Михаил Трофименков. Красный нуар Голливуда. Часть II. М.: Сеанс, 2019
Большевизм стучится к нам в дверь. Его нельзя впускать. Нам нужно организоваться на борьбу против него и держаться сплоченно и крепко. <...> Мы должны охранять единство и безопасность Америки, спасать ее от пагубных влияний, оберегать рабочего от происков и пропаганды красных и поддерживать у него здравый образ мышления. — Аль Капоне, Liberty, 17 октября 1931 года.
Однажды мне довелось, выглянув в окно, увидеть [студийных] шишек, бредущих гурьбой с ланча из столовой. Я замер от восторга. Они выглядели точь-в-точь как боевики чикагской мафии, собирающиеся зачитать смертный приговор избитому конкуренту. Как озарение на меня снизошло ощущение странного психологического и духовного родства между воротилами бизнеса и рэкетирами. Те же лица, те же жесты и манеры. Тот же стиль в одежде и та же преувеличенная расслабленность движений. — Рэймонд Чендлер, май 1949-го.
* * *
За месяц до Перл-Харбора Голливуд праздновал завершение локальной «гражданской войны» социально-криминального толка. Но современникам она не казалась такой уж локальной. Карикатурист Джей «Динг» Дарлинг подписал рисунок (New York Herald Tribune, 14 ноября 1941 года), на котором журналист Вестбрук Пеглер (ему достались лавры победителя в этой войне), орудуя огромной ручкой, как осиновым колом, поражал чудовищ коррупции и организованной преступности: «Не только Россия сражается в одиночку».
В ноябре 1941-го сравнение с Россией дорогого стоило.
* * *
Борьба гильдий за права «творцов» богата на драматические ситуации. Но брань и угрозы магнатов, сквернословие и демагогия их оппонентов, даже запреты на профессию — всё это слова, слова, слова. Враждовали по большому счету люди одного класса, одного круга. Война между ними была не той войной, на которой калечат и убивают, а метафорой войны. После завершения Второй мировой в Голливуде, да, начнутся бои без правил, а пока что правила соблюдаются.
Другое дело — разгоравшаяся одновременно с «войной гильдий» борьба за свои права «нетворческого» Голливуда. Как раз в эту борьбу и вмешалась «третья сила» — и ненавистная, и необходимая магнатам. Сила, не понимавшая никаких метафор: война — это война, и точка. Сила, которую Голливуд не допускал до разрешения трудовых споров «чистой публики» — но любую индустрию делает в основном публика «грязная». Громогласный разрыв контракта звездой в разгар съемок для бизнеса не так страшен, как тихая, упорная стачка технического персонала, ставящая под угрозу выпуск десятков фильмов одновременно.
Персонифицировали «третью силу» два джентльмена: мистер Браун и мистер Байофф.
Раз увидев, забыть их было невозможно. Если никто не восклицал: «Господи! Из какого фильма они сбежали?», то лишь потому, что таких упырей тогда еще не «пустили» бы ни в один сценарий. Да и полвека спустя Тарантино бы дважды подумал, вставлять ли таких джентльменов в сценарий; уютно они расположились бы разве что в бреду Дэвида Линча.
Коричневые слюни стекали из уголков набитого жевательным табаком рта мистера Брауна, восхитительно контрастируя со сногсшибательных размеров брильянтовым кольцом, с которым он не расставался. — Кегни.
У Джорджа Брауна была бескорыстная мечта: он жил пламенной страстью к пиву «Хайнекен» и трогательно хвастался перед деловыми собеседниками (порой в ущерб бизнесу), что его дневная норма достигла 72 бутылочек, но он надеется довести ее до ста.
Отягощенное многочисленными подбородками лицо шарообразного коротышки, «хвастливого сквернослова» Уильяма Байоффа, сына одесского стекольщика Лазаря Баевского, украшал косой рваный шрам. На студиях шептались, что в Чикаго, где Байофф вырос, его — с девятилетнего возраста — знали как Вилли Шмаровоза («Эй, мистер, моя старшая сестра сейчас одна дома»), сутенера с садистскими замашками.
По другим данным, Уильям, который тогда еще звался Моррисом, ушел из дому, не поладив с мачехой, в четырнадцать лет. В семнадцать лет его взял к себе шофером (по словам Байоффа, из жалости) Майкл Гелвин, глава — бандитского даже по чикагским меркам — профсоюза водителей грузовиков (так называемых тимстеров).
Байофф перегонял фуры с запретным спиртным, поддерживал закон и порядок в подпольных казино и распивочных, совмещенных с борделями. Перейдя в стаю гангстера Джека Зута, вышибал долги. Но в 1930 году Зут засветился в шумном деле об убийстве репортера Джейка Лингла, пытавшегося шантажировать мафию, наделал глупостей, ударился в бега и погиб. Стая разбежалась, территорию Зута поделили конкуренты: Байофф впал, казалось, в бесповоротное ничтожество. Торговал дешевыми девками и пытался сшибать по полцента за фунт курочки с торговцев кошерными цыплятами. Насколько велик был его авторитет, говорит уже то, что даже богобоязненные лавочники безнаказанно послали его подальше со своей Фултон-стрит.
Работящий ирландец Браун, в отличие от Байоффа, в одиннадцать лет пошел подмастерьем к театральным декораторам. Вступил в Международное объединение театральных работников (МОТР) в пятнадцатилетнем возрасте, преуспел было на профсоюзной стезе, возглавил местное отделение союза (450 человек), но тут случился великий кризис. Работы не было, взносы никто не платил: с горя Браун согласился помочь куропродавцам в разрешении их междоусобиц.
Тут-то они с Байоффом и встретились.
Кто кого «соблазнил»? Вроде бы амплуа распределены однозначно: прирожденный негодяй и честный парень, от собачьей жизни ступивший на кривую дорожку. Архивы чикагской полиции рисуют иную картину.
У Байоффа — с его безусловно криминальным анамнезом — лишь один «привод». В 1922 году ему дали полгода за избиение проститутки, но вышел он через неделю благодаря протекции, которая ему еще несоразмерно аукнется. Освобождение никто не удосужился хоть как-то оформить, и с точки зрения закона он пребывал в бегах.
Досье Брауна — при его безусловно трудовом анамнезе — читать гораздо интереснее. В 1924-м его задержали (с двумя стволами) по подозрению в участии в гангстерской перестрелке. В 1925-м он угодил в госпиталь с пулевым ранением: по его словам, шел себе домой, а тут пуля прилетела и ага. Его предшественник на посту местного главы МОТР уволился по собственному желанию: по слухам, после того как мистер Браун избил его свинцовой трубой.
