Пол Фассел. Класс. Путеводитель по статусной системе Америки. М.: Издательский дом Высшей школы экономики, 2021. Перевод с английского М. С. Добряковой Cодержание
Трудности, встающие на пути желающих сменить свою классовую принадлежность, страшат миллионы карабкающихся наверх людей не больше, чем тысячи тянущихся вниз, — и было бы очень печально подсчитывать, сколько на то и другое уходит усилий. Как заметил социолог Огаст Холлингсхед, тех, кто безуспешно пытается карабкаться вверх, точнее будет назвать «надрывающимися» (strainers), а не «скалолазами» (climbers). Среди «надрывающихся», вероятно, как раз клиенты Розанны Вайсман, известного вашингтонского психотерапевта, консультирующего амбициозную публику по практическим вопросам социального восхождения. Она советует честолюбцам проталкивать свои имена в местные колонки светской хроники — в расчете, что рано или поздно за ними последуют приглашения на «посольские вечеринки». Прискорбно, что гости этих вечеринок обычно ближе к социальному дну. А иной раз не лишним будет и откровенно соврать, пусть ложь поможет хотя бы на время. Один привратник рассказывал: «Вот встречаешь кого-нибудь на вечеринке, они спрашивают: Чем вы занимаетесь? Да чем, какое их дело. Не говорю я им ничего. Говорю, что я — CPA, финансовый аналитик, аудитор».
Наиболее усердные классовые «скалолазы» — университетская профессура. Чарльз Райт Миллс описывает их число: «Мужчины могут достичь определенного положения на этом поприще, пусть и родом они из низше-среднего класса, то есть среды, не отличающейся изяществом или гибкостью мысли, широтой культуры или богатством воображения. Так что в эту профессию попадает немало тех, кто определенно шагнул по классовой и статусной лестнице вверх, при этом восходящие таким образом... обретают скорее интеллектуальную утонченность, нежели социальную». Эта группа включает также индивидов, которых «вне их области специализации отличают плебейские интересы и мещанский образ жизни». Так в профессоре возникает внутренняя борьба: глубокие инстинкты ведут его в боулинг, тогда как другая его часть тянется ввысь, влечет его на самые дорогие фешенебельные курорты, уговаривает смешаться с публикой, унаследовавшей свое богатство.
Уже знакомые нам почтовые каталоги весьма творчески пытаются помочь людям из среднего класса, которые стремятся ввысь, но остаются ограниченными своими обстоятельствами и потому взлетают лишь в фантазиях. Покупая футболки с надписью «Preppy Drinking Shirt» («Так пьют преппи»), выходцы из среднего класса заставляют себя верить, что они и впрямь следуют традициям высше-среднего класса — а вовсе не гоняются тщетно за статусом, которого им никогда не достичь. (Истинная аудитория, на которую рассчитана футболка «Так пьют преппи», весьма недвусмысленно обозначена прочими товарами в каталоге: музыкальный совок для мусора, который при использовании играет «Born free»; «самая маленькая в мире губная гармошка», и проч.). Полет фантазии «социальных скалолазов» исправно подпитывается и другим почтовым каталогом — в нем предлагают фотообои размером девять на двенадцать футов: глубокие, насыщенные коричневые тона изображают дверной проем, открывающий вход в библиотеку высшего класса — паркетный пол, мебель дорогого дерева, книги в кожаных переплетах, изысканная лепнина обрамляет собственно проем, внушительный, вдвое шире привычного. И вот вы приклеиваете такую фотографию к себе на стену — стену в доме людей из среднего класса (мысленно произнося «пусть будет тут вместо обоев»), и всякий раз, бросая на нее взгляд, вы представляете себе (особенно хорошо это удается, если чуть скосить глаза или чуть выпить), что уже перескочили несколькими ступенями выше — отрадная мысль, греет душу, что тут скажешь.
