Андрей Артизов, Юрий Сигачев. В октябре шестьдесят четвертого: смещение Хрущева. М.: Русский фонд содействия образованию и науке, 2020
На основе поистине бесценного свидетельства Малина, дополненного другими источниками, возьмем на себя смелость реконструировать события 13–14 октября незабываемого 1964 года.
Сначала предоставим слово одному из участников — Ефремову. Вернувшись утром 13 октября из поездки в Туву и выйдя из самолета в аэропорту Внуково‑2, он увидел одинокого сотрудника 9-го управления КГБ. (Обратим внимание на то, что о Семичастном, встречавшем Хрущева и Микояна, мемуарист не упоминает). Ефремов поинтересовался у офицера охраны, кого тот ждет. «Он ответил — Хрущева и Микояна. Из Пицунды. Я спросил: а почему нет членов Президиума? Тот ответил что-то невразумительное. Я подумал, что, возможно, в связи с подготовкой к Пленуму ЦК Хрущев и Микоян прилетают в рабочем порядке, без пышных встреч».
Ефремов далее рассказал, что, побывав в поликлинике, перед тем как отправиться домой, он заехал в свой кабинет в здании ЦК на Старой площади. Там ему сообщили, что звонил Подгорный и просил связаться с ним по телефону. Как только Ефремова соединили с Подгорным, тот предложил подняться к нему в кабинет на пятый этаж. «Николай Викторович задал мне два-три вопроса относительно поездки в Туву и сообщил, что вчера вечером на Президиуме ЦК, после рассмотрения плана встречи космонавтов, они обменялись мнениями о положении дел в руководстве. „Ты сам видишь, что положение в Президиуме — в штабе партии — совершенно ненормальное, — сказал Подгорный. — Хрущев ведет себя неправильно, допускает грубость, чванство, единолично принимает решения по принципиальным вопросам, с членами Президиума не считается, мнения их не выслушивает, одергивает и оскорбляет товарищей. Посоветовавшись, мы решили пригласить Хрущева (и Микояна) с юга и высказать[ся] ему лично обо всем этом на Президиуме. Надо исправлять положение“, — закончил Подгорный.
Потом, помолчав, он спросил, как я отношусь к этому и какова будет моя позиция. Я ответил, что такая постановка для меня является неожиданной, но я согласен, что положение в Президиуме ЦК ненормальное. Надо это серьезно обсудить, и я буду вместе со всеми. Можно в этом не сомневаться.
Подгорный с облегчением сказал: „Ну, мы в тебе не ошиблись. Ты правильно оцениваешь обстановку. Давай после обеда поедем в Кремль. Через два часа там состоится заседание Президиума“. Но Подгорный не сказал мне, что члены Президиума уже договорились об освобождении Хрущева от занимаемых постов, что уже собрались на Пленум члены ЦК КПСС. Об этом я узнал уже в ходе заседания Президиума». Утверждая, будто не знал до заседания Президиума о том, что члены ЦК уже слетались в Москву, Ефремов явно лукавил, и непонятно зачем: ведь в том же интервью он подробно описал свой разговор в Новосибирске с секретарем местного обкома Горячевым. Из этого разговора столичный гость узнал о том, что в Президиуме нет единства и членов ЦК срочно вызывают в Москву, чтобы с ними посоветоваться.
Точное время открытия заседания Президиума ЦК в роковой для Хрущева вторник 13 октября установить по опубликованным на сегодняшний день документам невозможно. Мало помогают в этом и мемуары. Приблизительно называют время начала заседания Ефремов (после половины четвертого) и Шелест (после трех часов дня). Ни Сергей Никитич, ни Микоян точного времени прилета в столицу и начала заседания не называют. Семичастный, отправленный Брежневым встречать Хрущева во Внуково‑2, также не точен: «Из аэропорта в Адлере правительственный самолет поднялся в воздух около десяти часов утра 13 октября. Я сообщил Брежневу, что Хрущев прилетит в Москву примерно в полдень...» Туда председатель КГБ явился в сопровождении подчиненных — начальника 9-го управления полковника Чекалова и офицера охраны, которого взял с собой по совету Брежнева.