Браунто и сманил Байоффа на профсоюзную работу.
Я сказал Джеку Миллеру, что теперь все владельцы кинозалов должны платить зарплату двум киномеханикам, а не одному. Миллер сказал: «Бог мой, это же конец всему моему шоу». Я ответил: «Если бабушку убили, значит, бабушка должна была умереть». — Байофф.
Когда социальный статус Байоффа повысится головокружительно и решать вопросы он будет уже не с ничтожными джекмиллерами, а с голливудскими небожителями, он не станет суетиться, не изменит деловой, спокойной, чикагской манере.
Я обнаружил, что торги с продюсерами всегда проходят одинаково. Вы заходите к ним, и они начинают голосить, что их грабят-раздевают. И ноют, и ноют. Я — человек занятой, я вообще не высыпаюсь. Когда они затухают, меня будит наступившая тишина, и я говорю: «Итак, джентльмены, где бабки?».
* * *
Отношения с мафией — путаный, жестокий лейтмотив истории рабочего движения. Первые юнионисты и первые гангстеры — в равной степени «враги общества» — вышли из одной социальной среды, росли на одних улицах. И те и другие знали, что хозяева жизни внемлют только языку насилия: на первых порах гангстеры помогали рабочей самообороне.
Потом мафия оформилась в капиталистическую монополию и вышла на рынок: теперь хозяева делали ей предложения, звучавшие гораздо соблазнительнее тех, что могли бы сделать рабочие. Гангстеры стали штурмовиками, громили забастовки, а заодно подминали под себя профсоюзы, что позволяло повышать ставки, шантажируя хозяев стачками и саботажем.
Байофф с Брауном — клерки нижнего звена бандитской монополии — не имели никаких шансов подняться хотя бы на ступень выше. Но в 1929-м владельцы крупнейшей сети чикагских кинотеатров Барни Балабан и Сэм Кац (в 1936-м они возглавят, соответственно, Paramount и ее прокатную сеть) на четверть урезали зарплату киномеханикам. Поклявшись вскоре вернуть ее на прежний уровень, к 1933 году они клятву так и не сдержали.
Браун зашел к Балабану и потребовал — угрожая стачкой — расплатиться. Балабан (четверть века в кинобизнесе — не шутка) видал и не таких, как Браун, и собственноручно вышвырнул его на улицу. Однако, поразмыслив, через пару дней велел разыскать его и предложил 7 200 долларов, чтобы навсегда закрыть вопрос о задолженности по зарплате. Они было ударили по рукам, но на Шмаровоза снизошло откровение. Он отругал продешевившего партнера. Ведь можно было бы получить, страшно подумать, даже пятнадцать, а то и (чем черт не шутит) двадцать тысяч.
Компаньоны вернулись к Балабану и, посетовав, что не могут сдержать народный гнев, попросили двадцать тысяч на бесплатный суп для безработных механиков. Идея Балабану понравилась: в налоговой декларации он укажет, что бесплатный суп обошелся ему в сто тысяч.
Партнеры, однако, получили всего девятнадцать тысяч. При передаче денег адвокат прокатчиков Лео Спиц, воскликнув: «А это мне за хлопоты!», умыкнул одну из банковских упаковок. Браун же и Байофф отправились обмывать «сделку века» в «Клуб 100», принадлежавший Нику Чирчелле, птице высокого полета: Ник работал на Фрэнки Рио, телохранителя Аль Капоне. Считается, что именно Рио в 1929 году забил бейсбольной битой трех коллег, не угодивших Капоне, на глазах будущего сценариста Брайта.
И Чирчелла, и Рио тем вечером заседали в клубе и немало изумились, наблюдая, как хронический неудачник Байофф, знакомый им чуть ли не с детства, просадил за вечер немыслимые триста долларов. Полюбоваться на это они вызвали Фрэнка «Костолома» Нитти, местоблюстителя отбывающего срок Капоне. О масштабности его мышления свидетельствует версия, что Зангара не покушался на ФДР, а выполнял заказ Нитти убить Чермака, чьи продажные полицейские пытались годом раньше убить самого Нитти.
Байофф и Браун не могли отказать себе в удовольствии снова и снова перебирать детали удачной аферы. Подосланные Нитти хостес быстро выяснили, что произошло. Нитти приказал Байоффу и Брауну явиться через два дня к нему на виллу. Два дня парочка дрожала, предчувствуя лютую смерть за самоуправство. Когда же они — в своих лучших костюмчиках — явились на встречу, их ожидал цвет подполья: Поль «Официант» Рикка — шафер на свадьбе Капоне, Чарли Фискетти — кузен и консильери Капоне, и специально прибывший из Нью-Йорка Луис «Лепке» Бухальтер, менеджер (совместно с Альбертом «Безумным Шляпником» Анастазиа) кошмарной «Корпорации убийств».
По версии не столь колоритной, аудиенции на вилле не было. Брауну и Байоффу просто приказали явиться в некий салун. Потом Брауна вывезли на берег озера Мичиган, где Рио провел с ним душеспасительную беседу: «Ты всегда уважал понятия, другого бы мы на твоем месте грохнули, но ты — свой парень, поэтому отныне ты будешь нашим другом». Что означало: можешь и дальше заниматься вымогательством, но мы будем забирать половину выручки. Браун вроде бы отнекивался от такой чести, но с Рио сложно было спорить. Байофф же ликовал.
* * *
По всем понятиям, инициатива «шестерок» была безусловно наказуема. С другой стороны, «крестные отцы» были в первую очередь бизнесменами, а уже потом — садистами-психопатами. Им самим стало немного стыдно за то, что они не замечали золотую жилу под ногами.
Не то чтобы кино раньше не попадало в поле зрения мафии. Нью-йоркские «семьи» издавна «держали» союз технических работников кино. В 1932 году его председатель Сэм Каплан покинул свой пост, прихватив двести тысяч из профсоюзной кассы. Его преемник, очевидно в порядке борьбы со злоупотреблениями, завел себе хорошего компаньона — самого Бухальтера.
В Чикаго аналогичный профсоюз возник в 1915 году, а через пять лет его возглавил Томас Мэлой. Прежде он работал шофером у профсоюзного босса Мосси Энрайта, а когда того убили, решил сам заняться кинобизнесом. На новом посту он провел пятнадцать хлопотных лет. Когда в 1924 году враждебная Мэлою фракция киномехаников попробовала низложить его, на собрание зашли несколько людей с автоматами и без лишних слов разрядили их в потолок. Оглушенные и с ног до головы осыпанные штукатуркой механики проголосовали — в положении «лежа» — за продление мандата Мэлоя.
