Как Болгария стала православной

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Милан Лось. Дуалистические ереси Средних веков. СПб.: Алетейя, 2024. Перевод с английского Дмитрия Алексеева. Содержание

Сейчас мы не знаем, действительно ли павликиане Тефрики послали миссионеров в Болгарию. Можно предположить только, что борьба не на жизнь а на смерть, вспыхнувшая как раз в это время между ними и Византийской империей, заставила отложить исполнение плана, оставшегося без последствий, поскольку война завершилась их разгромом (872). В любом случае, миссия могла закончиться, не достигнув цели, но павликиане проникали в Болгарию и из менее удаленных мест, чем восток Малой Азии. Мы знаем, что павликианство было распространено по всему византийскому миру, и нельзя сбрасывать со счетов, что некоторые его последователи могли найти убежище от преследования, укрывшись в Болгарии.

Ситуация, сложившаяся в стране после крещения хана Бориса, состоявшегося в 864 или 865 году, могла оказаться благоприятной для распространения различных неортодоксальных учений. Несколько лет Болгария колебалась между церковными юрисдикциями Константинополя и Рима. Миссии направлялись в Болгарию со всех сторон, каждая предлагала свое видение христианства, были даже самозванцы, называвшие себя христианскими священниками. Очевидно, нестабильность религиозной и церковной ситуации в стране создавала прекрасные условия для павликианской проповеди, которая всегда была искусной и настойчивой, — если мы предположим, что павликианские миссионеры все-таки находились в стране.

Тем не менее мы можем задаться вопросом, действительно ли в период, непосредственно следовавший за обращением хана Бориса, духовная атмосфера была благоприятной для распространения павликианской веры. Византийский мир, в котором жизнь общества была проникнута христианской культурой и церковь являлась устоявшимся институтом, мог предложить плодородную почву и для павликианской критики действительно достойных порицания аспектов церковной жизни, и для стремления павликиан возродить изначальное христианство, очищенное от всех позднейших наслоений. В благоприятных условиях, созданных византийским иконоборческим движением, павликиане могли очень эффективно бороться против культа икон, приравнивая священные изображения к языческим идолам. Они искренне ставили под сомнение культ святых, отвлекавший верующих от чистой истины Христова Евангелия. Но в атмосфере Болгарии, еще не совсем свободной от языческих чар, трудно представить этот способ убеждения эффективным. Болгария не была готова к конфликту между ортодоксией и ересью; на религиозном поле еще долго преобладала борьба между христианскими и языческими идеями. Раньше правители Болгарии преследовали христианскую веру, различными путями проникавшую в страну из соседней Византии, теперь та же ярость обрушилась на родную языческую религию. Несомненно, хан Борис принял крещение под давлением политической необходимости, но затем он начал вводить христианские порядки с большой основательностью, беспощадно сметая все, что стояло на его пути. Через десятилетия легенда о чуде святого Георгия отразила память о насильственном перевороте тех лет. Она рассказывает об «избраннике Божием» Борисе-Михаиле, «силой Христовой одолевшем жестоковыйный и гордый болгарский народ», отвратившем его «от мрачных и ложных жертвоприношений» и разрушившем языческие алтари. Эти слова можно считать упоминанием о кровопролитиях, потрясших Болгарию вскоре после крещения Бориса, когда он сокрушил открыто выступивших против христианства бояр, истребив их вместе с семьями. Известная Responsa папы Николая I, отвечающая на вопросы, заданные ему отправившимся в Рим в 866 году болгарским посольством, содержит яркую реакцию на эту бесчеловечность. Выжившие бояре скрывали свою клокочущую ненависть, не решаясь открыто восстать вновь; это произошло немногим позже, когда во время эфемерного правления сына Бориса, Владимира (889–893), произошел недолгий возврат к старой вере. Насильственное насаждение христианства вызывало горькое негодование у простого народа Болгарии, упорно державшегося за свои обычаи и обряды. Ответ папы проливает свет и на это, приводя ценные сведения о жизни протоболгарских и славянских язычников. Даже столетием позже Завещание преподобного Иоанна Рыльского (ум. 946) и Беседа Козьмы Пресвитера показывают, что остатки языческих верований еще удерживались в Болгарии. Потребовалось время, чтобы смогло укорениться более глубокое понимание христианства, и было нелегко сделать его доступным для людей, остававшихся в плену примитивных религиозных представлений.

