Три недели назад «Горький» уже публиковал фельетон французского писателя Фредерика Сулье (1800–1847)
Очерк о поиске загородных домов продолжает предыдущий фельетон Сулье «Жизнь художников», опубликованный в «Прессе» 23 августа 1836 года. В нем писатель рассказывает о встрече со своим школьным товарищем Фабрисом, который пригласил его в загородный дом, где они с женой ведут «жизнь художников». Жизнь эта на поверку оказывается безалаберной, голодной, довольно распутной и, на первый взгляд, не имеющей никакого отношения к настоящим художникам; впрочем, кончается рассказ нравоучительным пассажем, в котором собрат Сулье, некий писатель Л., возлагает долю ответственности за появление таких псевдохудожников, как Фабрис, на самих художников. Именно с упоминания злополучного Фабриса с его смехотворным загородным домом начинается публикуемый очерк, построенный, как многие фельетоны вообще и фельетоны Сулье в частности, как цепочка эпизодов, связанных одной темой; в данном случае эта тема — трудности с наймом жилья в Париже и парижских окрестностях. Очерк может служить прекрасным, хотя и не лишенным сатирических преувеличений, пособием по истории бытовой жизни парижанина в середине 1830-х годов — своего рода справочником цен и услуг. А в последней части Сулье вводит в повествование свою любимую фигуру авантюриста, человека, черпающего средства к существованию из самых удивительных и непредсказуемых источников; в другом месте он назвал жизнь таких людей «сомнительным существованием».
Реалии в очерке в высшей степени парижские, ситуации же, пожалуй, вечные, и всякий, кому случалось искать квартиру или дачу, может, вероятно, увидеть что-то знакомое в страданиях Сулье или, вернее, повествователя, от лица которого написан его очерк.
Фредерик Сулье. Загородные дома, отдаваемые внаем // «Пресса», 20.09.1836. Перевод с французского Веры Мильчиной
Если мои читатели благоволят вспомнить, во что обошлось мне желание провести воскресенье за городом в доме друга, они легко поймут, с каким ужасом отверг бы я любое новое приглашение подобного рода. Однако нелепые неприятности, свалившиеся на мою голову в гостях у моего приятеля Фабриса, не могли заставить меня по-прежнему мучиться в городе по воскресеньям. Человеку, который не желает оставаться на воскресенье в Париже и не хочет проводить воскресенье в гостях, остается лишь один выход — проводить воскресенье у себя, в собственном загородном доме. Как прекрасно, как упоительно иметь возможность подумать в субботу вечером: «Я еду к себе!» — не говоря уже о возможности сообщить другу Фабрису, если он попадется на вашем пути и пригласит вас погостить у него: «Я еду к себе!» — а его не пригласить.
Если подобная гениальная мысль приходит на ум человеку, то, каков бы он ни был, он наверняка решится тотчас привести ее в исполнение. Именно так я и поступил, и скоро вы узнаете, что из этого вышло.
