Из бесчисленного множества интервью, которые я взял у ученых за эти годы, лишь однажды в ответе на вопрос я увидел нечто похожее на стриптиз. В декабре 1999 г. я оказался в изысканном зале частного Union Club в Нью-Йорке и беседовал с биологом по имени Леонард Хэйфлик. Мало известный широкой публике, Хэйфлик — один из немногих ученых, чье имя навсегда связано с одним биологическим феноменом. Это «предел Хэйфлика», получивший название в честь экспериментов, которые биолог проводил в конце 1950-х — начале 1960-х гг. Они показали, что человеческие клетки, выращиваемые в чашке Петри, будут некоторое время делиться, а потом, достигнув какого-то предела, делиться перестают. У этого факта есть очевидные следствия в области клеточной биологии, старения и бессмертия (in vitro), и предел Хэйфлика стал не чем иным, как семенем, из которого выросли оживленные споры в области биологии старения — споры, которые не удается разрешить уже около четырех десятилетий.
Из-за этой истории Хэйфлик внимательно следил за недавними работами по биологии старения и регенеративной медицине, что, в свою очередь, поместило его в самый центр дискуссии об исследованиях эмбриональных стволовых клеток человека и «терапевтическом клонировании». К моменту моей беседы с Хэйфликом его давний друг Майкл Уэст пытался получить человеческие эмбриональные стволовые клетки с помощью клонирования — особенно спорным способом, т. е. помещая ядра человеческих клеток в яйцеклетки... коров. Между делом я спросил Хэйфлика, что он думает об экспериментах Уэста.
Хэйфлик в ответ закатал штанину. И показал крохотную ямочку на правом колене. «Человеческие клетки, которые использует Уэст для работы с коровами, взяты вот отсюда», — сказал Хэйфлик. Мне пришлось привстать и нагнуться, чтобы разглядеть маленькое углубление на его коже. Это было поразительно: Леонард Хэйфлик, отец теории клеточного старения и один из столпов геронтологии, некоторым образом разрешил себя клонировать. Помимо очевидного вывода, что даже самый невинный вопрос может привести к удивительному ответу, ответ Хэйфлика дал мне и еще один урок: яркие персонажи могут дать сюжетную нить, нужную, чтобы оживить спорную тему.
Как и любые другие истории, научные споры и этические дилеммы лучше всего поддаются описанию через определение и драматизацию судьбоносных решений, которые принимают ваши герои. Взяв это за общий принцип работы над любым лонгридом, я всегда стараюсь набросать хронологию, понять, кто главные герои, и определить ключевые моменты в повествовании, когда один из главных героев — это может быть врач или ученый, пациент или специалист по этике — должен принять решение, как действовать, которое однозначно раскрывало бы его намерения. Момент принятия решения высвечивает спорную тему и баланс между потенциальной выгодой и личными, частными или общественными затратами. В данном случае Майкл Уэст взял на себя роль общественного, научного и этического провокатора в национальном обсуждении темы исследований на эмбриональных стволовых клетках, и у его решения заниматься экспериментами по клонированию сначала с коровьими и человеческими, а потом и только человеческими, клетками будут научные, общественные, политические, этические, финансовые и личные последствия. Оно давало отличную возможность рассказать историю. Участие в ней Хэйфлика обеспечивало неожиданный бонус в виде шанса исследовать более глубокую научную историю, корпоративные интересы и личное соперничество, которые сформировали сегодняшнее обсуждение проблемы.
Споры всегда трудно освещать, особенно когда вопросы касаются не только качества научных исследований и их выводов (могут ли стволовые клетки принести медицинскую пользу?), но и сложных этических проблем. Можно ли с точки зрения этики обосновать уничтожение человеческого эмбриона ради стволовых клеток? Можно ли провести границу между репродуктивным клонированием, когда ученый надеется получить ребенка, и терапевтическим, которое призвано облегчить страдания людей?