Можно с уверенностью предположить, что учение павликиан было слишком абстрактным и слишком основательно очищенным от материального символизма, а их Бог остался бы чуждым и неприемлемым для этих людей. Напротив, православная церковность могла прельстить верующих тем, что так сильно воздействует на человеческие чувства: великолепием храмов, их яркими росписями, красотой литургических гимнов и роскошью церемоний, способными удовлетворить невзыскательный вкус вчерашних язычников.

В то время, когда Петр Сицилийский предупреждал архиепископа Болгарского, были заложены только основы церковной организации. Согласно решению собора, состоявшегося в Константинополе в 869/870 году, в Болгарию отправился греческий архиепископ в сопровождении нескольких епископов. Чтобы обращение всей страны в православие было успешным, требовалось большое количество низшего духовенства, но христианизация оставалась поверхностной, пока греческий литургический язык оставался непонятным народу. Поворотным пунктом стало прибытие в Болгарию славянских «учителей», изгнанных из Моравии после катастрофы, разрушившей там славянскую церковь. После смерти архиепископа Мефодия (885) три его ученика нашли убежище в Болгарии. Ангеляр умер вскоре после прибытия, не выдержав трудностей пути; к Клименту и Науму позднее присоединились остальные, выкупленные из рабства в Венеции.

Борис стремился охватить миссией не только центр своего царства на северо-востоке, между Дунаем и Балканской грядой, но и все пространство недавно завоеванной болгарами Македонии. Распространение христианства должно было прочнее привязать к его государству новый юго-западный регион. В северо-восточной Болгарии славянские «учителя» начали свою работу в непосредственном окружении ханского двора. Наум проповедовал там несколько лет, как и Константин, впоследствии ставший епископом Преславским, и некоторые другие.

Среди их молодых учеников был и будущий ученый Иоанн Экзарх.

Источники очень мало сообщают о Науме, чей выдающийся образ оказался затенен Климентом, трудам которого посвящена значительная литературная традиция. Ареной его миссионерской активности стала далекая Македония, где местный правитель по приказу хана оказывал ему всяческое содействие. Когда в 893 году на престол взошел сын Бориса Симеон, Климент (ум. 916) стал первым в Болгарии епископом-славянином. Наум присоединился к нему в Македонии, чтобы продолжать свою работу «учителя». Епархия Климента находилась поблизости от тех мест, где он трудился ранее, и труды обоих верных соратников оказались связаны с прекрасной местностью вокруг Охридского озера. Сегодня о них свидетельствуют руины двух церквей, поразительно схожих по своей трехчастной планировке — церковь Наума на восточном берегу озера и церковь Климента в самой Охриде, на месте христианской церкви, разрушенной много ранее. Теперь лишь письменные рассказы их современников позволяют нам представить построенный их неустанными усилиями и давно исчезнувший мир. Полное греческое житие Климента было написано Феофилактом, архиепископом Охридским, по образцу ныне утраченного славянского текста. Рассказ анонимного ученика Климента дает живое представление о выдающихся способностях учителя. О таланте Климента также свидетельствуют его сохранившиеся литературные произведения. Он писал глубоко лиричные литургические гимны и поучения на праздничные дни, призванные помогать будущим славянским проповедникам. Он старался донести вероучительные и нравственные истины до понимания даже самых неразвитых умов. Не чуждался он и внешних проявлений богопочитания, и мы читаем, как он строил церкви, чтобы привлечь людей к богослужению красотой их архитектуры. Не закрывал он глаза и на материальное положение паствы, неустанно заботясь в своей епархии о бедных и бездомных.