Тягу к социальному восхождению, настоящему или воображаемому, понять легко — а вот с социальным спуском разобраться сложнее, хотя вокруг нас его больше, чем мы привыкли замечать. Мужчины-гомосексуалы и женщины-лесбиянки представляют соответственно две эти противоположные группы. Амбициозные гомосексуалы, по крайней мере в своих фантазиях, тянутся кверху, и даже те, кто происходит из скромной среды, стараются вступить во владение каким-нибудь антикварным бизнесом, художественной галереей или парикмахерским салоном. Так они пытаются приблизить к себе Великое. Они учатся элегантным полутонам при общении по телефону и инстинктивно прибиваются к «стилю» и великолепию. Лесбиянки же, напротив, предпочитают нырять пониже: выскальзывая из среднего класса, они идут водить такси, служить в полиции или работать на стройке. Предел социальных мечтаний гомосексуала — сидеть за изысканно сервированным обеденным столом, увитым цветами, присыпанным кружевными салфеточками и уставленным вазочками для омовения пальцев, в окружении богатых, успешных, в высшей степени хорошо одетых в платья и фраки, остроумных и тончайшим образом аморальных людей. Предел же социальных мечтаний лесбиянки — устроиться в каком-нибудь злачном уголке на ланч с пролетариями помассивней, расхаживать в рабочей одежде, громко хохотать и потешаться друг над другом.
Литераторы иной раз демонстрируют сходные с лесбийскими устремления и желают скользнуть из своего класса вниз. Помните, Томас Лоуренс поступил в Королевские военно-воздушные силы простым рядовым, а Норман Мейлер связался с преступным Джеком Генри Эбботом. Двигало ли ими чувство вины за те преимущества, какими одарило их полученное ими первоклассное образование? Стандартный механизм для тех, кто жаждет скатиться вниз, — не в меру пить, что подтверждает и случай Ли Бауэри; а поскольку писатели, как правило, еще те выпивохи, можно предположить, что многие из них таким образом испрашивают себе возможность шагнуть вниз по социальной лестнице. Писатели и прочая изысканная публика пытаются скатываться, обряжаясь в робы пролетариев, — скажем, студенты университетов Лиги Плюща щеголяют в комбинезоне маляра или вступают в коммуны. Или же одеваются как молодежь с низким социальным статусом — превращаясь, по выражению Лесли Фидлера, в «подростков-самозванцев» (teenage impersonators). Впрочем, обычно прыгают вниз не на одну ступеньку, то есть не на один класс. Если вы принадлежите к высше-среднему или среднему классу, то, чтобы действительно успешно спуститься, вам придется пойти дальше вглубь. И успешно скатиться вниз удается столь же немногим, как немногим удается и успешно подняться по социальной лестнице. Неважно, сколько вы приложите усилий, но если вас не выдаст речь (лексика, интонация), то выдаст грамматика — или вкус в одежде, автомобилях, идейные предпочтения. Представитель высшего класса, шныряющий по трущобам, будет облит таким же выразительным презрением пролетариев за то, что не глотает звук «g», как и пролетарий, очутившийся в высшем классе и обнаруживший, что не имеет никакого представления о том, как едят артишоки. Безусловно, социальное падение далеко не всегда происходит у людей по их собственной воле. Инфляция, безработица, застой в экономике, снижение производительности труда — все это ведет к тому, что Пол Блумберг называет «европеизацией американской классовой системы», имея в виду «более жесткую структуру и более выраженное неравенство». После десятилетий скрупулезного карабканья вверх «множество американцев внезапно обнаруживают себя... отброшенными обратно вниз». Когда-то прежде на верхушке оставалось свободное, пустое место. А сегодня, говорит Блумберг, «пустота зловеще зияет только внизу».