В 1931-м оппонента Мэлоя застрелили за два дня до того, как тому предстояло давать Большому жюри показания в деле о коррупции. В 1933-м уволенный Мэлоем смутьян явился выяснять отношения к нему в кабинет. Прямо в кабинете наглеца застрелил Ральф О’Хара, секретарь Мэлоя. Суд признал его действия необходимой самообороной.
Не стоит рисовать в воображении агитпроповские образы лубочно бесстрашных, вооруженных одним лишь чувством собственной правоты борцов за права трудящихся, которые грудью встречают пули озверевших бандитов. В этом бизнесе все стоили друг друга: оправдание О’Хары не обязательно свидетельствует о продажности чикагского правосудия.
Дело механика, убитого в кабинете Мэлоя, подхватил новый борец за права трудящихся Клайд Остерберг, создавший независимый профсоюз механиков. Эмметт Куинн, другой помощник Мэлоя, выстрелит в него, но промахнется. 2 марта 1934-го Остерберг, в свою очередь, застанет врасплох Куина и прострелит ему руку.
О’Хара, когда ему годы спустя придется давать показания в суде, почти расплачется, вспоминая, как было страшно — страшно, как никогда в его отпетой жизни, — заниматься профсоюзной работой: «Каждый день вас преследовала мысль, что вас убьют».
В самом Голливуде мафия испокон века контролировала наркотики, проституцию, азартные игры, алкоголь. Бывало, что звезд шантажировали, как шантажировали Джоан Кроуфорд порнофильмом, в котором она якобы снялась в ранней юности, и имевшими место тогда же арестами за проституцию.
Местные правоохранители били все рекорды коррумпированности. Об окружном прокуроре Фиттсе речь уже шла. Шеф полиции Джим Дэвис — клоун, разгуливавший с двумя шестизарядными револьверами напоказ, — торговал значками детективов по пять долларов за штуку. Мэр Фрэнк Шоу хвастался прессе, что победил на выборах благодаря плутовству.
Отпетые головорезы Багси Сигел и Лаки Лучано входили в голливудский свет, крутили романы со звездами: такой роман в 1935-м стоил жизни актрисе Тельме Тодд. Гарри Кон одолжил у Лонги Цвильмана, «короля» Нью-Джерси, пол-лимона, чтобы выкупить у родного брата его долю Columbia. Личным букмекером Кона был Джонни «Красавчик» Роселли, представлявшийся продюсером. MGM — пополам с мафией — владела борделем, где клиентов привечали двойники Марлен Дитрих, Джинджер Роджерс и Джоан Кроуфорд.
Перед самым заключением в 1931-м Аль Капоне созвал совещание на тему «колонизации» Лос-Анджелеса. Его дочь вспоминала: в интересе Меченого к «фабрике грез» было нечто трогательное. Его жена, страстная синефилка, непрестанно зудела: «Почему бы нам не войти в этот бизнес, чтобы я могла со всеми познакомиться».
Но идея оседлать «киновертикаль» — симбиоз производства и проката — и стать фактором социально-политических отношений в Голливуде мафии до 1934 года в голову не приходила.
* * *
Порядка ради Брауна и Байоффа наказали — конфисковали половину куша, но расстроиться они толком не успели. За сообразительность им доверили руководство голливудским проектом.
В июне 1934-го на съезде МОТР в Луисвилле, штат Кентукки, Брауна безальтернативно (два соперника взяли самоотвод) избрали его главой (в октябре 1936 года его выберут еще и вице-президентом Американской федерации труда). Солидности кандидату Брауну прибавляла свита, состоявшая из пяти парней, каждый из которых был ходячей агитацией в его пользу.
Одному из них — Роберту «Большому Бобу» Маккеллогу — молва приписывала участие в 1926-м в расстреле трех человек на пороге подпольного бара на окраине Чикаго. Ничего экстраординарного в тройном убийстве по тем временам не было, но среди жертв оказался помощник окружного прокурора, потомственный юрист Уильям Максвиггин, ослепительно и стремительно восходящая звезда правосудия. В свои 26 лет Максвиггин уже заслужил почетное прозвище Вешатель, добившись за восемь месяцев семи смертных приговоров, однако же, как выяснилось в момент его смерти, проводил свободное время в плохой компании и в плохих местах.
Возглавив МОТР, Браун первым делом назначил Байоффа «смотрящим» за Калифорнией с зарплатой 22 тысячи в год.
Мафия возлагала на кино такие надежды, что, расчищая территорию для Брауна, готова была принести в жертву старых заслуженных бойцов.
В Чикаго прибыла зондеркоманда. 4 февраля 1935 года автомобиль с автоматчиками подрезал машину Мэлоя. Говорят, решение о его ликвидации руководство мафии принимало со слезами на глазах: старину Тома все искренне любили, но кинопроект был строго централизован, ставки неимоверно возросли, а Мэлой свой профсоюз никому бы не отдал.
На наследство Мэлоя претендовал Остерберг, но недолго. 13 мая он стоял с женой и телохранителем на перекрестке, когда рядом с ними резко затормозила машина со стрелками. Остерберг успел только потянуться за пистолетом. Он умер в больнице, заверив полицейских в том, что второе за две недели покушение повергает его в полное недоумение.
* * *
Заняв кабинет президента МОТР, мистер Браун занимался преимущественно тем, что методично тренировался, готовясь побить свой пивной рекорд. Байофф в Голливуде развил бешеную активность. Прежде всего реанимировал МОТР, влачившее посмертное существование: из жалких двухсот оставшихся в нем рабочих только 33 платили членские взносы. Между тем еще год назад в нем насчитывалось девять тысяч человек. Профсоюз, созданный в 1893 году и в какой-то момент едва не объединивший всех, в том числе и творческих, киноработников, был практически уничтожен после событий лета 1933-го.
Тогда все началось с того, что в полночь с 25 на 26 июля забастовали 665 звукотехников. Хозяева попытались заменить их несиндицированными рабочими. 27 июля в знак солидарности бросили работу свыше пяти тысяч технических работников.
Атмосфера на «фабрике грез» и так была с начала года наэлектризована. Голливуд кишел шпионами и провокаторами. Агенты Пинкертона и агенты «красной бригады» работали круглосуточно, ежедневно отправляя начальству — своему и студийному — рапорты об активистах, прежде всего уоббли и инородцах. Полиция Лос-Анджелеса раздавала желающим режиссерам, актерам и студийным функционерам оружие — отбиваться от красных.
29 июля стачка переросла в столкновения, в которых у стачечников не было никаких шансов. Им досталась двойная доза побоев и репрессий — и за себя, и за сценаристов с актерами, с которыми нельзя было обойтись по-плохому.