Продолжительные старания Климента, Наума и их последователей вскоре принесли плод. От Феофилакта мы узнаем, что многие обученные Климентом юноши были назначены в строившиеся по всей Болгарии церкви, чтобы служить чтецами, иподиаконами, диаконами и священниками. После воцарения Симеона постепенно были назначены и епископы славянского происхождения. Все это поколение было создано школой Климента и Наума и превосходно подготовлено для распространения и закрепления христианства в стране. Болгарские ученики моравских учителей могли не только отправлять богослужение на славянском языке, но и доступно разъяснять православную веру своим общинам. Будучи среди людей как дома, они воздействовали на них не только своей проповедью, но и образцово христианским образом жизни. Здесь у еретического учения не было шансов укорениться. И действительно, ни при Борисе, ни при Симеоне о ереси в Болгарии не было слышно ничего. В это время славянская грамотность, принесенная из Моравии, уже принесла большие плоды. Восточно-болгарская литературная школа, сосредоточенная в окрестностях Преславы, новой столицы князя (впоследствии царя) Симеона, несла отпечаток личности нового монарха, целеустремленного и активного, далекого от примитивной жизни своего полуварварского окружения. Он хотел перенести в страну, насколько это было возможно, зрелую византийскую цивилизацию. Преславская школа поддерживала отношения с македонской, сохранявшей моравско-паннонскую литературную традицию.

Литературная деятельность не заглохла в Болгарии даже во второй половине царствования Симеона, когда мир был нарушен яростной борьбой против Византии (913–927). Это было не обычной завоевательной войной; Симеон пытался добиться мирового господства, которое в умах его современников было связано с обладанием Константинополем. Империя на время ослабела, и это, казалось, обещало легкий успех. Симеон действительно одержал великие военные победы и принял титул царя. Воцарение на византийском троне энергичного правителя Романа Лекапена (920–944) положило начало укреплению сил империи. В последние годы царствования Симеона болгарское государство само терпело вражеские нашествия, а цель казалась все недостижимей. Еще при его жизни страна была охвачена беспорядками, выразившимися в восстании и бегстве многих болгар в Византию. Мир, подписанный сразу же после смерти Симеона (927), уже не мог укрепить Болгарию. Естественно, кончина этой сильной личности вызвала большой переворот в стране, и Византия не замедлила воспользоваться сложившимся положением и вмешаться в болгарские дела. Когда молодой царь Петр (927–969) при своем воцарении женился на внучке Романа Лекапена, Византия получила все возможности для влияния на болгарский двор. Болгария попала в зависимость от соседней империи. Упадок государственной власти сопровождался обострением социальных противоречий, ставшим результатом бесконечных войн Симеона.

Шестоднев Иоанна Экзарха, созданный еще в первой, мирной половине правления Симеона, содержит отрывок, ясно показывающий контраст между управляющими и управляемыми в болгарском царстве. Писатель описывает великолепие храмов и дворцов Преславы и роскошные украшения князя и его бояр. Эта пышная картина представлена нам глазами крестьянина, пришедшего из села с его покрытыми соломой хижинами. Мы видим пропасть между простым болгарским народом и теми, кто им управлял. Некоторые бояре жили при дворе князя, тогда как остальные — «вне», «среди народа». Они управляли обширными поместьями с большими стадами и могли не только обеспечить свои семейства при неурожаях, но использовали продукты поместий для выгодной торговли с Византией; торговля приносила болгарским землевладельцам огромные доходы. Крестьяне, зависимые от скромных урожаев, были в значительно худшем положении. При неурожаях и других природных бедствиях население целых областей было обречено на голод. Долгие войны Симеона делали положение крестьян еще хуже, поскольку, помимо принудительной военной службы, именно крестьяне несли основную тяжесть налогов и тягот войны. Даже при Петре внутренние конфликты в стране были источником страданий крестьян, так же, как и набеги венгерской конницы. Бояре, напротив, обогащались добычей во время войны с Византией, в ходе успешных рейдов Симеона на территорию империи.

Пропасть между правящим классом и простыми людьми стала еще более очевидной из-за распространения византийского образа жизни. Вместе с титулом царя Симеон принял константинопольский придворный церемониал. Брак Петра с принцессой Марией (Ириной), несомненно, сделал преславский двор еще более византийским, и не нужно большого воображения, чтобы представить, как жизнь высших классов Болгарии все сильнее подражала греческим образцам.

После крещения Бориса вся система церковной организации в Болгарии была заимствована из Византии. Появились монастыри, игравшие в болгарском обществе такую же важную роль, как и в византийском. Достаточно даже скудных сохранившихся источников, относящихся к этому периоду, чтобы увидеть, как близок был болгарский царствующий дом к своему монашескому окружению. Основание монастырей сопровождалось пожалованием земель и доходов, и, хотя документы об этих пожалованиях не сохранились, нет сомнений, что дары были очень частыми. Когда Первое Болгарское царство стало слабым воспоминанием, болгарская церковь продолжала поминать царя Петра, осыпавшего «монахов и служителей Церкви Божьей» дарами.