Семичастный, неоднократно столь яростно отрицавший наличие заговора, тем не менее сообщает кое-какие подробности, позволяющие квалифицировать события не только как заговор, но и дворцовый переворот. «Еще до того, как колеса самолета коснулись посадочной полосы, выяснилось, что столкновения с охраной или какого-либо насилия не будет: из Пицунды сообщили, что Хрущева сопровождают только пять членов его личной охраны.
Аэродром был совершенно пуст. Вскоре после меня во Внуково прибыли еще несколько человек из Девятого управления, но те по моему указанию встали так, чтобы их не было видно».
Микояна встречал секретарь Президиума Верховного Совета Георгадзе. В описании дальнейших событий сходятся практически все мемуаристы. Хрущев и Микоян в одной машине отправились в Кремль, где должны были встретиться с остальными членами Политбюро. Вопрос о традиционном совместном обеде остается открытым. «Не знаю, обедали они или не обедали, — рассказывал Владимир Ефимович, — но, в конце концов, известно, что не то в час, не то в два часа дня они пошли на заседание Президиума ЦК».
Судя по косвенным свидетельствам, заседание Президиума ЦК началось все-таки позже: в промежутке от трех до половины четвертого дня. Партийное руководство собралось в Кремле в зале, где еще со сталинских времен заседало Политбюро. Ефремов утверждает, что они с Подгорным вошли в зал после Хрущева, который уже приехал и сидел за столом на своем обычном месте председателя. А со слов Шелеста выходит по-другому — все собрались и уже с трех часов дня ждали приезда Хрущева и Микояна: «И ждали не без волнения, а с большим напряжением, ведь мы сидели в помещении, оторванные от внешнего мира, не зная о том, что делается вокруг нас. И полагались на информацию, поступающую от Семичастного и Шелепина. Они „обеспечивали“ все, и мы в эти часы находились в их власти».
Что имел в виду Шелест, делая отступление от описания заседания Президиума, неясно: то ли хотел свалить всю «вину» на «комсомольцев», то ли подчеркнуть, что на них лежала вся оргработа по подготовке смещения. В этой связи необходимо отметить, что Шелепин и Семичастный вряд ли могли пойти на авантюрные действия по отношению к собравшимся, поскольку захват ими власти был бы незаконным. Ни Президиум, ни Пленум ЦК таких решений утвердить не могли.
Итак, члены Президиума ЦК собрались, как они говорили, «на уголке» — на третьем этаже здания правительства (Кремлевский Сенат Матвея Казакова), в зале, где заседало еще сталинское Политбюро. Хрущев, прибывший вместе с Микояном прямо с аэродрома, занял свое привычное председательское место и открыл заседание.
В записи Малина присутствовавшие перечислены поименно: это — члены Президиума ЦК Брежнев, Воронов, Кириленко, Косыгин, Микоян, Подгорный, Полянский, Суслов, Хрущев, Шверник, кандидаты в члены Президиума Гришин, Ефремов, Мазуров, Мжаванадзе, Шелест, Рашидов и секретари ЦК Андропов, Демичев, Ильичев, Поляков, Пономарев, Титов, Шелепин. Не назван секретарь ЦК Рудаков, видимо, в первый день заседания его не было.
Первым выступил Брежнев (это подтверждается всеми источниками). Он заговорил о вопросах, которые возникли в Президиуме ЦК в отсутствие Хрущева. Брежнев не повторил ошибки своих предшественников. Члены «антипартийной» группы наряду с серьезными обвинениями выдвигали и смехотворные: будучи в Финляндии, Хрущев, мол, уронил достоинство советского руководителя, отправившись с президентом Кекконеном в финскую баню.
