Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Джейми Крейнер. Блуждающий разум. Как средневековые монахи учат нас концентрации внимания, сосредоточенности и усидчивости. М.: КоЛибри, 2024. Перевод с английского Валентины Ионовой. Содержание
Отношения людей и книг, как многое другое в первых монастырях, отличались амбивалентностью. Не все монахи разделяли оптимизм в отношении технологий. Они понимали, что книги доступны не всем читателям в равной степени, и полагали, что, когда доступ к ним есть, пользование несет риски. Они возрождали сформулированные за столетия до них доводы философов касательно недостатков письменного текста в любой форме. Копии книг стоили дорого и были негодной заменой памяти. В отличие от непосредственного обучения у наставника, чтение книги (неважно, свитка или кодекса) не предполагало никакого диалога, а именно диалог — золотой педагогический стандарт древнего мира.
Помимо этих дефектов, утверждали скептики, книги могут отвлекать от главного. В поздней Античности и раннем Средневековье люди обычно читали вслух, даже если делали это в одиночестве, а значит, скользить по верхам, пропускать куски или перескакивать со страницы на страницу было гораздо сложнее. И все-таки чтение могло постепенно выключить сознание, как это описал Евагрий.
Строго говоря, Евагрий не считал, что подобное состояние наступало по вине собственно изобретения. Евагрий сам был ненасытным читателем. Одно время после переезда в Египет он даже работал писцом и сравнивал хорошее чистописание со вселенной, созданной Богом: и то и другое свидетельствовало о заботливости и искусности мастера. Настоящим катализатором рассеянности при чтении служило внутреннее состояние, которое Евагрий и другие монахи называли acedia — уныние, апатия, леность, праздность. Тот же самый недуг ученик Евагрия Кассиан приписывал монахам, страдающим докучливым любопытством, — токсичное сочетание беспокойной непоседливости и неудовлетворенности не давало монаху ни делать, ни думать. Книги не вызывали уныния; монах мог стать его жертвой без всяких книг. Но книги могли усугубить этот паралич. Для уже растревоженного ума само технологическое строение кодекса — исчисляемые страницы, эстетичная подача, подушкообразность — отвлекало монаха от идей, заключенных внутри его.
Впрочем, монахи критиковали книги и за обратное — за слишком увлекательное содержание. Какие-то тексты оказывались неубедительными и скучными, а потому не представляли проблемы. Но что если книга захватывала читателя? «Оно входит как железо, — сказал как-то один пустынный старец, по рассказам свидетелей, — и изгоняется с трудом». Что оседает в монашеском сознании — это крайне важный момент, и потому монахи вели открытые дискуссии о потенциально приемлемом чтении. Монастырские наставники опасались «языческих» авторов — поэтов, ораторов и мыслителей, каноничных для римской образовательной системы. В целом они сохраняли античные педагогические методики, заменяя традиционные тексты библейскими. Но совсем изъять нехристианское чтение получалось редко, и они просто подходили к вопросу с осторожностью: можно было любить эти труды и в то же время не доверять им.
К примеру, мужчины и женщины в Пабау и других пахомианских монашеских обителях Верхнего Египта переписывали апокрифические библейские тексты наряду с текстами Гомера, Менандра, Фукидида и Цицерона. В монастыре Кеннешре, расположенном на Евфрате к западу от Эдессы, двуязычные монахи переводили с греческого на сирийский труды Аристотеля по логике, чтобы глубже вникнуть в теологические и литургические споры, бурлящие по всей Месопотамии и восточному Средиземноморью. Межконфессиональное соперничество (и неразбериха), характерное для V–IX веков, также служило мощным двигателем гуманитарных наук и, как ни странно, сотрудничества: ученые мужи не стеснялись отправить посланца в конкурирующий монастырь за книгами, чтобы прочесть и переписать их. По всему Средиземноморью латиноязычные читатели выработали способы помечать подозрительные куски, не вычеркивая их, — допустим, ставили на полях своей книги F или FAB, когда натыкались на какой-нибудь эпизод (fabula), казавшийся им абсолютной выдумкой. Эти пометки делали люди, внимательно изучающие нехристианские тексты, а не отвергающие их. Некоторые примечания даже услужливо отсылали следующих читателей к книгам о древних мифах, чтобы помочь им интерпретировать эти истории как христианские аллегории. В общем, монахи хоть и с опаской относились к античным текстам, но вообще их представления о «подобающем» чтении были весьма широки.