Эти спорные темы наглядно показывают сложные переплетения политической риторики и подспудных интересов. Компании стремятся продвигать свои корпоративные интересы, и в области исследований стволовых клеток и клонирования есть хорошо известные прецеденты попыток ввести журналистов в заблуждение. Я и сам, вероятно, заблуждался — даже в готовности использовать историю про колено Хэйфлика в своем материале о Майкле Уэсте. Написав материал, попавший в итоге попал на обложку New York Times Magazine, я безвозмездно прорекламировал ученого, у которого были финансовые и социальные мотивы усиливать разногласия в этом вопросе. На самом деле несколько других изданий — например, U.S. News & World Report, Atlantic Monthly, Scientific American и Wired — впоследствии тоже печатали в разной степени «эксклюзивные» истории по этой же теме об Уэсте и его компании. В некоторых из этих эксклюзивов раскрывались подробности исследований до того, как они были опубликованы в научной литературе, или описывались «прорывы», вызывавшие отвращение у общественности и законодателей и обоснованный скептицизм в научном сообществе.
И тут я расскажу о самом, вероятно, важном активе журналиста, который пишет о спорных научных темах, — критическом суждении.
Когда вы пишете на такую тему, первое, что вы должны сделать, — критически рассмотреть ее основные предпосылки. В нашем случае, например, надо понять, сможем ли мы вообще клонировать человека. С того самого момента, как в 1997 г. ученые сообщили о клонировании овечки Долли, эксперты предполагали, что клонирование человеческого ребенка «неизбежно», что сама по себе техника очень проста и это только вопрос времени. Но так ли это?
Прежде всего нужно понять, что мы будем считать успешным экспериментом на человеке. Действительно, ввести ДНК из взрослой клетки в яйцеклетку, из которой удалили хромосомы, — технически тривиальная задача, но, мне представляется, такая техника должна надежно, без исключений, обеспечивать получение генетически здорового индивида, чтобы считаться безопасной и эффективной, т. е. успешной. Какова вероятность этого? Как я начал понимать, она не так уж и велика. Но я научный журналист, а не ученый, так что для меня было крайне важно развивать инструменты критического мышления.
Затем важно понять, к кому вы обращаетесь в поисках информации и хороших цитат. Как и во всех аспектах научной журналистики, работа со стволовыми клетками и клонированием требует сбалансированности интриги и привлекательности интересных героев от науки и докучной, но необходимой оценки их научной базы. Кого вы будете цитировать: в высшей степени харизматичного ученого, занимающегося сомнительными исследованиями, или отличного исследователя, в каждой реплике которого куча профессиональных терминов, оговорок и ужасной грамматики? Я всегда стараюсь выбирать хорошую науку, но это означает, что вам придется еще как следует потрудиться, чтобы сделать ее понятной. А мелкие истории, на которые вы полагаетесь, должны быть не просто хорошими, но и отражающими строгие научные реалии.
Разговоры с экспертами, конечно, полезны, но гораздо полезнее слушать, как эксперты говорят друг с другом. Поэтому я люблю ходить на конференции и всегда читаю краткие отклики, опубликованные в научных журналах, где ставятся под сомнение данные или выводы опубликованной статьи.
В случае клонирования человека в том, как я отношусь к его перспективам, сыграли важную роль две конференции. В декабре 2001 г. на конференции по регенеративной медицине биолог Таня Доминко сделала весьма отрезвляющий доклад о своих безуспешных попытках клонирования приматов в Университете здравоохранения штата Орегон в Портленде. На экране одна за другой мелькали фотографии жутковатых, бесформенных и обреченных на смерть эмбрионов, а Доминко рассказывала о «фильме ужасов» — своих более чем 400 попытках клонировать обезьяну. После этой презентации никто не назвал бы клонирование человека простым или неизбежным. (Джина Колата из New York Times, насколько мне известно, единственная, кто написал об этой презентации в прессе, но она все равно стала фундаментальной частью научной платформы, на которой разыгрывались бушующие этические дебаты.)
Как быть с Долли и другими животными, кроме приматов, которых удалось «успешно» клонировать? Многие практики из этой области заявляют, что животные нормальные и здоровые, однако в августе 2001 г. Национальная академия наук провела семинар по клонированию в Вашингтоне, где стало понятно, что технологии пересадки ядра не только ужасно неэффективны, но и почти всегда создают у клонированного эмбриона генетические отклонения, обычно в виде геномного импринтинга. В результате почти все животные — в том числе, наверное, и Долли, у которой перед смертью в 2003 г. диагностировали преждевременный артрит — страдали генетическими дефектами, которые приводили либо к спонтанному прерыванию беременности, либо к серьезным проблемам развития.