По версии Ефремова, Брежнев начал с упоминания о том, что вчера на Президиуме рассматривался вопрос о встрече космонавтов. Здесь проявилась такая черта брежневского характера, как осторожность: нельзя было показать Хрущеву, что члены Президиума сговорились в его отсутствие — они собрались по другому, невинному, поводу и только «вчера».
В малинской записи брежневского выступления значатся восемь пунктов: семь пунктов обвинений и предложение собравшимся охарактеризовать положение, сложившееся в партийном руководстве. Для того чтобы Хрущеву был понятен расклад сил, Брежнев сразу заявил, что вопрос перед Президиумом ЦК ставят секретари обкомов и крайкомов, которым, в частности, непонятно, зачем необходим переход от семилетнего к восьмилетнему планированию. Во-вторых, сказал Брежнев, Хрущев готовится к заявленному на ноябрь Пленуму Центрального комитета партии по сельскому хозяйству в Пицунде с избранной командой. Мнения других членов Президиума и Секретариата ЦК первый секретарь, как видно, учитывать не собирается.
Третий пункт прозвучавших обвинений — разделение обкомов на промышленные и сельскохозяйственные. Любопытное свидетельство по этому поводу приводит в своих воспоминаниях Сергей Хрущев. Если члены Президиума были и против этой инициативы первого секретаря, то на словах они ее горячо поддерживали. «Помню, как-то у отца гостили Брежнев, Подгорный и, кажется, Полянский, — пишет Сергей Никитич. — Они отдыхали на близлежащих дачах и заехали по-соседски „на огонек“, как говаривал отец. Расположились в плетеных креслах у самой воды. Шел неспешный разговор о делах государственных. Потом пошли купаться... Разговор о разделении обкомов начался еще в воде, и, выйдя на берег, отец продолжил свою мысль. Наконец он замолчал. Все тут же в один голос бурно, с энтузиазмом его поддержали. „Прекрасная идея, надо ее немедленно реализовать“, — запомнилось мне тогда. Особенно был воодушевлен Николай Викторович Подгорный». Конечно, можно заподозрить Сергея Никитича в пристрастности, но вряд ли в данном случае есть причины не доверять его свидетельству: созданная в СССР система предполагала непогрешимость лидера. Пока его положение незыблемо, критиковать его было нельзя.
Вернемся к брежневским обвинениям. Четвертым их пунктом в записи Малина значатся частые структурные изменения в сельском хозяйстве и промышленности. Они, на взгляд членов Президиума, только дезорганизуют работу.
Остальные обвинения касались хрущевского стиля руководства: «общение стало через записки» и «обращение с товарищами непартийное». Видимо, волнуясь, Брежнев повторил упрек в адрес первого секретаря в том, что он выступил на сентябрьском совещании в ЦК с предложением перейти к восьмилетке, не посоветовавшись с остальными членами Президиума ЦК.
В заключение Брежнев призвал собравшихся высказаться. Для того чтобы выступления были острее, он напомнил о том, что обращение первого секретаря с товарищами стало непартийным: он допускает грубость, приклеивает ярлыки, проявляет капризность, не желает прислушиваться к чужому мнению, действует в одиночку.
Как уже упоминалось, недавно был обнаружен проект этого выступления, написанный Брежневым незадолго до заседания Президиума ЦК. Приведем его текст: «Вчера на Президиуме ЦК возник вопрос о предстоящем Пленуме ЦК и новом предложении тов. Хрущева о 7–8 летнем плане разв[ития] нар[одного] хоз[яйст]ва, который был выдвинут без обсужд[ения] в През[идиуме] ЦК. Это вызвало обсуждение, в котором приняли участие все члены През[идиума], канд[идаты] и Секр[етари] ЦК». Начало Брежнев написал авторучкой, здесь он зачеркнул слова «вопрос этот возник неслучайно» и продолжил писать синим карандашом: «Все единодушно высказались в том [смысле], что это ненормальное положение, когда по таким крупным вопросам как план развития нар[одного] хоз[яйст]ва. Тов. Хрущев, не советуясь с Президиумом ЦК, созвал совещание и дает неясные для нас направления этого плана — вместо 5-ки 8-ка тоже с неясной туманной мотивировкой.