Год спустя за рабочих взялись ребята Байоффа, загнав в МОТР к весне 1937 года пять тысяч человек. Впрочем, это был уже другой МОТР. Помимо членских взносов рабочие отдавали мафии определенный процент зарплаты. Их заставляли работать круглосуточно — естественно, безо всяких сверхурочных. Сексуальные домогательства со стороны «профсоюзных активистов» обрели характер эпидемии.
Тем временем, организовав стачку киномехаников в Нью-Йорке, мафия получила у главы RKO Лесли Томпсона 87 тысяч в обмен на гарантии классового мира. «Корпорация» сочла, что наступил момент, опираясь на покоренные профсоюзы, в буквальном смысле слова захватить Голливуд.
Поставленный мафией на Николасе Шенке эксперимент подтвердил правильность расчетов: за 150 тысяч MGM купила семилетний мораторий на стачки. Поскольку внезапное успокоение штормового рабочего моря могло вызвать у компетентных органов вопросы, Браун пообещал время от времени устраивать имитационные стачки.
Обложив студии фиксированным оброком и убедившись, что магнатам некуда деться, «Корпорация» постановила приступить к реализации следующего этапа: получению половины от всех доходов киноиндустрии.
16 апреля 1936 года Брайн, Байофф и Чирчелла явились в Нью-Йорке к Джозефу Шенку и, угрожая обрушить весь прокат в США, потребовали, чтобы Голливуд скинулся и выплатил им два миллиона. Шенк лишился дара речи, решив, что братва ополоумела. Придя в себя, отрезал: это немыслимая сумма. «О’кей, — ответили вымогатели. — Мы согласны на миллион».
Представители студий — включая нового вице-президента RKO по имени Лео Спиц, того самого адвоката-кусочника, — собрались в отеле Waldorf-Astoria, воплощении нью-йоркского шика, но не только. Здесь в 1934 году лидеры оргпреступности, предварительно вырезав за одну ночь сорок с лишним «старых донов» мафии, оформили создание всеамериканской организации — «Корпорации убийств».
Теперь здесь же магнаты составили график выплат. С Fox, Warner, MGM и Paramount причиталось по пятьдесят тысяч в год, с Columbia, Universal, RKO и двенадцати студий поскромнее — по 25 тысяч. Байофф не преминул потребовать, чтобы сто тысяч ему выдали немедленно и наличными.
Назавтра лично Шенк (глава, между прочим, не только Fox, но и Ассоциации продюсеров) привез коричневый бумажный пакет с пятьюдесятью тысячами в отель Warwick, где квартировали «профсоюзники», и швырнул его на постель Байоффа. Тот велел Брауну пересчитать. Шенк молча курил, повернувшись к ним спиной, мрачно глядя в окно на панораму Манхэттена и размышляя, как он дошел до жизни такой. Вскоре президент Fox Сидни Кент привез еще один конверт с 25 тысячами.
Шенк еще и давал Байоффу деловые советы. По его наводке Вилли за семь процентов комиссионных стал калифорнийским представителем концерна Dupont. Вскоре ведущие студии перешли с пленки Kodak на пленку Dupont, а Байофф за один 1937-й получил за посредничество 159 025 долларов. Посредничество, и без того грязное, являлось еще и частью сложных схем по отмыванию денег, в которые, кроме Байоффа, были посвящены только Костолом и Красавчик.
Круизы Байоффа с женой в Европу и Рио-де-Жанейро на лайнере «Нормандия» оплатил Джозеф Шенк. Уорнеры — с ними Вилли ходил в одну синагогу — послали ему орхидеи с пожеланиями счастливого пути. Апартаменты в заграничных отелях бронировали студии, представители которых встречали дорогих гостей, куда бы они ни приплыли, и исполняли все их желания. Николас Шенк с Брауном ходили на яхте магната и обращались друг к другу просто Ник и Джек.
Байофф будет мечтательно вспоминать: «Весь Голливуд танцевал под мою дудку».
Когда однажды охрана не пропускала его на MGM, Байофф потребовал лично Майера. И Майер спустился с облаков, чтобы провести в свое царство эту падаль с чикагской панели.
Потом магнаты со слезами на глазах расскажут суду и следствию, как унижали и запугивали их эти отбросы общества. Николас Шенк и через пять лет вздрагивал, вспоминая, как бандиты сообщили, что под крышей его кинотеатра заложена бомба и, если он не заплатит, погибнут четыре тысячи зрителей. А это стало бы гибелью самого Голливуда.
Но, во-первых, студии — не столько жертвы вымогателей, сколько сообщники. Магнаты, коль скоро ФДР навязал им диалог с наемными работниками, радостно признали МОТР единственным законным собеседником в трудовых спорах. Платить бандитам выходило дешевле, чем нести убытки от забастовок, повышать зарплату, выплачивать сверхурочные, судиться с нормальными профсоюзами. Что касается борьбы с призраком коммунизма, бандиты отлично справлялись с ролью «гестаповцев». Более того: студии, что твои бандиты, сами принуждали работников вступать в МОТР.
А во-вторых, испытывали ли магнаты брезгливость, чувствовали ли унижение от общения с бандитами? Скорее уж, они узнавали в них себя молодых, вкладывающих в кинобизнес стартовый капитал, нажитый бог весть какими путями. Иначе говоря, бандиты и магнаты были классово близки.
Бандиты быстро и органично усваивали привычки и причуды Голливуда. Байофф купил 80-акровый участок с магнолиевым садом в пригороде Лос-Анджелеса — по соседству с виллами Аннабеллы, Гейбла, Барбары Стэнвик и Тайрона Пауэра, — где выстроил свой дворец. Антикварная библиотека (Вилли читал только комиксы, да и то с трудом), спальня в стиле Людовика XV, вазы династии Мин. В бассейне плескались семеро его детишек.
Сплетни о романе Байоффа с Клодетт Кольбер не кажутся дикой порновыдумкой.
Взять и расплатиться мешками пятидолларовых купюр за все это великолепие Байофф не мог: проще донести правительству на самого себя. Вилли обратился по-дружески к тому же Шенку, который не нашел ничего умнее, как выписать чек на 95 тысяч не от себя лично, а от Fox, выставив таким образом студию в качестве бандитской «прачечной». На приобретение мебели Байофф перехватил пять тысяч у RKO.
Пресловутый чек останется в истории как живописное доказательство криминальных нравов Голливуда. Возможно, все несколько сложнее, а историю про ранчо Байофф с Шенком сочинили для отвода глаз. Хотя «после» еще не значит «вследствие», в этой истории есть знаменательное хронологическое совпадение.