И все-таки им приходилось напоминать себе, что чтение — просто еще один способ тянуться сознанием к Богу. Погрузившись в книгу, легко упустить это из виду. Посреди оазиса Турфан (теперь это территория на северо-западе Китая) в подотчетной Церкви Востока общине христиан один компилятор IX или X века составил антологию поучений разных аскетов, куда вошло и наставление Исаака Сирина Ниневийского, жившего в конце VII века в регионе Персидского залива и Месопотамии. Исаак предостерегал монахов — сам по-сирийски, а теперь через своего центральноазиатского переводчика по-согдийски, — от чрезмерного увлечения чтением, если у них изначально есть склонность отвлекаться. Такой человек утрачивает «господство» над собственными мыслями, тексты одолевают его и заставляют ошибочно считать себя искушенным интеллектуалом. Далеко к западу от Турфана монахов терзали те же сомнения, и это в самый разгар Средневековья: в XII или XIII веке цистерцианец из Понтиньи (Центральная Франция) утверждал, что читать в своем сердце намного важнее, чем читать содержимое любой рукописи, in corde magis quam in omni codice.
Однако не все монахи любили читать. Папирусные письма, сохранившиеся от позднеантичного Египта, свидетельствуют, что многие больше интересовались развитием административных навыков, чем литературой. В VI веке Ферреол Юзесский сокрушался, что монахи после дня тяжелого труда предпочитают чтению отдых. В одной истории из «Апофтегм», дошедшей до нас на греческом, латинском и сирийском, звучит жалоба на то, что книги превратились в пылесборники: «Пророки составили Писание, Отцы переписывали его, а их последователи заучивали наизусть. Но пришло это поколение и сложило рукописи на полки, как вещи бесполезные».
*
Этот жалостливый плач звучал из века в век, и в нем явно сквозит ожидание, что большинство монахинь и монахов все-таки должны регулярно читать, невзирая на заключенные в чтении риски и недостаток мотивации. Практические стандарты установились в обителях Пахомия в IV веке. Его федерация в основном располагалась в Верхнем Египте, но, благодаря хождению этих текстов по Нижнему Египту и всему Средиземноморью, монашеские труды оттуда перевели на несколько языков. Пахомий и его преемники настаивали, что все монахи должны уметь читать. Неграмотных новообращенных надлежало обучить.
В основе лежала идея о том, что чтение, а также декламация и заучивание наизусть помогают монахам крепко усвоить священные тексты. Предполагалось, что все пахомианцы знают назубок Псалтирь и Новый Завет — или, по крайней мере, значительные их части. Они произносили текст вслух, читая для себя; они слушали чтение братьев или сестер; они внимали ярким речам наставников, где те искусно переплетали отрывки из Писания. В течение дня следовало постоянно цитировать эти тексты — во время работы, литургии или даже в пути. Естественно, в монашеских кругах ходили рассказы о людях, которые восприняли эти требования всерьез. Так, вспоминали монаха Иону, садовника из монастыря Тмушонс (Thmoushons). Иона никогда не спал лежа. Вместо того он сидел на табурете, плетя веревки в темноте и вслух повторяя заученные наизусть тексты. Так он и умер на табурете с веревкой в руках. Похоронить его пришлось в той же позе, поскольку братья обнаружили его, когда тело успело закоченеть.