Кто не хочет жить экономно? Вы, я, все мы мечтаем об экономии. Но экономия, как всякая добродетель, достигается тяжелым трудом; между ней и вами обнаруживаются тысячи непредвиденных препятствий, которые обесценивают самые похвальные старания. Экономия, большая или маленькая, не более чем утопия, которую вам никогда не удается претворить в жизнь. Возьмем маленькую экономию. Пример: вы находитесь в редакции «Прессы» на улице Сен-Жорж, 16, и собираетесь на премьеру в театре «У ворот Сен-Мартен». Вы вознамерились жить экономно и, хотя на улице довольно грязно, решаете идти пешком; вам всего-то и нужно, что пройти по Прованской улице, затем по улице Лаффита, а затем по бульварам — великолепная прогулка по улицам, покрытым асфальтом, на котором в виде рекламы значится имя его изобретателя; лучше некуда. Вы пускаетесь в путь и, двигаясь с тысячью предосторожностей, которые делают вас похожим на чиновника за штатом, отправляющегося на бал к своему начальнику, доходите до пассажа ПанорамПассаж Панорам отходил (и отходит до сих пор) от Монмартрского бульвара, а театр «У ворот Сен-Мартен» располагался в начале одноименного бульвара; чтобы добраться туда по бульварному полукольцу, нужно пройти бульвары Монмартский, Рыбный (Пуасссоньер), Благой вести (Бон-Нувель) и Сен-Дени., залитого светом, точно гостиная, и выглядящего вечером совершенно феерически, осматриваете себя в свете тысячи газовых рожков и замечаете, что в результате всех предосторожностей запачкались чуть сильнее, чем если бы шли обычным шагом. В театр в таком виде показаться нельзя; придется войти в пассаж и прибегнуть к услугам чистильщика. Выходите вы оттуда, блистая чистотой; можно двигаться дальше, но вы задумываетесь. От пассажа Панорам до ворот Сен-Мартен расстояние ничуть не меньше, чем от улицы Сен-Жорж до пассажа Панорам, а грязи на улицах куда больше; вам ведь придется два раза миновать ворота. Только провинциалы и обладатели собственных экипажей не знают, какими опасностями грозят скромной чистоте и скромной элегантности ворота Сен-Дени и Сен-МартенЗа воротами начинались улицы Предместья Сен-Дени и Предместья Сен-Мартен, населенные публикой более простонародной и менее опрятной — «людьми провинциального вида, совсем не элегантными, плохо обутыми, похожими на торгашей» (Бальзак)..
Ни одна хорошенькая мещанка, пекущаяся о своей обуви, никогда не станет нанимать квартиру за воротами; ни один фешенебельный парижанин, ходящий пешком, не станет селиться по ту сторону ворот, если он не желает уподобиться разносчику газет. Следует знать, что разносчик газет собирает с парижских улиц гораздо больше грязи, чем метлы муниципальной полиции. Панталоны разносчика газет содержат порой столько же нечистот, сколько тачки г-на СавалеттаПодрядчик, руководивший уборкой парижских улиц.. Так вот, вы это знаете, и, когда вы выходите из пассажа Панорам, блистая чистотой, вы понимаете, что, если вы хотите добраться до ворот Сен-Мартен в более или менее приличном виде, вам не остается ничего другого, кроме как нанять экипаж. Подведем итог: желание сэкономить обошлось вам в лишних тридцать сантимов.
Отличная экономия. Другой пример: вы нанимаете квартиру, за которую платите две тысячи четыреста франков. Поразмыслив, вы приходите к выводу, что вполне удовлетворились бы квартирой за тысячу восемьсот франков, и внезапно ощущаете себя владельцем шестисот франков ежегодного дохода, или капитала в двенадцать тысяч франков — великолепное богатство! Вы тут же рветесь в бой, или, если выразиться более правдиво, если не более грамотно, рветесь на улицу и, задрав голову, принимаетесь читать объявления, видя в каждом из них вексель на шестьсот франков и на ваше имя. Прогуливаясь таким образом от одного объявления к другому, вы добираетесь до улицы, которая упирается одним концом в пригород, а другим в омнибус до Парижа, и обнаруживаете там великолепную квартиру за полторы тысячи франков. Полторы тысячи франков! А вы ведь были готовы заплатить тысячу восемьсот; да это же неслыханная удача, настоящий дар Провидения, которое желает отблагодарить вас за ваши похвальные намерения. Такой прекрасный случай упускать нельзя. Девятьсот франков экономии вместо шестисот! — Портье, консьерж, швейцар, вот мое последнее слово, я нанимаю эту квартиру. Девятьсот франков экономии, капитал в восемнадцать тысяч франков: я богач. Если женюсь, дам эти деньги в приданое за дочерью.