* * *
Бандиты загнали в МОТР такое количество рабочих, что среди них просто не могло не оказаться изрядного количества мятежных душ. А бандитские методы лишь ускоряли наступление революционной ситуации. В апреле 1937 года диссиденты объединились в Федерацию киноремесел и объявили забастовку. Их поддержали докеры из Лонг-Бич.
В New Masses от 18 мая 1937 года изливал душу бастующий звукотехник:
Прошлой ночью мою девчонку вызвали в ночную смену на студию Хэла Роуча. Она внештатница. Так что она встретилась с девчачьей компанией, и они сели в автобус. Там какая-то другая девушка сказала им, что на самом деле они поедут на вечеринку на ранчо Роуча: в общей сложности 250 девушек по 7 долларов 50 центов за штуку. MGM проводила свою конференцию, и парни собирались повеселиться. <...> Киношные девочки знают, что такое не ответить на звонок, даже если он не проходит через центральную диспетчерскую. Так что все девочки там, девочки пьют и девочки плачут, отбиваются от парней или уходят в комнаты, и вскорости мою девочку от всего этого стошнило, и она позвонила мне, чтобы я ее забрал. Так что я приехал и проложил себе дорогу туда, и отвратительнее я ничего в жизни не видел. <...> Все шишки были там, и Хэл Роуч, и Джо Коэн. Уходя, я врезал парню, который сказал какую-то гадость о стачке. <...> Три года назад я делал 150 долларов в неделю, как и все квалифицированные звукотехники. Потом началась тяжба между Международным братством электриков и МОТР, а после всей этой пьянки оказалось, что мы получаем сорок долларов в неделю и работаем неограниченное время.
Функционер МОТР Льюис Бликс расскажет, как Эдди Мэнникс — вице-президент и fixer MGM — звонил Байоффу и требовал срочно прислать штрейкбрехеров, но у Вилли под рукой не нашлось достаточного количества пехотинцев для разгрома забастовки.
Другой функционер — Харланд Холмден — деликатно объяснял:
«Роселли привез в Лос-Анджелес пять или шесть друзей — более или менее для поддержания порядка. Не обошлось без нескольких разбитых окон и поломанной мебели».
Если верить Холмдену, знаменитый репортер Флорабель Мьюр описывала какую-то другую стачку.
Это был хаос, кулачный бой — заходи, бесплатно. На пике беспорядков в город прибыла группа странных чужаков. Некоторые из них упоминали промеж себя, что они из Чикаго. Байофф показал под присягой несколько месяцев спустя, что все россказни об импорте чикагских стрелков, чтобы размазать стачку, лживы. Я свидетельствую не понаслышке. Я видела эту братву в деле. Они разъезжали на Lincoln-Zephyr и получили в полиции Лос-Анджелеса разрешения на оружие. Народ из Федерации прослышал об их приезде и не медля послал в порт Сан-Педро за докерами из КПП, чтобы те защитили их. Докерá — все как один крутые рыла — толпой явились в Голливуд, сгорая от желания драться, презрев пушки, размахивая голыми ядреными кулаками. Четыре Lincoln-Zephyr, набитых стрелками, были атакованы и перевернуты вверх дном. Я видела одно из главных сражений между докерами и захватчиками поблизости от ворот студии Fox на бульваре Пико, в котором кулаки оказались гораздо более мощным оружием, чем стволы.
Шестинедельное побоище завершилось разгромом Федерации, были убитые, много покалеченных. Но никто, кажется, не испытывал мутного чувства разгрома рабочего движения. Было ощущение репетиции чего-то серьезного, и репетиции удачной уже потому, что у рабочих наконец-то появился вожак под стать Хейвуду или Бриджесу. Его звали Херб Сорель, и он говорил о себе: «Я — тупой работяга».
Как и следует тупому работяге, Сорель похвалялся:
Мы не стали дожидаться, пока атакуют нас, мы пришли и сами атаковали их. Мы явились в их отель, когда они там собрались, выволокли их оттуда и размозжили. Мы не озаботились стволами, у нас не было ничего, кроме кулаков, но мы выбили из них душу. Машины «скорой помощи» проделали девятнадцать рейсов, доставляя их в больницу.
Но любили его не только за это.
Он работал с двенадцати лет, пытался выбиться в люди на боксерском ринге, и этот опыт отпечатался на его лице. Даже отказавшись от мысли о спортивной карьере, часами пропадал в спортзалах, резонно полагая, что поставленный удар — неотразимый аргумент в трудовых конфликтах. В 25 лет он оказался в Голливуде и выдвинулся в руководство профсоюза художников-декораторов. Стачка открыла в нем дар яркого, народного оратора и бескомпромиссного переговорщика.
Байофф оценил степень опасности Сореля и носился с идеей «опустить» его.
Сореля приметил знаменитый и опасный Блейни Мэтьюс, шеф службы безопасности Warner. Неповоротливый остроглазый дядька с огромным пузом и обезоруживающе мягкими манерами, «типичный американский фашист» (по словам Ринга Ларднера-младшего), он люто ненавидел профсоюзы.
Мэтьюс — живое доказательство того, что агенты ФБР не бывают бывшими. Накануне Перл-Харбора он выпустит книжечку «Призрак саботажа», где опишет возможные диверсии на жизненно важных объектах и разоблачит японо-американских фермеров, опрыскивающих свой урожай мышьяком, чтобы потравить чистокровных янки.
Когда Сорель возглавил пикет у ворот студии, Мэтьюс арестовал его, чтобы познакомиться с источником грядущих угроз поближе. Сорель долго и безуспешно судился с ним за незаконный арест.
Последним днем стачки стало 12 июня.
Байофф получил пресловутый чек 25 июня.
Не был ли этот чек просто-напросто гонораром, признаться в выплате которого Шенку было гораздо опаснее, чем в криминальных махинациях?
* * *
Мало кто в Голливуде знал подноготную Байоффа и Брауна, но догадаться об их прошлом труда не составляло: оно было буквально высечено на их лицах. Вряд ли в руководстве студий нашелся хоть один человек, которого не тошнило от этой парочки. Но фактор отвращения бизнес в расчет не принимает. Многие были бы рады, если бы они исчезли, растаяли, оказались дурным сном, отходами производства. Но ни одна сколь угодно влиятельная персона или даже влиятельная группа не могла покончить с ними.