Не может быть сомнений, что богатые дары церкви и тесная связь монастырей с интересами светского общества представляли собой немалый нравственный соблазн. Написанное в 941 году Завещание Иоанна Рыльского строго увещевает монахов остерегаться дурного влияния золота и серебра и сковывающей зависимости от мирских властей. Святой предписывал своим монахам не только бедность и воздержание, но и усердие к чтению священных книг и работе среди людей, которые во многих отдаленных местностях все еще оставались язычниками. Так среди Рыльских гор возник новый важный центр миссионерской деятельности и литературной жизни, не ослабевшей даже при византийском господстве.

Дух Климента, Наума и их сотрудников был жив во времена царя Петра, но уже не имел решающего влияния в болгарской церковной жизни. На первый план вышли материальные интересы, далекие от самоотверженности первого поколения. Церковь византийского образца прочно укоренилась на болгарской почве, и вскоре начали чувствоваться нежелательные аспекты этого процесса. Одновременно появились первые сообщения о ереси.

Самое раннее свидетельство существования еретического движения в Болгарии содержится в послании Феофилакта, патриарха Константинопольского (933–956), к царю Петру. Патриарх был сыном императора Романа Лекапена и дядей жены царя Петра, Марии. Дошедшее до нас послание позволяет предположить предшествовавшую переписку об этой «новоявленной ереси». Представляется, что первый посланный Феофилактом ответ на вопросы Петра был составлен в типичном для византийской риторики стиле и не затрагивал всех вопросов, которые царь хотел понять. В некотором смысле это было репетицией того, что случилось, когда Фотий писал Борису. Не удовлетворенный ответом патриарха, царь Петр написал вновь, прося разъяснить все «полнее и яснее», придерживаясь голых фактов и на более понятном языке. На этот раз Петр предоставил Феофилакту более полные сведения о «болгарской ереси», чтобы патриарх смог точнее определить ее природу. Он назвал ее «манихейством, смешанным с павликианством», то есть попросту — павликианством. Согласно этой классификации патриарх применил к «новоявленной ереси» XIX канон Никейского собора; этот канон определяет правила принятия в православную церковь последователей Павла Самосатского. Феофилакт установил существенное различие: только к руководителям и учителям ереси должен был буквально применяться XIX канон, требовавший для «павликианских» священников лишения сана и повторного крещения. К впавшему в это заблуждение простому народу следовало относиться значительно мягче, а самое большое милосердие следовало оказывать тем, кто впал в ересь по незнанию и никогда не принимал еретических учений. Эти три категории были установлены для духовенства и мирян, желавших отречься от ереси и возвратиться в православную церковь. Нераскаянные еретики отлучались от церкви и подпадали под ее анафему. Согласно светским законам, о которых царь спрашивал, наказанием для них служила смертная казнь, особенно если «зло» широко распространялось. Не исключая крайних мер, Феофилакт в принципе выступал против них, убеждая царя постараться спасти души, упорствующие в своих ошибках.

Важное значение письму Феофилакта придает формула, которую устно или письменно должны были использовать отрекающиеся от своей ереси болгарские «павликиане». Она была, таким образом, важнейшим элементом обряда принятия их в православную церковь. К текстам такого рода всегда следует относиться с осторожностью, поскольку обычно они произвольно сочетают элементы различных еретических учений. Приняв во внимание, что отождествление павликианства с манихейством было всеобщей практикой, мы не должны удивляться странному собранию имен в формуле Феофилакта. Помимо имен, действительно принадлежавших истории павликианства, мы находим в ней имена из манихейской истории. Неудивительно, что среди типично павликианских «заблуждений» упомянуты некоторые манихейские учения. Нам известна и другая греческая формула отречения для бывших павликиан, и в ней эта компиляторская техника еще более заметна.

Поскольку анафемы Феофилакта создавались на основе обычного антипавликианского материала, они не способны предоставить нам сведений о болгарской ереси X века.

Единственное, что мы можем ясно заключить из этого письма, — сам факт существования в Болгарии в правление царя Петра мощного еретического движения, беспокоившего власти и заставившего царя обратиться в Константинополь за советом, что делать с этой нежданной угрозой. Только с помощью позднейших источников мы сможем определить, было ли это движение действительно павликианским.