Вопрос подготовки Пленума ЦК так же находится вне участия членов Президиума и Секр[етариа]та. В результате обсуждения стало ясно, что эти вопросы возникли неслучайно — они поднимаются прямо Секр[етарями] ЦК республик, секр[етарями] обкомов, чл[енами] ЦК. Тов[арищи] высказывают беспокойство по многим принципиальным вопросам, предлагаемым в записке тов. Хрущева по предстоящ[ему] Пленуму. — О структурных органах, а главное о стремлении принизить роль партийных органов, что является неправильным. Тов[арищи] с мест ставят вопрос о неправильном решении о разделении партии на промышленные и с[ельско]/хоз[яйствен]ные обкомы и ряд других вопрос[ов].
Из вчерашнего обсуждения стало ясно, что члены Президиума ЦК, канд[идаты] и секретари тоже встретились с этими вопросами и хотели бы высказаться, но правильно решили, что все это [необходимо] обсудить в Вашем присутствии. Я хочу добавить, что все это созрело и подготовлено в результате ненормальной обстановкой в През[идиуме] ЦК, сложившейся в последние годы, когда т. Хрущев перестал считаться с коллективом През[идиума] ЦК и стал руководить недостойными методами и стилем работы. Вот почему товарищи все единодушно приняли решение обсудить эти вопросы в Вашем присутствии».
Хрущев попытался перехватить инициативу сразу же после слов Брежнева. По версии Ефремова, встав, он сказал следующее. «Когда мне позвонили из Москвы, я был обеспокоен, но я человек дисциплинированный и приехал, как вы просили. Я много делал и делаю для партии. Люблю рабочий класс, свой народ. И во имя его работаю... Что услышал сейчас, к сожалению, я не знал и не ожидал. Никто не может упрекнуть меня в неискренности и нечестности. Простите за откровенность и аналогию, но, когда мы боролись с антипартийной группой, тогда в ней я видел врагов, а теперь передо мною друзья. После смерти Сталина, в борьбе с антипартийной группой, я был вместе с вами... Сейчас не могу понять, для чего потребовалась такая спешка. Чем это вызвано? Деление обкомов на две группы, считаю, не противоречит ленинским принципам. Вы еще к этому вернетесь.
...Работа у нас идет нормально. Я готовлюсь к Пленуму ЦК. У меня отпуск, и я отдыхаю на юге. Зачем потребовались такие действия? Для чего?»
Шелест передал слова Хрущева следующим образом: «Все, что было здесь сказано Брежневым, к моему огорчению, я не замечал и мне никогда об этом никто не говорил. Вы, члены Президиума, в том числе и Брежнев, во всех этих вопросах меня поддерживали, даже восхищались. Чистое это лицемерие — если так, то это недостойно в наших рядах. Вы ведь не можете сомневаться в моей преданности и честности партийному долгу, искреннем отношении ко всем вам. Что касается выдвинутых вопросов, как обвинения меня, в том числе и разделение обкомов, так этот вопрос не я один решал. Обсуждали на Президиуме, затем принимал решение Пленум ЦК КПСС. Если были принципиальные вопросы несогласия — о них можно было сказать. Почему молчали? Ведь вы тоже должны нести какую-то ответственность. Что касается моих предложений по ряду вопросов, так они были направлены к лучшему, а не к худшему. Вас я принимал и считал единомышленниками, а не противниками или врагами. Я, как и все, имею недостатки, и почему об этом раньше и откровенно мне ничего никто не говорил? Разве это принципиально с вашей стороны? Что касается допущенных грубостей, то, если это имело место, это было не умышленно, и я прошу извинения. Меня никто не может обвинить в том, что я не принимал меры к лучшему. Я предан нашей партии и народу».