Под их дудку плясал не только Голливуд, но и суды, и законодательные органы. Дело не только в вульгарной коррупции: союз властей с бандитами цементировала общая идеология — антикоммунизм. ФБР вообще демонстративно смотрело в другую сторону. Гувер сказал, что мафии в США не существует — значит, ее не существует. За победу над организованной преступностью Гувер выдал отстрел «бешеных псов Америки», таких как Диллинджер, одиночек-камикадзе, чьи эскапады смущали покой не только обывателей, но и «крестных отцов».
Для того чтобы власть Байоффа и Брауна рухнула, требовалось экстраординарное не объединение, но совпадение усилий их ненавистников. Нужно было взять их в осаду, вынудить воевать на два, три, четыре фронта. Нужно было, не веря в успех, бить и бить по ним, пока земля не поплывет у них под ногами, пока в монолите их власти не появится крохотная, но роковая трещинка.
Принято приписывать победу над бандитами президенту Актерской гильдии Роберту Монтгомери. Это естественно: звезда — она звезда и есть. В этой войне он действительно сыграл главную роль своей жизни и действительно был великолепен. Вымогателей сгубило головокружение от успехов. Замахнувшись на расширение своих охотничьих угодий, они искренне не понимали, и никто им не объяснил, почему рабочих и техников можно вразумлять кастетами и кислотой в лицо, а с «творцами» так вести себя не стоит.
Байофф присутствовал на исторической встрече Монтгомери с Майером и Джозефом Шенком в доме Майера 9 мая 1937 года. В тот день продюсеры согласились на подписание коллективного договора с Актерской гильдией. А Гильдия — на пятилетний мораторий на стачки и невмешательство в споры магнатов с другими профсоюзами.
Гильдия еще и поблагодарила МОТР за «бесценную поддержку» в переговорах.
Ход мыслей Байоффа был прост: профсоюзы нужны только для того, чтобы их доить. Он решил, не теряя времени, приручить Монтгомери, благо тот казался легкой добычей:
Расслабленный, элегантный молодой человек, он коллекционировал первые издания книг американских классиков, играл в поло, любил носить красный камзол охотника на лис и не держал пачку сигарет в нагрудном кармане, чтоб не нарушать безупречность костюма.
Байоффу стоило увидеть предостережение свыше в том, что за десять дней до встречи у Майера вышел фильм «Ночь должна наступить»: Монтгомери, впервые отступив от амплуа приятного молодого человека, убедительно сыграл убийцу-психопата, отрезающего девушкам головы.
Байофф позвонил Монтгомери по пустяковому, но символическому поводу: потребовал немедленно восстановить в Гильдии девушку, изгнанную за штрейкбрехерство.
Байоффу и в голову не приходило, что «единственное, что Монти любит, кроме жены и детей, — это добрая драка» (Кегни).
Свою доблесть Монтгомери докажет в 1940-м. Снявшись в английском фильме «Медовый месяц Басмана» в роли очаровательного лорда — детектива-любителя, он не вернется в Голливуд, а уйдет на войну. Сначала — водителем санитарной машины. За спасение французских раненых под огнем получит Орден Почетного легиона. После разгрома Франции вернется к основной профессии, а после Перл-Харбора вступит в ряды ВМФ, удостоится Бронзовой звезды за высадку в Шербуре.
Но в тот вечер он просто вежливо ответил мистеру Байоффу: «Идиотизм вашей просьбы я могу объяснить исключительно тем, что кто-то в вашем офисе ошибся номером».
Угрозы Монтгомери выслушивать не стал — бросил трубку.
Но «танцы с дьяволом» только начинались.
Джорджу Мерфи, соратнику Монтгомери, пообещали облить его детей кислотой по дороге в школу. Руководителей Гильдии взяли под охрану волонтеры из числа каскадеров. Но как-то вечером, расходясь с собрания, актеры обнаружили, что покрышки их автомобилей изрезаны в лохмотья. Дальше больше: в служебном автомобиле Гильдии нашли бомбу.
Легенда гласит, что бандитский наезд едва не стоил жизни звезде Warner — задире Кегни. История эта известна в основном со слов Джорджа Рафта. Друг Кегни (как и он, уроженец нью-йоркской Адской кухни) не только играл гангстеров — от «Лица со шрамом» (1932) до «Некоторые любят погорячее» (1959) — но и, мягко говоря, вращался в их кругу. Его эффектно, но неточно называли «несостоявшимся гангстером». Точнее было бы сказать, что, пройдя начальную и среднюю школу бандитизма, Рафт вращался в кинокругах.
О нем ходит шикарная, как гангстерский клифт, легенда. Рафт изумлял тем, что на экране всегда был одет по последнему воплю уголовной моды. Но это не крот в уголовном подполье информировал актера, что носят в этом сезоне киллеры, а что — медвежатники. Это гангстеры обихаживали портного Рафта и разнюхивали, какие костюмы тот заказывает, чтобы сшить себе такие же.
В 1939 году Кегни и Рафт снимались «на натуре» — в зловещей тюрьме Синг-Синг — в драме «Я умираю с каждой зарей»: Кегни играл несправедливо осужденного журналиста, Рафт — его друга-сокамерника. Тем временем жену Кегни терроризировали телефонные звонки: сообщив, что муж тяжело ранен или погиб в ДТП, анонимы бросали трубку.
Вернувшись в Голливуд, Рафт заметил на съемочной площадке Байоффа, который многозначительно перемигивался с осветителем. Он быстро просчитал, что это означает: на голову Кегни рухнет тяжеленный осветительный прибор. Рафт стал держаться как можно ближе к другу, и ничего не произошло. Позже Байофф признался ему, что Рафт угадал сценарий покушения, но убивать или калечить его самого в планы мафии не входило. А в тот день, едва закончились съемки, Рафт бросился звонить своим «высокопоставленным» друзьям Лаки Лучано, Багси Сигелу и Оуни Мэддену, владельцу легендарного нью-йоркского клуба Cotton, уже к семнадцати годам заслужившему кличку Киллер. Те немедленно аннулировали «контракт» на Кегни.
* * *
Монтгомери, оказавшийся не только драчуном, но и стратегом, понял: «кащеева игла» Байоффа скрыта в его прошлом. Неизвестно, что именно, но это «неизвестно что», мерзкое и позорное, непременно его погубит.
Монтгомери попросил Гильдию выделить ему пять тысяч, пообещав, если расследование окажется бесплодным, возместить эту сумму. Копаться в прошлом Байоффа он нанял Говарда Филбрика — бывшего агента ФБР, сотрудника сыскного агентства Эдвина Атертона.
Между тем люди Атертона уже занимались Байоффом.