Подспорьем, чтобы разобраться в подобных утверждениях, может стать опыт. Для одной из своих ранних книг об иммунотерапии рака, «Столпотворение в крови», я наблюдал за экспериментами, в которых проводились испытания потенциальных лекарств от рака на мышах, и я обратил внимание, что ученые часто говорили, что животные, получившие эти крайне токсичные препараты, «абсолютно нормальны» или что-то в этом духе. При испытаниях на людях эти лекарства часто вызывали серьезные побочные эффекты. Так что я придумал одно остроумное правило для работы с экспериментами на животных: пока мы не можем спросить у мыши или другого животного, как оно себя чувствует, ненаучно делать вывод, что с ним все хорошо. Мне кажется, это хорошее правило для всех экспериментов на животных, в том числе и для клонирования.
Такое внимание к научной стороне этического спора неслучайно. Как я отмечал в своей книге об исследованиях стволовых клеток, «Продавцы бессмертия», если признать, что для работы со стволовыми клетками и клонирования этика слишком важна, чтобы оставлять ее на усмотрение ученых, то верно и то, что наука слишком важна, чтобы отдавать ее на откуп биоэтикам, политикам и экспертам в других областях. В любом спорном вопросе, где замешана наука, прежде чем давать слово сторонам спора, нужно разобраться с научной проблематикой.
Спор, само собой, порождают разногласия, и нужно выслушать мнение каждой стороны. Крайне важно передать, в чем суть спора, но не менее важно и не стать просто площадкой для недостойной риторики. Отсюда еще одно, несколько еретическое, наблюдение: сбалансированное освещение спора зачастую не так важно, как кажется.
В ходе общественных обсуждений, предшествовавших решению по стволовым клеткам, которое в августе 2001 г. принял президент США Джордж Буш, прошло и как бы научное обсуждение относительных плюсов от исследований эмбриональных стволовых клеток (для получения которых эмбрион необходимо уничтожить) по сравнению со стволовыми клетками взрослого организма (где этого не требуется). Научный аргумент состоял в том, что, если взрослые стволовые клетки действительно такие гибкие, как утверждали некоторые эксперты, нет никакой необходимости получать эмбриональные клетки этически неоднозначным путем. Проблема с этими «дебатами», на мой взгляд, состояла в том, что почти никто из ученых, в том числе и биологов, работающих со взрослыми стволовыми клетками, не придерживался такой точки зрения. Большинство ученых считало, что пока еще слишком рано выбирать какой-то один подход. Мне очень трудно было найти известного ученого, который не считал бы, что нужно активно изучать и взрослые, и эмбриональные стволовые клетки.
Так откуда же возникло представление, что мнения ученых расходятся по этому столь важному вопросу? В прессе, телепрограммах и на слушаниях в конгрессе постоянно попадался молодой человек по имени Дэвид Прентис, который на собственном сайте называл себя экспертом по исследованию стволовых клеток и советником сенатора Сэма Браунбека — вероятно, главного оппонента исследований на эмбриональных стволовых клетках и клонирования в конгрессе. Оказалось, что Прентис, на тот момент биолог в Университете штата Индиана, чьи взгляды напоминали лозунги консервативных движений против абортов, не имел никакого практического опыта работы со стволовыми клетками. У него не было ни одной публикации по этой теме в рецензируемых журналах, и в интервью он даже признался мне, что его заявка на грант Национальных институтов здоровья для исследований в этой области не прошла отбор. Он неоднократно упоминал старые исследования по пересадке костного мозга как свидетельство того, что стволовые клетки взрослого организма уже слишком развитые, чтобы исключить потребность в эмбриональных стволовых клетках.
Биоэтик Томас Мюррей, президент нью-йоркского Центра Гастингса, проницательно заметил, что один из механизмов современных политических войн вокруг науки — создание иллюзии разногласий в научном сообществе. «Следуя примеру табачной отрасли, пролайферы поняли, что необязательно, чтобы на вашей стороне было много ученых», — писал Мюррей в эссе 2001 г.
Десятилетиями лоббисты табачных компаний использовали нескольких ученых, готовых выражать сомнения в тех или иных научных свидетельствах о связи курения с болезнями и смертью... Противники исследований на эмбриональных стволовых клетках надеялись, что им удастся произвести впечатление на политиков и повлиять на журналистов с помощью всего одного ученого, чья отличающаяся точка зрения способна создать ощущение «баланса», подобно тому, как табачные компании на слушаниях, а иногда и в научной литературе использовали своих немногочисленных союзников в научной сфере.