Вы заключаете договор на двадцать лет и в назначенный срок вступаете во владение вашей экономической квартирой. И тут обнаруживается оборотная сторона медали. Да что я говорю: оборотная сторона? Оборотные стороны, сотня, тысяча оборотных сторон. Первая оборотная сторона: переезд; это недорого, самое большее сто франков. Правда, при переезде разбивается зеркало ценою в пятьсот франков, два колпака от каминных часов и старая севрская ваза, за которую вы отдали триста франков. Ну что ж! это всего-навсего один год экономии, в запасе еще целых девятнадцать. Вы начинаете устраиваться на новом месте. Черт! Черт! эта гостиная чересчур просторна; моя прелестная мебель, обитая желтым дамà, которая выглядела так очаровательно в прежней маленькой гостиной, здесь имеет вид на редкость жалкий. Нужно звать обойщика. Обойщик является. — Я бы хотел поставить сюда еще четыре кресла и диван вот сюда, между двумя дверями. — А какие кресла вам угодно? — Такого же фасона и с такой же обивкой. — Фасон уже давно вышел из моды, а обивку не найти ни за какие деньги. Два года назад она всем так понравилась, что Прадель продал все до последнего кусочка. — Но не могу же я оставить эту гостиную голой. — Вам бы стоило купить новую мебель. — Ни в коем случае; я не желаю больше тратить ни сантима; и потом, куда мне в таком случае девать старую? — Я мог бы у вас ее купить по сходной цене; уверяю вас, если вы замените шелковый дама шерстяным, никто не заметит разницы. — Черт возьми, хорошая мысль! Но на этом остановимся. Приходите завтра повесить шторы в спальне. — Приду непременно. Обойщик уходит, а вы идете полюбоваться вашим прелестным кабинетом. — Что я вижу, а где же мои книжные шкафы, мои превосходные книжные шкафы? — Вот они, сударь. — Да где же? — Вон там, в углу. — Какой вздор! Их там совсем не видно. Переставьте их сюда, вот к этой стенке. Странно... здесь они имеют еще более жалкий вид. — Совершенно верно, сударь; они похожи на маленькие крысоловки. — Хорошо, что они были куплены у ЖакобаЗнаменитый краснодеревщик, владелец мебельного торгового дома.; я обменяю их на шкафы чуть более скромные, но зато большего размера.
Проходит ночь; наутро вы выходите из дома и убеждаетесь, что от Парижа вас отделяет целое лье4 километра. Это весьма досадно; но, черт подери, ради экономии можно и потерпеть! Ты еще не знаешь, несчастный, всего, что тебе предстоит вытерпеть! В самом деле, вы возвращаетесь домой и обнаруживаете, что ваш обойщик сидит в кресле и читает «Политическую экономию» Жана-Батиста Сея. — Скажите, милейший, чем это вы заняты в моей спальне? — В вашей спальне, сударь? Я именно насчет спальни и хотел с вами поговорить. — А в чем дело? — Дело в том, что я ничего не могу сделать с вашей спальней. — Почему это? — Потому что раньше у вас от пола до потолка было семь с половиной футов, а теперь — десять. — Повесьте шторы пониже. — Не могу, окно доходит до самого потолка. — Вы уверены? — Смотрите сами.
Обойщик демонстрирует вам плоды своего труда — одно из окон, на которое он повесил штору. Представьте себе, что к вам привели вашего шестнадцатилетнего крестника во фраке и панталонах, которые вы ему подарили четыре года назад, по случаю его первого причастия: фрак едва прикрывает талию, панталоны не доходят до щиколотки. Точно так же выглядит ваша спальня: на окне штора времен первого причастия. Ничего не поделаешь, придется заказать новые шторы. Коготок увяз, всей птичке пропасть: замене подлежат все шторы, и в столовой, и в кабинете; по счастью, гостиную вы обставляете заново целиком, значит, и шторы там будут надлежащей длины. Это утешает, это экономия. И вдобавок, вы же экономите девятьсот франков в год, у вас еще есть запас. А потом, смотрите, какая удача: вам отыскали, по правде сказать, недешево, почти одинаковые ткани для кабинета и для спальни, а обойщик согласен купить ваши старые шторы по сходной цене. — Ну что же, обойщик, вперед, привозите новую мебель для гостиной, шейте шторы, заказывайте книжные шкафы. Полагаюсь на вашу честность. — Обойщик приступает к работе и, право слово, обставляет ваше жилище очень достойно. Вы в восторге; а когда приходит первый срок платить за квартиру, вы достаете из секретера не шестьсот франков, а всего триста семьдесят пять. Двести двадцать пять франков экономии каждые три месяца, девятьсот в год — вы не ошиблись в расчете. Прелесть что такое!