Согласно записи Малина, Хрущев хотя и признал весомость брежневских аргументов и свою раздражительность, но заявил о своей любви к партии, стремлении приносить пользу насколько хватит сил. Также первый секретарь попытался отвести от себя некоторые обвинения, сообщив «друзьям-единомышленникам», что разделение обкомов не противоречит единому руководству. Что касается записок, то их посылал членам Президиума ЦК по всем вопросам. В переводе с партийного на русский это, видимо, должно было свидетельствовать о приверженности первого секретаря так называемому коллективному руководству (де, мол, советовался по всем вопросам).
Услышав такие слова, присутствовавшие поспешили прервать партийного вождя: «Вы не спешите со своей речью. Подождите. Послушайте нас, что мы скажем!» Члены Президиума ЦК по очереди начали перечислять хрущевские прегрешения. Некоторые выходили к трибуне, другие говорили с места. Обид накопилось много, и обсуждение затянулось до позднего вечера.
Как и планировалось накануне, вторым выступающим от обвинителей стал Шелест. Выйдя к трибуне, он начал свое выступление издалека, заявив, что Президиум ЦК — это штаб партии. Выполнение планов зависит от того, какую политическую линию выработает этот штаб, как он будет ее проводить в жизнь, насколько правильно будут расставлены кадры. Хотя партия добилась огромных успехов, видны недочеты и промахи. Важно не переоценивать эти успехи, не увлекаться новыми идеями, поскольку это может привести к срывам поставленных задач. Негативную роль играют волевые решения, принимаемые первым секретарем.
Тут Петр Ефимович наконец перешел к конкретным обвинениям: Хрущев превышает ряд своих полномочий. Это тормозит дело, возникает много вопросов, на которые надо давать ответ, а на Пленумах ЦК ничего нельзя сказать прямо. Последнее время это не пленумы, а расширенные партийно-хозяйственные активы, на которых присутствуют беспартийные и речь идет только о достижениях, а о недостатках говорить неудобно. Подмена пленумов такими собраниями принижает роль членов ЦК. Сейчас объявлено об очередном пленуме по сельскому хозяйству, но что там будет решаться? Хрущев готовится к нему один. Идеи первого секретаря отражены в записке, разосланной на места. С положениями этой записки согласиться нельзя.
Приниженной, на взгляд «главного коммуниста» Украины, оказалась роль партийных органов. Теперь пошло новое веяние — ликвидация производственных сельхозуправлений районов с недостижимой целью подчинить колхозы областным управлениям. Постоянные хрущевские реорганизации привели к тому, что люди не хотят идти на партработу.
Заканчивая выступление, Шелест привел конкретные примеры того, как волевые решения первого секретаря дискредитируют политику партии по внутренним и международным делам. Провалена задача догнать и перегнать США в производстве сельскохозяйственной продукции, не выполняются обещания о снижении налогов, строительстве жилья, повышении зарплаты рабочим и служащим. Неясны и последние предложения Хрущева по планированию. Шелест прямо заявил: «Мы ничего не поняли».
В рукописной версии воспоминаний последнюю часть собственного выступления Шелест изложил так: «Часто выдвигаем лозунги, программы. Пишем, шумим, а затем забываем о них или стыдливо умалчиваем. Так было, Никита Сергеевич, с призывом перегнать в ближайшие годы США по производству на душу населения. В новой Программе партии много обещаний. Вот одно из них: в течение 10 лет каждой семье предоставить отдельную квартиру. Бесплатные проезды коммунальным транспортом, бесплатное питание части населения. Теперь мы говорим, что это ересь. Даже в религии против ереси выступают остро. Почему в политике допускаем непростительные вольности? Все это нам наносит большой вред. Все сложные вопросы внутреннего и внешнего положения нашей партии и страны настоятельно требуют глубокого обсуждения и принятия организационно-политических мер для коренного исправления дела. Началом этому будет настоящий Президиум, а возможно, и Пленум ЦК КПСС. Дела не терпят отлагательства, надо решать их».