211 Уголовного кодекса? Сам Гален написал духовенству в Ольденбург с просьбой прочитать там его проповедь, а в октябре и ноябре британские ВВС разбрасывали листовки с выдержками из нее над территорией рейха. Епископ Майнца Альберт Штёр воспользовался праздником Христа Царя в конце октября для обращения к заполнившим кафедральный собор прихожанам. В преддверии Дня поминовения усопших Прейзинг вновь поднял тему в соборе Святой Ядвиги в Берлине, изобличая художественный фильм с масштабным бюджетом «Я обвиняю» как топорную поделку пропаганды и проводя прямую связь между кассовым успехом ленты тем летом и убийством пациентов психиатрических лечебниц.
В фильме режиссера Вольфганга Либенайнера речь шла о помощи в уходе из жизни женщине, медленно и в мучениях умиравшей от рассеянного склероза. Зрители попеременно смотрели на происходящее то с позиции врача, пытающегося найти способ излечить пациентку, то — присяжных заседателей в суде, обсуждающих его решение помочь ей умереть с достоинством. Геббельс лично просматривал и отвергал все варианты сценариев с грубой пропагандой по данной тематике, выбрав именно этот вариант с его подходом «тонкого рекламирования». Как показывает выбор в пользу «серединки», министр пропаганды не считал германский народ «лишенным сантиментов» до такой степени, чтобы говорить ему правду об «эвтаназии»; людей надлежало готовить к этому мягко и словно бы исподволь. Задействованные в программе профессиональные элиты считали себя просто распространителями идей крайнего прагматизма на само право на жизнь; их готовность к сотрудничеству объясняется ключевым направлением мышления, нацеленным на борьбу с «антиобщественным элементом», «трудновоспитуемыми» подростками, «тунеядцами» и прочими подопечными органов социального обеспечения и полиции. Но, какие бы негативные эмоции ни вызвали заклейменные печатью умственной или физической неполноценности личности у «нормальных» людей, немецкое общество в целом не изъявляло готовности применять одни и те же меры против тех, кто не мог, и тех, кто не хотел работать. Разница между лентяями и беспомощными инвалидами оставалась огромной. Наиболее мощным аргументом Галена служили искалеченные солдаты, — получалось, что и их тоже надо будет лишать жизни. Когда его проповедь зачитали в церкви Аппельхюльзена 11 августа 1941 г., женщины в конгрегации принялись рыдать в голос, вообразив, что их сыновья на фронте окажутся под угрозой «эвтаназии».
«Я обвиняю» вышел как раз перед прочтением Галеном его разгромной проповеди. Фильм стал достоянием общественности в поистине национальном масштабе. К январю 1945 г. его посмотрели 15,3 миллиона человек, но не все обязательно связывали личную драму героини и порожденную сознательным выбором пациента дилемму с широкомасштабными убийствами, происходившими в то же самое время вдали от людских глаз в приютах Германии. Там же, где люди сопоставляли кино и реальность, особенно в округах Мюнстер и Пассау, фильм популярностью не пользовался. Однако его кассовый успех говорит об отсутствии в Германии широкого отклика на медицинские убийства. Знание и протесты носили фрагментарный характер.
В некоторых местах Служба безопасности и в самом деле наблюдала гигантскую потерю доверия населения к руководству органов народного здравоохранения, особенно в Швабии, где «многие соотечественники отказываются от рентгена из-за страха, что от них избавятся (подвергнут „эвтаназии”) как от „непродуктивных” после запугивания проповедями епископов Мюнстера и Трира». И среди протестантов тоже воцарилось значительное беспокойство, а проповедь Галена вызывала восхищение некоторых членов Исповедующей церкви. Епископ Вюртемберга Теофил Вурм в июле 1940 г. направил личные протесты в адрес министров по делам церкви и внутренних дел, а также шефу Имперской канцелярии Ламмерсу, однако никто из протестантских священников не выразил несогласия принародно. Более того, если не считать одного или двух случаев, когда протестантские и католические директора психиатрических приютов предупреждали друг друга о предстоящем прибытии комиссий «T-4», соперничающие христианские конфессии не выказывали тенденции сплотиться перед лицом общего вызова.
В августе 1941 г. Гитлер распорядился остановить уничтожение взрослых пациентов приютов в рамках «T-4». Однако церковь продолжала протестовать, поскольку приказ не представлялось возможным обнародовать — программа убийств оставалась строжайшей государственной тайной. Между тем в то время прелаты имели собственные причины продолжать давление на власти. Главной причиной их тревоги летом 1941 г. стало стремление защитить церковные здания и земли. Когда Эльзас и Люксембург следом за западными польскими провинциями пополнили список присоединенных к рейху территорий, правительство решило не распространять на них действие заключенного в 1933 г. конкордата с церковью. Боссы гестапо и партии не теряя времени накинулись на добычу и на протяжении 1940 и 1941 гг. экспроприировали свыше трехсот монастырей и других церковных объектов недвижимости, включая земельные угодья. Когда подобная практика расширилась на «старый» рейх, на местах зазвучали громкие голоса протеста. В Вюртемберге захвату подверглись монастыри Унтермархталь и Келленрид с их земельными владениями. В Баварии, где закрыли еще семь подобных обителей, вооруженные вилами крестьяне бросились защищать бенедектинское аббатство Мюстершварцах, где как раз перед тем строители закончили церковь. Подобные прямые акции так и остались фактически исключительными. Да и Гален осмелился заговорить, когда экспроприации подверглось церковное имущество его епархии. Обитель в Людингхаузене превратили в государственную школу-интернат, а десять монахинь насильно оставили при нем поварихами, уборщицами и прачками, тогда как остальных просто выгнали. Иезуитам Мюнстера тоже пришлось сниматься с насиженного места, и в конце концов в июле власти наложили руку на монастырские объекты самого города.
Проповедь Галена 3 августа с высказыванием против медицинских убийств стала последней из трех, направленных против радикальных мер нацистов: первые две — 13 и 20 июля — полностью посвящались защите духовных орденов от посягательств и захвата церковных зданий светскими властями, переставшими даже маскировать свое неподчинение требованиям закона. Поминая сто шестьдесят одного члена религиозных орденов, служивших «в качестве немецких солдат на фронте, включая и тех, кто на переднем крае», Гален выступал с порицанием того факта, что «у них отнимают родину; обитель, что есть дом их, порушена — безжалостно и без всякого оправдания». Другие епископы открыто связывали атаки на церковь с резней невинных в лечебницах Германии.
Тем летом конфликт между церковью и партией в Баварии вышел из-под контроля почти полностью благодаря усилиям Адольфа Вагнера, баварского министра образования и гауляйтера Мюнхена и Верхней Баварии. Здесь отъем церковных земель и построек нарушил баланс чувства священного ландшафта и наследственного порядка. Вслед за католическими журналами мишенями для секуляризации сделались детские ясли и сфера образования. Кипение дошло до точки, когда Вагнер издал указ убрать во время летних каникул из школ распятия и картины христианской тематики. Сторонникам жесткого курса вроде Вагнера показалось, будто наступило подходящее время доделать начатое и отстранить церковь от образования. Хотя Гитлер запретил партии принимать меры против протестантских или католических церквей во время войны, Вагнер мог до известной степени опереться на циркуляр Бормана, присланный в июне 1941 г. и подталкивавший гауляйтера к действиям по подрыву власти церковников. Несмотря на предостережения об опасной непопулярности подобных мер, доносившиеся из разных структур правительства, равно как и от рядовых членов партии, на протяжении лета и начала осени распятия изъяли из трехсот восьмидесяти девяти начальных школ в Верхней Баварии.