Но тут приходит время расчетов с обойщиком, и палач предъявляет вам толстенный манускрипт, который вы поначалу принимаете за водевиль или драму, присланную вам заботливым другом. Это в самом деле драма, чудовищная драма, разворачивающаяся на тридцати страницах по двадцать строк каждая; тут-то вы и убеждаетесь, что Мольер был идиот либо образец покладистости, когда издевался над счетами аптекаряВ начале первого действия комедии «Мнимый больной».. Обойщик сочинил драму! Самую настоящую драму. Первое действие: спальня — семь с половиной страниц, сто пятьдесят строк; две тысячи сто один франк двадцать пять сантимов. Коль скоро пришлось заменить шторы, за ними последовала и постель с покрывалом, шнурки звонка и ковры. Действие второе: столовая — полторы страницы и тридцать строк, семьсот пятьдесят франков одиннадцать сантимов. Семьсот пятьдесят франков за пару занавесок? — Простите, сударь, в вашей столовой два окна; впрочем, вот тут все расписано: позолоченные карнизы, подхваты, броши, кольца на двойных колесиках (старые уже никуда не годились), завязки, розетки, бордюры, шнуры, все только самое необходимое. Действие третье: кабинет. Вы пропускаете его и спешно переходите к гостиной. Одна, две, три, пять, семь, девять, одиннадцать, пятнадцать, семнадцать страниц. В конце каждой итог и перенос на следующую страницу; вы листаете их с тем же чувством, с каким читаете новый роман, щекочущий вам нервы, и вот она, развязка: четырнадцать тысяч четыреста двадцать один франк пятнадцать сантимов. Ужас!!! Но ведь я отдал этому человеку обстановку моей гостиной, всю обстановку, а также мои прелестные книжные шкафы и мои шторы; где все это? Вот они — одна строка, одна единственная строка: «Вычесть из настоящего счета за старую мебель семьсот одиннадцать франков». — Да это же грабеж! — Сударь, вся ваша мебель у меня на складе, вы можете ее забрать. — Допустим; а вы заберете назад свою? — Вы шутите? — Я никогда не шучу. — В таком случае я попрошу вас заплатить по счету как можно скорее. — С этими словами обойщик удаляется, а вы остаетесь в одиночестве и проверяете его счет; все верно, обойщик не ошибся ни на сантим. Он отлично знает арифметику.
Однако вы не можете это так оставить; вы решаете свести счеты с обойщиком и благодаря вмешательству мирового судьи долг ваш уменьшается до десяти тысяч франков. Новая беда — в этом случае нужно платить наличными. Что делать, куда бежать? Все к тому же обойщику. Обойщик добрый малый; он знает, что вы платите исправно; он прощает вам недоверие к его расчетам и при условии, что вы выплатите ему все, чего он требовал первоначально, соглашается принять от вас деньги в рассрочку: по тысяче франков в течение пятнадцати месяцев. — Но ведь это гораздо больше, чем значилось в счете. — Но, сударь, не забывайте, мне ведь нужно будет учитывать те векселя, какие вы мне выпишете, а поскольку вы не коммерсант, это будет трудно и дорого. Впрочем, вы можете заплатить наличными.