В 1937 году одна из секций МОТР восстала против Брауна. Диссиденты, возглавляемые коммунистом, близким другом Сореля и потомственным студийным рабочим Джеффом Кибри, назвали себя Прогрессивным МОТР. Они-то первыми и наняли Атертона, а защиту своих интересов доверили Кейри Макуильямсу, знаменитому журналисту и юристу, защитнику фермеров и синдикалистов, будущему автору первой антимаккартистской книги «Охота на ведьм» (1950).
Макуильямс, почему-то веривший в правосудие, обратился напрямую к спикеру ассамблеи штата Уильяму Джонсу, благо тот некогда преподавал ему юриспруденцию, и объединил усилия с юридической конторой Уильяма Макаду, экс-сенатора и зятя президента Вильсона. Макаду был не чужд Голливуду: в 1918 году, в свою бытность министром финансов, он дирижировал всеамериканским туром кинозвезд, рекламировавших военный заем. Инициированные ими слушания в ассамблее (12 ноября 1937 года) по поводу коррупции в голливудских профсоюзах закончились пшиком.
Позже Макуильямс выяснил, что благородный старец, 75-летний Макаду принял чек на пять тысяч от МОТР и стал поверенным гангстеров.
Вскоре после того как Кибри подал иск против МОТР, люди Байоффа избили его до полусмерти. Сорель позаботился о том, чтобы придать этому максимальную огласку в газетах. Сам он стремительно вырос в фигуру федерального масштаба: «окончательное решение его вопроса» вышло за пределы компетенции Байоффа. Он отправил Роселли рапорт по инстанции, прося санкцию на ликвидацию «тупого работяги». Роселли в свою очередь переслал рапорт Нитти, в Чикаго.
Однажды Сорелю позвонил какой-то парень и сказал: «Херб, ты меня не знаешь, но я тебя знаю по спортзалу, и мне только что позвонили от Фрэнка Нитти. Он в городе, чтобы закрыть контракт на тебя. Я один из парней, которых наняли, чтобы тебя сделать. Мы собираемся в отеле Taft, и я хотел, чтобы ты знал». Сорель сказал парню, что будет стоять в холле в три часа: «Когда я увижу, что кто-то положил кому-то руку на плечо, я пойму, что это ты положил руку на плечо Нитти, потому что я его не знаю. Это будет сигнал, и я знаю, что делать». Херб встал в холле в три часа, рука легла на плечо, Херб подошел и, не говоря ни слова, выбил из Нитти все говно.
Авторитет Сореля среди рабочих вознесся до небес. А Гувер сделал вывод, что Сорель — коммунист, притом опаснейший.
* * *
Ряды охотников на паханов между тем росли.
Монтгомери убедил, поманив сенсационным материалом, колумниста Вестбрука Пеглера и издателя Variety Артура Энгера начать против Байоффа крестовый поход.
Пеглер — не самый симпатичный персонаж, а во многих своих проявлениях даже отвратительный. Он приветствовал суды Линча, считал, что европейские евреи, «какими бы респектабельными они ни казались, инстинктивно симпатизируют коммунизму».
Но хватка у него была бульдожья: «Пулитцер» за расследование голливудской коррупции он заслужил сполна.
Пеглер не спешил, бил наверняка, его статьи появлялись с долгими перерывами. В феврале-марте и мае 1938-го он заговорил о связи с Капоне как «интересном приключении» из прошлого мистера Брауна. В августе 1939-го эффектно подытожил: Браун — это такой Гитлер, а Актерская гильдия — его Судеты. Но только в ноябре 1939-го взорвал бомбу, обнародовав убийственные улики против Брауна и Байоффа.
Пеглер черпал информацию и у «прогрессистов», и у Монтгомери, и у Макуильямса, и, наверное, еще у кого-то, суммируя результаты параллельных расследований. Сейчас уже трудно установить, кто первым напал на тот или иной след.
Похоже, все заинтересованные стороны почти одновременно (работало-то на всех одно детективное агентство) раскопали, что Байофф не отбыл приговор 1922 года, а Браун замешан в двух убийствах. Зато Гильдия, кажется, первой нашла весной 1938-го злосчастный чек Шенка.
Найти улики проще, чем пустить их в ход. За два с половиной года, что прошли между телефонным разговором Байоффа и Монтгомери и разоблачениями Пеглера, борцы с мафией обращались во все без исключения компетентные инстанции.
В августе 1938 года прокурор округа Сакраменто Отис Бэбкок, уставший любоваться на праздник коррупции, возбудил расследование в Большом жюри штата. Как это ни смешно, но улики для него собрал тот же Филбрик. В апреле 1939-го жюри, заслушав (так и не обнародованные) показания студийных и профсоюзных боссов, удостоверилось и в подкупе Макаду, и в интересных финансовых отношениях Байоффа и Джозефа Шенка. Макаду вышел сухим из воды, лишь его партнеру, полковнику Уильяму Неблетту, пришлось похоронить надежду на пост губернатора Калифорнии.
Шенк отрицал выплату 95 тысяч, но смутно припомнил, что некую сумму Байоффу то ли одолжил, то ли подарил: нет, все-таки одолжил.
1 июля 1938 года Монтгомери передал министру финансов Генри Моргентау письмо и получил вежливый и невразумительный ответ.
Весной 1939-го Монтгомери (уже покинувший пост президента Гильдии) написал лично Гуверу. Шеф ФБР ответил «дорогому Бобу» прочувствованным письмом.
Диссиденты в апреле 1939-го обратились, что было возможно лишь от отчаяния, к Фиттсу. Тот сочувствовал, ужасался, обещал немедленно заняться делом, но вскоре сообщил прессе, что конфликт диссидентов с МОТР — чистой воды недоразумение.
Министерство юстиции — еще один адресат борцов с мафией — назначило специальным помощником генпрокурора по Голливуду некоего Чарльза Карра. Его выступление перед Большим жюри иначе как саботажем расследования назвать трудно, а в октябре 1939-го он публично заявил, что у дела нет никаких перспектив: «Правительство пошло на безнадежную рыбалку».
В его искренности усомнились даже Министерство финансов и ФБР. Всплыла информация, что Карр обязался замять дело в обмен на обещание мафии провести его на пост прокурора Лос-Анджелеса. Прокурором Карртаки станет в 1943-м и прославится травлей Чарли Чаплина.
Министерство труда просто отказалось заниматься делом.