Печально, но фактически про все наше общество можно сказать, что оно поглощено процессом скатывания вниз по социальной лестнице. Мы называем этот процесс пролетарским дрейфом — предполагая, что такое обозначение напомнит о тенденции, характерной для развитых индустриальных обществ: неумолимо затягивать все пролетарской стилистикой. Похоже, пролетарский дрейф неизбежно сопровождает массовое производство, массовые продажи, массовые коммуникации, массовое образование; среди некоторых симптомов — списки бестселлеров, кинофильмов, которые, по ожиданиям, понравятся почти всем (за исключением умных, чутких и тонких), торговые центры, а также стадное паломничество к интеллектуальной и культурной пустоте штатов «солнечного пояса». Пролетарский дрейф — это еще одно обозначение того, что Блумберг называет «говард-джонсонизацией Америки». «Особенность нашего времени в том, что заурядные души, не обманываясь насчет собственной заурядности, безбоязненно утверждают свое право на нее и навязывают ее всем и всюду», — пишет Ортега-и-Гассет в «Восстании масс». В результате этого процесса вино жизни (the wine of life), как отмечает Дональд Бартельм, превращается в «энергетический напиток» — можно считать это усеченной осовремененной версией более раннего наблюдения Эзры Паунда: механическое пианино стремительно вытесняет лиру Сафо. Все они говорят о пролетарском дрейфе.
Свидетельства пролетарского дрейфа повсеместны. Откройте журналы и газеты. Серьезные исследователи истории пролетарского дрейфа зафиксируют важную примету: исчезновение в 1940-х годах таблицы с оглавлением с первой страницы журнала «The Atlantic» и замену ее «картинкой». Почему это произошло? Наш оппонент мог бы возразить — дескать, прежняя аудитория, ожидавшая другого языка, вымирает или теряет зрение по причине старости, а приходящая ей на смену молодежь образована совсем иначе. Разглядывание газет позволяет подметить и другие свидетельства пролетарского дрейфа. Антрополог Марчелло Труцци, изучая американские газеты в 1972 году, обнаружил: если двадцать лет назад только в 100 из 1 750 ежедневных газет содержались колонки с астрологическим прогнозом, то теперь их стало 1 200. Или почитайте объявления в «The New Republic» (прежде это был журнал, аудиторию которого, даже по оценкам рекламодателей, составляли либералы, скептики, атеисты, интеллектуалы и убежденные отрицатели). И вот что мы читаем в этом журнале в 1982 году:
Преподобная Филлия Мишель
Прошлое Настоящее Будущее
АСТРОЛОГИЯ ТАРО ПСИХОМЕТРИЯ
3 вопроса — 10 долларов
«Высокая степень точности»
В другом объявлении, адресованном «новой» аудитории «The New Republic», подразумевается, что, поскольку читатели окончили американскую школу, они не способны справиться с простыми арифметическими действиями. В качестве совершенно необходимого костыля им предлагается
ТАБЛИЦА ЧАЕВЫХ. Карточка под размер
вашего бумажника для вычисления 15% чаевых. Цена 1 доллар.
Компания Rithemics,
город Тилламук, штат Орегон
Дрейф аудитории «The New York Times» в сторону пролетаризации, который, безусловно, учуяли рекламодатели, можно оценить по странице дорогих объявлений в четверть страницы. Взять рекламу пряжки для ремня: «Памятная пряжка для ремня с американским орлом» изображает орла на фоне гор — на такую польстятся разве что разудалые деревенские ковбои или подростки. В объявлении уточняется: «Пряжки будут отчеканены ограниченным тиражом», продаваться будут только в течение года, «после чего нераспроданные будут уничтожены». Такая риторика очень напоминает объявления, обращенные к аудитории «Popular Mechanics», падкой на разного рода «коллекции». И вот теперь они адресованы — и нам остается явственно отдавать себе в этом отчет, ибо бизнес есть бизнес — брокерам, высшему руководству различных фондов, президентам университетов, ученым, докторам и юристам. Трудно найти более убедительную иллюстрацию для пролетарского дрейфа. Разве что другое объявление, вышедшее через четыре дня после скандального объявления о «памятной пряжке» в «The Times», — в некогда неприкосновенном лондонском литературном приложении к «The Times». Этот еженедельник прежде строжайшим образом следовал принципам языковой педантичности и задавал высочайшую словесную планку. И вот что он пишет теперь:
ЧИТАТЕЛИ ЛИТЕРАТУРНОГО ПРИЛОЖЕНИЯ
К «ТАЙМС» ВКЛЮЧАЮТ ИЗДАТЕЛЕЙ,
ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ АКАДЕМИЧЕСКОГО
СООБЩЕСТВА И ВСЕХ, КТО НЕ ЧУЖД МИРА ЛИТЕРАТУРЫ.