Ах, будь у вас десять тысяч франков наличными, как отлично вы бы могли сэкономить. Сэкономить! Это слово наводит на вас ужас; сэкономить! Вы трепещете и выписываете пятнадцать векселей по тысяче франков. Итого, вы собирались сэкономить девятьсот франков в месяц, что за двадцать лет составило бы капитал в восемнадцать тысяч франков, а в результате потратили тысячу шестьсот франков — это не считая мелкой экономии вроде платы плотнику, слесарю, стекольщику и проч.; в результате вместо прелестной и дорогой уютной мебели вы обзавелись уродливой и скрипучей; вместо шелковой обивки завели шерстную, а в свете говорят: «Надо думать, Н. на грани разорения; он переехал в чудовищный квартал, а по рукам ходит множество его векселей; мне самому пытались всучить один из них».
Попробуйте после этого жить экономно.
А если меня спросят, к чему весь этот рассказ, коль скоро я собирался вести речь о загородных домах, отдаваемых внаем, я отвечу, что намеревался быть экономным при найме загородного дома и собираюсь известить читателя не только об открытиях, которые совершил, когда пытался выполнить это намерение, но и о том, во что обходится даже не сам загородный дом, но одно лишь желание снять таковой.
Тщательно исследовав свой бюджет и слегка урезав статью «особые расходы», то есть украв у самого себя кое-какие крохи из ежемесячных сумм, предназначаемых портному, сапожнику и проч., я выкраиваю тысячу франков из бюджета 1836 года и включаю эту тысячу в текущий долг 1837 года. Этой операцией я горжусь; впрочем, я все-таки не считаю это поводом для назначения меня министром финансов или общественных работ. Не важно; важно то, что теперь я располагаю тысячью франков, чтобы удовлетворить желание провести месяц или два за городом; я хочу сказать: дополнительной тысячью франков. О любезные мои читатели! Если вы полагаете, что самое трудное — выкроить деньги для удовлетворения каприза, вы ошибаетесь; самое трудное — потратить их именно на этот каприз. В чем вы сейчас и убедитесь.
Раз я хочу жить за городом, мне нужно найти загородный дом; что ж, поищем вместе. Первые желания человека не знают пределов; басня о цаплеБасня Лафонтена о чересчур разборчивой длинношеей и длинноклювой цапле, которая в надежде на лучшее пренебрегла и карпом, и линем — и в результате вынуждена была довольствоваться улиткой., у которой «при длинной шее был длиннейший клюв», никогда не устареет. Итак, мне нужен образцовый загородный дом с садом, бильярдной и проч. Заглянем в «Газету объявлений»; «Газета объявлений» лжет без зазрения совести. Вы читаете: «Отдается прелестный загородный дом с двором и садом, в Сюрене». Вы отправляетесь в Сюрен и обнаруживаете по указанному адресу мерзкую грязную лачугу, а при ней незамощенный клочок земли в шесть футов в качестве двора и голый клочок земли в двенадцать футов в качестве сада. Дом этот принадлежит чахоточному стекольщику, который восхваляет вам чистоту здешнего воздуха, возвратившего ему здоровье. Отдают дом дети стекольщика, чтобы заранее запастись деньгами на похороны своего родителя. Вы возвращаетесь в Париж и, положившись на «Газету объявлений», отправляетесь в Аржантёй или Сен-Мор. Дом в Аржантёе уже неделю как отдан, и хозяева приносят вам искренние извинения за то, что вы побеспокоились зря; дом в Сен-Море еще не достроен, но через неделю одна комната будет готова, а к ноябрю дом станет настоящим сокровищем — для того, кто в нем поселится следующим летом.