Люди вроде Ионы безостановочно читали и декламировали Писание с двумя целями: чтобы библейский мир минувших времен и пророчеств пронизывал настоящее и чтобы божественное слово наполняло самую сущность человека. В результате постоянного чтения происходил когнитивный сдвиг, одновременно большой и малый по масштабу. Монахи начинали говорить фразами из священных текстов, словно то были их слова, а не написанные кем-то. Разум же стремился поучаствовать в космической пьесе, ставшей такой знакомой и близкой. В их культуре задача библейских текстов состояла не в том, чтобы временно сориентировать внимание монаха, а в том, чтобы полностью трансформировать его.
В то же время эти практики выполняли функцию репеллента против бесов, продолжавших вести войны за внимание иноков. Единой для всех тактики ответных ударов не существовало. В пахомианских монастырях установили твердый график чтения и декламации для создания системы укреплений против всяких отвлекающих вмешательств. Другие обители вводили другой распорядок: например, декламация псалмов трижды в день или семь раз в день, полночные молитвы, псалмопение по сменам. Евагрий, будучи современником первых преемников Пахомия, полагал, что нужны еще более прицельные контрмеры. Бесы могли выпустить свои стрелы в любой момент и без предупреждения. Евагрий считал, что из всего своего арсенала они предпочитают logismoi — проходные мысли, способные закрепиться в сознании, если их пропустить (к ним относится и acedia — дротик с транквилизатором). Однако правильная контрмысль могла задержать logismos на подступах к сердцу и предотвратить потенциальный вред. Евагрий настаивал: главное — действовать быстро, а это требовало другого арсенала — хорошо знакомых подходящих текстов. Допустим, демон вынудил монаха вспомнить о прекрасном родительском доме и сравнить его со своей нынешней бедной маленькой кельей; это нападение можно отразить с помощью псалма: «Желаю лучше быть у порога в доме Божием, нежели жить в шатрах нечестия».
Евагрий составил целый справочник библейских стихов, специально подобранных против всякого рода сторонних мыслей, которые с большой вероятностью могли находиться на вооружении бесов. Это руководство называется Antirrhetikos — «Противоречник» или «Опровергатель». Отчасти он унаследовал убеждение стоиков в том, что заучивание наизусть максим и прочих афористичных текстов может подготовить человека к каким-то непредвиденным вызовам жизни. В то же время в этом сочинении отразилось весьма специфическое отношение Евагрия к бесам — для него это была война, и кое-кому из монахов такой подход очень понравился. Греческий оригинал не сохранился. В V веке труд перевели на латынь, но и эту версию не так много копировали, чтобы она сохранилась. Справочник перевели на согдийский и грузинский, а в поздние Средние века, если не раньше, — на армянский и арабский. Но главными поклонниками книги оказались сирийские читатели: осталось несколько копий Antirrhetikos на сирийском, и три или пять из них можно отнести к 500-м годам (Евагрий умер в 399 году). С учетом среднего процента выживаемости позднеантичных рукописей это очень много.
Иные монахи возражали, что сражаться с мыслями, вдохновляемыми демонами, в лобовой атаке нецелесообразно. Затворник Варсонофий сказал как-то одному из терзаемых борьбой с демонами учеников, что чтение, декламация и молитва, прерванные ради разборок с отвлекающей мыслью, — это как раз то, чего добивается Враг. Нужно не прерываться, а воззвать к Богу и продолжить свое занятие, пусть и с трудом. Варсонофий и некоторые другие учителя подозревали, что попытки подавить мысли на самом деле приводят к фиксации на них — концепция, поразительно напоминающая современную психологическую теорию иронического процесса, как заметил историк Инбар Грейвер.