Пока неплохо, если не считать опущенного артикля перед «The Times». Мы могли бы счесть это корректорской опечаткой, если бы не продолжение:
Поэтому оно является идеальным средством массовой информации, в котором вы можете размещать объявления о вакансиях на высшие руководящие позиции, а также позиции в редакциях печатных изданий.
Аналогичные свидетельства пролетарского дрейфа бросятся вам в глаза, если вы заглянете в ближайший книжный магазин. Дело не столько в том, что теперь тут продают календари, постеры с забавными котятами, поздравительные открытки и бумажные игрушки. А в том, что сама продажа книг теперь служит идеальной иллюстрацией к первому закону Роджера Прайса: «Если этого не хочет каждый, то этого не получит никто». Вы привыкли, что можете запросто заказать любую книгу и примерно через неделю забрать ее в ближайшем книжном. Уже нет — привычку можно оставить в прошлом. Сегодня с этим такая морока, что на подобный поступок пойдут разве что самые напористые. Сетевые книжные магазины (а остались ли сегодня другие?) не только затребуют с вас 2 доллара за каждый заказ, но нередко попросят еще и оплатить половину заказа вперед. Они, конечно, пытаются замаскировать эти неудобства, выдумывая новые наименования тому, что прежде называлось «заказом»: дабы подчеркнуть редкость и сложность процедуры, они называют ее теперь «специальным заказом». Что сразу придает ему звучание преувеличенное, сопряженное с повышенными сложностями, на грани возможного. А результат — очевиден. Покупателей подталкивают послушно примагничиваться к списку бестселлеров и интересоваться только теми вещицами, которые менеджер книжного магазина (то есть торговец книгами, как называли его прежде) сочтет целесообразным заказать в большом количестве. Покупатель быстро усвоит, как глупо будет с его стороны зайти в книжный магазин и спросить что-нибудь вроде: «Есть ли у вас экземпляр „Культуры и анархии” Мэтью Арнольда?» или «У вас есть „Недовольство культурой” Фрейда?». К чему интересоваться такими изысками, если прямо перед вами — заманчиво разложенные штабеля томиков Леона Юриса и Энн Ландерс? Еще одно подтверждение того, что пролетарский дрейф захватил и книжный мир, — в замене «Национальной книжной премии» на «Американскую книжную премию»: слова так коварно близки внешне и столь различны по смыслу. Если «Национальная книжная премия» подразумевала работу неангажированных, интеллектуально авторитетных критиков, отбиравших наиболее достойные произведения, то американским ее близнецом заправляют теперь издатели и рекламщики, маркетологи и сотрудники книжных магазинов — и судят они не по достоинствам книги, а по ее популярности и объему продаж. Два этих фактора — новая практика книжных магазинов оформлять «специальные заказы» и коммерциализация книжных премий — могут показаться незначительными, однако в интеллектуальном отношении их можно сравнить с национальной катастрофой — это простенькая иллюстрация, увидеть подтверждение которой каждый может буквально за углом своего дома, к мрачному наблюдению Ортеги-и-Гассета: «Масса сминает все непохожее, недюжинное, личностное и лучшее». Иными словами, пролетарии, внешне напоминающие неудачников, ухитряются всегда выигрывать. Для Ортеги-и-Гассета, писавшего в 1930 году, нарождавшийся пролетариат представлялся «вертикальным завоевателем», пробивавшимся снизу и осквернявшим священную прежде поляну искусства, культуры и вообще всего сложного и тонкого. Впрочем, время показало, что пролетарий остается там, где он есть, и ничего не покоряет своими завоеваниями. Скорее верхушка мира проседает вниз, дабы отвечать запросам пролетария, ибо покупательная способность в его руках постепенно все возрастала.