Отчаявшись найти что-нибудь пристойное исходя из точнейших сведений «Газеты объявлений», я обращаюсь за помощью к друзьям. Отличная идея! У них наготове элегантные и прекрасно обставленные жилища. Первое принадлежит англичанке, которая на два месяца уезжает в Италию. — Она просит совсем недорого; она отдает дом не столько ради выгоды, сколько ради того, чтобы он не пустовал; поедем посмотреть вместе. Я нанимаю кабриолет и мы отправляемся смотреть дом; это восхитительный замок в прелестном саду: то, что нужно. — Сколько это стоит, господин садовник? — Сначала, сударь, я должен вам объяснить условия. Хозяйка желает, чтобы вы не входили в теплицу, потому что там есть драгоценные цветы, которыми она очень дорожит. — Согласен, я еду за город не для того, чтобы затвориться в теплице. — Еще одно. В бильярдную вы входить можете, но играть не сможете, потому что прошлым летом предыдущие жильцы порвали сукно, а хозяйка не хочет его заменять. — Досадно! Бильярд за городом — отличная забава. Больше ничего? — Еще кое-что. Вам придется привезти свои матрасы. Хозяйка очень чистоплотна и не хочет, чтобы кто-то спал на ее матрасах. — Да за кого вы меня принимаете? — Но деревянные кровати к вашим услугам. — Ладно, пойдем дальше; матрасы я прикажу доставить. Надеюсь, теперь уже все? — Разумеется! У вас, сударь, есть лошади? — Нет. — Жаль! У нас тут превосходная конюшня. — Ну что ж, я поселю туда свою собаку. — У вас, сударь, есть собака? — Да. — О, в таком случае я не могу отдать вам дом. Собаки губят сады, а наш сад — это наша гордость! — Сад в самом деле прекрасный, и он мне так нравится, что я пойду на великую жертву — оставлю собаку в Париже. Теперь я могу узнать, сколько просят за дом? — Не очень дорого. — Часть лета ведь уже прошла! — О, это не имеет значения; даже если бы вы приехали весной, цена бы не изменилась. — Так сколько же в конце концов это стоит? — Сейчас скажу: вместе с овощами и фруктами, которые вы, возможно, захотите отведать, — четыре тысячи франков. — Четыре тысячи! — Да, сударь. — Что ж так мало?! — Можем набавить. — Не сомневаюсь; за такую-то дрянь!
Я возвращаюсь в Париж. Поскольку от друзей оказалось не больше толку, чем от «Газеты объявлений», я обращаюсь к знакомому архитектору. — Я знаю, как вам помочь. Я вам его пришлю. — Загородный дом? — Нет, человека, который помогает находить загородные дома. — Как его зовут? — Г-н Катрис. Он будет у вас завтра с утра.
В самом деле, назавтра ко мне является господин лет пятидесяти; глаза, рот и нос — все сплошная улыбка.
— Меня зовут г-н Катрис, сударь, как вам, вероятно, уже сообщил ваш друг. Я знаю, как вам помочь; человек со вкусом, каким обязан быть человек вашей профессии, наверняка любит уединение и тишину: я читал ваши сочинения, сударь, они дышат любовью к природе. Я сам не из тех, кто занимается своим делом без вкуса и без разбора и предлагает один и тот же дом всем на свете. Вам требуется нечто уединенное, литературное, поэтическое, в двух шагах от Бонди. Я знаю, что вам нужно: можете соглашаться не глядя. Впрочем, если хотите, могу вам набросать план. Я не инженер, но у меня есть вкус; впрочем, человек вашей профессии понимает все с полуслова. Вот проселочная дорога, вот фасад, вот... — Я полагаю, сударь, лучше нам сначала взглянуть. — Охотно; а когда? — Теперь же. Откуда поедем? — Ах, вот незадача. Дом-то стоит не на большой дороге, а чуть поодаль; а я совсем не могу ходить; старые раны... — Если дело только в этом, я найму экипаж. — Да-да, лучше ландо; подышим воздухом. Открытое ландо — это почти загородный дом. Кстати, если вы в самом деле наймете ландо, я попрошу у вас позволения взять с нами мою дочь: бедняжку это развлечет! Мы с ней неразлучны; но нам с вами она нисколько не помешает обсудить наши дела.
Предложение меня удивило; но у г-на Катриса был такой добродушный вид; вдобавок старые раны... Я согласился. Нанятое ландо, захватив г-на Катриса и его дочь, остановилось у моего дома. Отец и дочь занимали заднее сиденье. — Я не могу ехать против хода движения, — сказал г-н Катрис. — Дочь моя, уступите место нашему другу... — Как можно? — Вы чересчур любезны.