Не всем требовалось или хотелось иметь руководство для отпугивания демонических logismoi, но тезис Пахомия и Евагрия о существенной роли текстов в психологии аскетизма стал общим местом в христианских монашеских учениях. В V веке, когда Кассиан переводил культуру египетских аскетов на язык, понятный галльской элите, он даже усилил этот тезис и провел аналогию между чтением и риторикой — учебной дисциплиной, взращивающей сильных ораторов. Ум так или иначе постоянно перемешивает какие-то мысли, так пусть уж лучше через частое чтение и глубокие размышления о библейских писаниях в переработку пойдет хороший материал. В конце концов такое чтение «вылепит» другую версию сознания. Для галльской аудитории Кассиана идея более чем ясна: аскетизм — вовсе не отвратительная эгоистическая мода, как утверждают его критики; это серьезное образование в области этичного образа жизни. Кассиан предлагал усовершенствованную модель легитимного авторитета в эпоху, когда власть в Западной Римской империи трещала по швам и иногда рвалась под напором политических конфликтов: аскетизм добавляет уважения и веса претендентам на общественно значимые позиции (епископы, военные или гражданские чиновники и прочие наделенные властью лица). Кроме того, сам Кассиан и последующие поколения монахов полностью приняли сложившееся у многих их предшественников убеждение: чтение трансформирует личность. Если наполнить свою жизнь правильными книгами, твои взгляды на жизнь и поведение изменятся. Слова на устах исходят из сердца, in corde et in ore. Книга становится железом.
Поколения монахов, пришедших на смену Пахомию, Евагрию и Кассиану, уже прикипели к своим книжкам. Большинство из них не пользовались для чтения специально обустроенными библиотеками, а просто рассовывали книги повсюду, совершенно как современные книжные черви. Они держали их в церкви, чтобы почитывать на службах; они хранили их в жилых помещениях — на полках, в ящиках, шкафчиках или нишах, сделанных в стене; они берегли дорогие манускрипты в запертых сундуках. Иногда, если владения монастыря позволяли, для хранения рукописей отводилась отдельная комната. И конечно, монахи хранили книги у себя в кельях. Монастырские уставы в основном предлагали (или даже предписывали) брать книги из собрания обители. Иногда далее следовали пояснения: монахи должны обращаться со взятыми кодексами бережно и не слишком привязываться к ним, дабы не начать считать их своими. (Собственнические поползновения — скользкая дорожка, ведущая к рассеянности внимания.)
Античность приняла положительную резолюцию о чтении как таковом, и раннесредневековые монахи подписались под ней, однако руководители монастырей продолжали спорить, как лучше всего интегрировать эту практику в ежедневную рутину. Часто звучала мысль, что читать лучше поутру, хотя летом время сдвигалось из тех соображений, что физический труд легче дается в утренней прохладе. Но насчет длительности чтения царили разногласия: полтора часа? три? больше? В какой момент оно становится непродуктивным? Должны ли монахи читать во время ночных служб, если они очень устали от сельскохозяйственных работ? Кто-то выступал за периодические сеансы чтения в течение всего дня, между временем работы и молитвы. Иногда чтение служило воскресной наградой. Но могло и, напротив, использоваться в качестве взыскания, если шла борьба с нечестивыми мыслями при помощи специфических текстуальных противоядий. Оно предотвращало болтовню монахов перед началом службы в храме или выполняло роль «альтернативной службы», если монах жаловался на слабость и невозможность заниматься физическим трудом. Некоторые уставы предлагали назначать монаха, который читал бы вслух своим работающим братьям. Большинство настаивали, что кто-то должен читать во время трапезы. Рот и ум жуют вместе, гласила излюбленная поговорка: вариации этой темы распространились в монастырях от Персии до Испании.
Но никто не рекомендовал читать беспрерывно. Исидор Севильский, известный своей начитанностью, напоминал монахам, что им нужно заниматься и физическим трудом тоже, по примеру описанных в книгах апостолов. Физический труд являлся важной частью монашеского послушания, но дело не только в этом: монахи знали, что сконцентрироваться на чтении практически невозможно, если ты только чтением и занимаешься. Непрестанное чтение портило зрение и «искривляло» мозг, отмечал Иосиф Хаззайя (а Иосиф, переживший похищение и продажу в рабство, ничего не преувеличивал понапрасну).