Так что, как ни странно, попытки сбалансированного и справедливого освещения вопроса без необходимого анализа и контекста могут парадоксальным образом вводить в заблуждение и приносить вред.
Это произошло с освещением семинара по клонированию, который в августе 2001 г. провела Национальная академия наук. Из благородных побуждений добиться баланса многие журналисты, освещавшие эту встречу, как мне представляется, слишком мягко отнеслись к нескольким исследователям, заявившим о намерении клонировать людей, несмотря на возражения других ученых и всего общества. Этих исследователей — итальянского эксперта по ЭКО Северино Антинори, «эксперта по сперме» из Кентукки Пэйнза Завоса и Бриджитт Буасселье, директора по науке Clonaid (компании по клонированию, связанной с культом раэлитов) — справедливо называли «отщепенцами» и «диссидентами». Однако такие характеристики даже в переносном смысле описывают образ мыслей, а не уровень компетентности. Общество, в том числе и представители конгресса и Белого дома, вне всяких сомнений, прочли заметки об этом семинаре и здраво заключили, что «диссиденты» клонирования достигнут успеха, если им немедленно не помешать законодательными санкциями или иными методами. Истинную же суть этого семинара мало кто озвучил: имеющиеся у нас данные показывают, что им не удалось бы достичь успеха по научным причинам, и эти данные в последние несколько лет стали лишь еще более убедительны.
Я согласен, что стандартный объем газетной заметки обычно не позволяет сколько-нибудь детально описать технические препятствия на пути к клонированию человека. Но и сам по себе объем материала в обсуждении многих научных конфликтов становится частью проблемы: краткость и сбалансированность, как ни странно, могут создать ложное впечатление возможности. Этот сценарий развития событий достиг печального и неприглядного пика в декабре 2002 г., когда раэлиты объявили, что клонировали девочку по имени Ив. Все газеты страны сочли нужным написать об этом заявлении, которое сейчас уже считается фальшивкой. Если бы во всем этом споре науке уделялось больше внимания и если бы редакторы лучше разбирались в научных данных или хотя бы больше доверяли журналистам, которые в них разбираются, мне кажется, никто, кроме таблоида National Inquirer, не стал бы даже упоминать о пресс-конференции раэлитов.
С объемом заметки связано мое последнее предпочтение: от объема вашего материала зависит, насколько глубокий контекст и детали вы сможете в нем дать. В коротких статьях о стволовых клетках и проблеме клонирования приходится использовать что-то вроде политической скорописи, чтобы передать разницу в позициях сторон: скажем, частое преувеличение потенциальных выгод или пламенные описания вреда, которые так любят пролайферы. Эти заготовленные, «консервированные» характеристики часто выглядят карикатурными. В более крупном журнальном формате я мог рассказать о ранней истории спора об исследованиях на эмбрионах в США, преподнося информацию в лучшем историческом контексте. В книге у меня было еще больше свободы для подробных описаний битв пролайферов и ученых, заинтересованных в исследованиях на человеческих эмбрионах, в 1970-х гг. и того, как это напрямую связано со спорами о стволовых клетках и клонировании. Весь этот исторический контекст предвосхищает нынешние проблемы. Благодаря ему можно увидеть: то, что мы, судя по газетам, считаем научными спорами сегодняшнего дня, на самом деле совсем не ново.
Стивен Холл — автор четырех признанных критиками книг по истории науки: «Невидимые границы» (Invisible Frontiers, 1987) о рождении биотехнологии, «Карты следующего тысячелетия» (Mapping the Next Millennium, 1992) о новых формах картографии, «Столпотворение в крови» (A Commotion in the Blood,1997) об иммунной системе и раке и «Продавцы бессмертия» (Merchants of Immortality, 2003), получившей премию Национальной ассоциации научных журналистов, — об истории регенеративной медицины, в том числе научной, экономической, политической и этической сторонах исследований стволовых клеток и клонирования. Он работал редактором и автором в New York Times Magazine, а также писал для Atlantic Monthly, Science, Technology Review, Discover, Smithsonian и многих других журналов. Он живет в Бруклине, Нью-Йорк, с женой и двумя детьми, и сейчас работает над книгой о росте и комплекции человека.