И вот я еду на переднем сиденье ландо, а г-н Катрис с дочерью занимают заднее. Не прошло и получаса, как оба уже спали крепким сном. О доме, который мы осмотрели, мне нечего сказать, кроме того, что я забыл спросить, отдается ли он с мебелью, и что мебели там не оказалось. Что же до дочери г-на Катриса, она была недурна собой, но так бледна, так болезненна и так слаба, что нам порой приходилось ехать шагом: в результате мы возвратились в Париж очень поздно, и о том, чтобы обедать дома, не могло быть и речи. Мы остановились у «Синего циферблата»Дорогой ресторан в квартале Маре., и я угостил своих спутником обедом: в самом деле, не мог же я позволить этим добрым людям заплатить за себя самим.
Однако г-н Катрис, огорченный неудачей, предложил мне продолжить поиски на следующий день. Ландо ожидало у дверей ресторана; нужно было только приказать кучеру вернуться к нам завтра, г-н Катрис сделал это за меня, и назавтра мы вновь двинулись в путь. На сей раз дом был приличный, цена вполне подходящая, но хозяин, потерявший надежду его отдать, как раз накануне решил поселиться там сам. Новый источник отчаяния для г-на Катриса, не желающего оставить меня без загородного дома; для него это дело чести; он найдет мне дом во что бы то ни стало. На сей раз он совершенно уверен в успехе; это будет наша последняя попытка; мы поедем к крестному отцу его дочери, прекрасный повод его навестить. — Дома я не видел, сказал г-н Катрис, но хозяин человек со вкусом; он строил дом для самого себя, он за ним присматривает; не сомневаюсь, это настоящее сокровище.
Мы двинулись в путь в третий раз. Ехали мы пять часов. За это время я выяснил, что в доме на первом этаже есть гостиная, бильярд и столовая, а на втором — спальни. Мы приехали. Прежде чем продолжить свой рассказ, должен предупредить: клянусь всем святым, что я не выдумал ничего, совсем ничего, ровно ничего. Выйдя из ландо, мы пошли по тропинке, с обеих сторон которой располагались лужи, кишевшие мелкими рыбешками; пройдя до конца тропинки, мы свернули в проулок. Не успели мы сделать и сотни шагов, как увидели лошадь, нагруженную поклажей и занимавшую всю ширину проулка; кто-то должен был отступить назад, или мы, или лошадь. Лошадь отступать не пожелала, и пятиться до начала проулка пришлось нам.
—Это чистая случайность, — уверил меня г-н Катрис, — лошадей здесь сроду не бывало.
Чистая случайность к нам не благоволила, так что порога очаровательного дома мы смогли достигнуть только с третьей попытки.
О мои читатели, поверьте, прошу вас, что я не лгу! На пятачке, заросшем крапивой, стоял квадратный дом с тремя окнами; одно из них служило дверью, путь к которой пролегал по двум доскам, заменявшим лестницу. Нам навстречу вышел хозяин. Лицо его сияло весельем и благоухало вином. — Я счастлив, счастлив вас видеть, господа; о, здравствуй, Мишетта, ты, как всегда, бледненькая. Это все от жизни в Париже. Да здравствует деревня! Тут у нас и веселье, и здоровье, и приволье! Не правда ли, сударь? Милости прошу в мой дом, дом Сократа, сударь. Входите. Вот крыльцо.
И с самым довольным видом расплывшись в улыбке, он указал мне на две доски, служившие лестницей.
— Не бойтесь, сударь; дерево очень прочное и не то что белый камень, от которого на солнце болят глаза. Входите, входите.
Мы очутились в огромной квадратной комнате с тремя окнами.
— Вот это, сударь, то есть все пространство перед первым окном, — это столовая. Я мог бы поставить перегородку, но воображение легко ее дорисует; вдобавок это бы испортило вид. Смотрите, тут есть все, что нужно: стол, буфет, маленький столик. А перед средним окном у меня бильярдная.