Еще одним свидетельством пролетарского дрейфа (если нужны еще какие-то доказательства) является поведение покупателей в магазинах, на рынках, в банках и на почте. Очередь — этот безошибочный признак пролетаризации, будь то Восточная Европа или страны свободного мира — теперь распространилась повсеместно, вялые клиенты, словно какой-то скот, терпеливо пережидают, пока клерки прерывают обслуживание, чтобы поболтать с друзьями по телефону, или просто исчезают на неопределенное время. А почему, собственно, нет? Покупатель, уже вполне привыкший считать себя рабом, ничтожеством, никогда не жалуется. Никто и не думает жаловаться, когда обычная операция в розничной торговле занимает сегодня времени в три раза больше, чем лет десять назад, потому что сегодня она выполняется на компьютеризированном кассовом аппарате. Чем более нормальной, необходимой и приемлемой вам представляется задержка, тем более вы опролетарились. Нормальным и приемлемым стало также повсеместное исчезновение услужливости и дружелюбного обхождения, практическая повсеместность «самообслуживания» (словно это хорошо) в магазинах и всевозможных пунктах выдачи заказов. Самообслуживание — по определению штука пролетарская. Пролетариям оно нравится, так как минимизирует риск социальных контактов с людьми, которые могут обойтись с ними покровительственно или каким-либо образом их унизить. И пусть бы так оно и было, однако вследствие пролетарского дрейфа всем нам приходится вести себя так, будто мы жалкое дурачье.
Прежде для разных вещей были разные аудитории. Люди, отправлявшиеся в кино на «Мою прекрасную леди», — не те же люди, которым нравилось смотреть по телевизору «Различные ходы». А сегодня бродвейские мюзиклы рекламируются по телевидению, словно обе аудитории слились, совпали, и продюсеры мюзиклов навязывают свои продукты аудитории, которую правильнее назвать заклятым врагом остроумия, нюансов, тонких оттенков и стиля. Мюзикл «42-я улица» настолько лишен чего бы то ни было, помимо вопиющих пролетарских стереотипов, что он естественным образом привлекает тех же зрителей, что и «Трое — это компания», «Любовная лодка», о чем рекламодатели прямо и заявляют в своей обильной телевизионной рекламе.
Сопряженной с этим приметой пролетарского дрейфа (или, если точнее, оседания верхушки) следует считать нынешнюю замену двух хороших традиционно нью-йоркских театров одним плохим нью-йоркским отелем. Эта операция, проведенная весной 1982 года, совпала с объявлением о прекращении выпуска автомобилей «Checker Cab», единственного пристойного такси в США. Одновременно американские пивовары во всеуслышание заявили о том, что самые чуткие уши и носы учуяли уже много лет назад: пролетарский дрейф серьезнейшим образом проник в американское пиво. Пивовары заявили, что они существенно сократили количество хмеля, поскольку хмель придает пиву излишнюю горечь. Пролетариям хочется пресного и сладенького, а потому представитель пивоваренной отрасли говорит: «За последнее десятилетие уровень горечи в американских сортах пива снизился примерно на 20 процентов, общий аромат стал менее выраженным». И это пиво, которое приходится пить и нам с вами, дорогой друг, и никуда от этого нам не деться — разве что эмигрировать. Или же отыскать достаточно денег, чтобы пить только пиво, привезенное из Германии или Голландии.