— Но для бильярдной ведь нужен бильярд?
— Конечно; вот он.
И он показал мне доску, утыканную гвоздями, с нумерованным лунками, в которые нужно забрасывать маленькие шарики; эту игру знают все, кто бывал в ТиволиПарижский развлекательный сад., там она в самом деле называется бильярдом. Под конец владелец этого великолепного жилища подвел меня к третьей воображаемой перегородке и воскликнул:
— А это гостиная. Смотрите, смотрите, тут диван, два кресла; все, что полагается в гостиной. Там в столовой соломенные стулья; в центре бильярд, там стулья не нужны, потому что играют стоя; а здесь в гостиной кресла обиты утрехтским бархатом.
Говоря все это, он смотрел на меня с видом столь торжествующим, столь уверенным, что я начинал сомневаться в себе: быть может, это я виноват в том, что не вижу перед собой ни гостиной, ни бильярдной, ни столовой. Все это казалось мне столь нелепым, что я решил пойти до конца; я попросил показать мне кухню. Под внешней лестницей в крохотном чулане обнаружилась переносная плита; это и была кухня, а на втором этаже в двух комнатах имелись одна кровать и один стол. Но дальше началось нечто совсем невообразимое, о чем я едва дерзну поведать.
О мои читатели! Я прошу у вас прощения, я тысячу раз прошу у вас прощения; но вспомните «Мнимого больного» и «Комический роман»; вспомните о тех материях, рассказ о которых вы прощаете Мольеру и СкарронуНамек на эпизоды, связанные с материально-телесным низом, в комедии Мольера (1673) и бурлескном романе Поля Скаррона (1651–1657)., и не пеняйте на меня на то, что сейчас произойдет. Повторяю еще раз, я изо всех сил прошу у вас прощения, но истина священна, а я желал познакомиться с самыми укромными уголками этого чудесного дома.
— Право, сударь, — сказал я хозяину, — дом у вас прелестный, но ведь недостаточно иметь место, чтобы обедать, принимать гостей, спать, нужно еще...
— Тсс, я вас понял. Пойдемте в сад.
Я иду за ним; за поворотом аллеи, где я рассчитывал увидеть какую-нибудь грязную лачугу, которую поначалу не заметил, хозяин хватает заступ и вручает его мне со словами «Вот, прошу».
Я лишился дара речи.
— Заступ? Но вы же не хотите сказать, что...
— Тсс! Вы ничего не смыслите в деревенской жизни. Вот... Присыпали землей, и никаких следов.
Клянусь честью, он мне это сказал! Я услышал это своими ушами в понедельник, в два часа дня, при ярком свете солнца. Я не нанял его прелестный дом и попросил г-на Катриса прекратить поиски. Вечером, возвратившись домой, я произвел подсчеты и понял, что потратил 400 франков на поездки в экипаже и на обеды в обществе г-на Катриса и друга, который меня с ним свел. Отчаявшись найти то, что искал, я избрал другой путь, но, прежде чем рассказать о нем, о мои читатели, я должен сделать вам еще одно признание; я ведь не объяснил вам, кто такая мадемуазель Катрис, которую я три дня подряд катал в ландо и угощал обедом. Мадемуазель Катрис не виновна ни в каких прегрешениях, в которых вы уже готовы ее заподозрить; мадемуазель Катрис — самая настоящая мадемуазель Катрис, девица добрая и кроткая, но, к несчастью, страдающая болезнью печени, для излечения от которой ей рекомендовали прогулке в экипаже. Ее добродетельный отец, не имея средств для оплаты столь дорогостоящего лекарства, сделался посредником при найме загородных домов и тем самым обзавелся предлогом прогуливать по парижским окрестностям свою дочь. Поистине, родительская любовь — самая изобретательная из всех!
© Горький Медиа, 2025 Все права защищены. Частичная перепечатка материалов сайта разрешена при наличии активной ссылки на оригинальную публикацию, полная — только с письменного разрешения редакции.