Кибри обратился в вашингтонский третейский суд по разрешению трудовых конфликтов. На МОТР пал взгляд налоговиков. Не беда: в сентябре 1938-го Нитти приказал Байоффу подать в отставку с компенсацией в размере годовой зарплаты, а Браун пообещал Актерской гильдии прекратить «наезды». МОТР любезно предоставило «прогрессистам» автономию, а в январе 1939-го — даже независимость. Слежка за их вождями и угрозы их семьям, однако, не прекратились: Кибри, как какая-то студийная шишка, а вовсе не потомственный рабочий, обзавелся телохранителем. Браун между тем договорился с магнатами о существенном — на 15 – 20 процентов — повышении зарплаты «своим» рабочим. Компартия поддержала «прогрессистов», невзначай оказав им медвежью услугу. Под аккомпанемент воплей о «Молотове — Риббентропе» Кибри со товарищи в конце сентября 1939-го с треском проиграли выборы в правление профсоюза. Магнаты поувольняли «прогрессистов». Впрочем, через два месяца некоторых вернули на работу, заставив принести унизительное письменное покаяние.
Тут-то и грянули разоблачения Пеглера.
* * *
Генпрокурор Фрэнк Мерфи доверительно поделился с Моргентау своими тревогами: наметился национальный скандал, надо что-то делать. В начале декабря 1939 года Моргентау сам попросил Монтгомери о встрече.
Между тем Байофф почти помешался. Сначала угрожал убийством Майеру, которого почему-то счел виновником своих треволнений. Затем, не ища обходных путей, заявился в больничную палату, где лежал пластом терзаемый ревматическими болями Сесил Де Милль — не просто один из руководителей Гильдии режиссеров, но «громовержец», отец Голливуда, автор знаменитого афоризма «Им [зрителям] нужны секс, кровь и Библия». Байофф ничего этого не знал, как не знал ни того, что в 1913 году режиссера миновала пуля бандита, нанятого конкурентами, ни того, что недавно Де Милль, умиравший от ревматической лихорадки, буквально вернулся с того света. Байофф объяснил демиургу, что тот ничем не лучше прочих: если Вилли платят все, значит, должны платить и режиссеры, ведь от ДТП никто не застрахован.
С Де Миллем так было нельзя: забыв о боли, он стрелой вылетел из постели.
Знаешь, почему я еще жив? Потому что Бог на моей стороне! Мне сказали, что я никогда не встану на ноги. Но ты видишь: Бог поставил меня на ноги. Ты что, всерьез думаешь, что тебе удастся то, что не удалось никому? Мне безразличен ты со своими ДТП! Ты Богу безразличен! А теперь — убирайся!
В ноябре 1939-го Вилли арестовали и отправили в Чикаго отбывать срок, не отбытый в 1922-м. А пока тянулись пресловутые полгода, Большое жюри обвинило его и Шенка в уклонении от налогов. Байоффу насчитали таковых то ли на 69, то ли аж на восемьдесят тысяч.
Шенку припомнили лжесвидетельство относительно его расчетов с Байоффом и в апреле 1941-го дали три года за ложь под присягой и налоговое мошенничество. Более того: уроженца Рыбинска Иосифа Михайловича (Хаимовича) Шейнкера поставили перед перспективой депортации. Шенк предпочел заговорить и был помилован президентом. Зато Браун и Байофф получили 30 октября 1941 года на основании показаний Шенка восемь и десять лет соответственно, а также по двадцать тысяч штрафа, став первыми фигурантами дела о вымогательстве, масштабы которого Голливуд открывал постепенно.
Президентом МОТР был тогда же избран — и не расставался со своим креслом 33 года — Ричард Уолш. Голливудским представителем он назначил Роя Брюэра: его роль в истории Голливуда окажется несравнимо более зловещей, чем роль Брауна и Байоффа. В мае 1941 года всему чикагскому «высшему свету», в том числе Рикке, Нитти и Чирчелле, наконец предъявили обвинение в вымогательстве у магнатов миллиона.
Пошла цепная реакция. Накануне процесса была жестоко убита любовница Чирчеллы — 34-летняя Эстелл Кейри.
Эффектная маруха, рано дебютировавшая на панели, обаятельная и сметливая, входила в ближний круг Капоне. 2 февраля 1943 года ее нашли в собственной квартире, перевернутой вверх дном и залитой кровью. То ли она отчаянно сопротивлялась убийцам, то ли ее немыслимо пытали, но на теле не было живого места. Уходя, убийцы облили тело подручными горючими жидкостями и подожгли.
Кодекс мафии запрещал поднимать руку на женщин «людей чести». Означало ли это, что убийство — случайность, дело рук психопата, грабителя или ревнивого любовника? Или в связи с голливудским делом сложилась настолько чрезвычайная ситуация, что кодекс пришлось попрать? Знала ли Кейри что-то, что ни в коем случае не должно было стать известно другим? Или таким немыслимым способом подельников Чирчеллы принуждали к молчанию?
Для принуждения к молчанию средство оказалось слишком радикальным и возымело прямо противоположный эффект. Узнав, что их женам угрожают по телефону, Браун и Байофф бросились давать показания на всех и вся.
Убийство осталось нераскрытым. Хотя, что характерно, по нему допрашивался некий Сэм Хант, коллега убитой по игорному бизнесу, проходивший, среди прочих «мокрых» дел, и по делу об убийстве Остерберга.
Нитти, якобы поклявшийся никогда больше не переступать порога тюрьмы, патетически и как-то нелепо застрелился. Во всяком случае, считается, что застрелился. Семеро — Официант, Чарли «Вишневый Нос» Джое и другие — получили 30 декабря 1943-го по десять лет.
Уже в 1947 году они вышли на свободу под честное слово, выкупленные мафией за суммы, сопоставимые с теми, что инкриминировались им на суде. Менеджерами беспрецедентно циничной сделки были два адвоката: руководитель предвыборной кампании сенатора Трумэна и друг детства генерального прокурора Кларка.
Браун и Байофф определенные им сроки не отсидели: в награду за сотрудничество им оставили нажитое непосильным трудом и выправили новые документы. Браун благоразумно исчез, как сквозь землю провалился в декабре 1944-го, а вот Байофф доказал, что, как был Шмаровозом, так и остался.
Переехав в Аризону, он финансировал избрание в Сенат патологического антикоммуниста Барри Голдуотера. Прослышав о новой золотой жиле — Лас-Вегасе, вынырнул в игровом парадизе, выстроенном Багси Сигелом. Гас Гринбаум, безжалостный хозяин Вегаса, охотно взял на работу легендарного коллегу. Байофф, судя по всему, свято верил, что, коли у него в кармане лежит новый паспорт, никто его — с его-то живописной внешностью — не узнает.
Чикаго самодеятельность Гринбаума не одобрило.
4 ноября 1955 года Уильям Нельсон — так теперь звали Байоффа — сел в машину перед своим домом в Фениксе и повернул ключ зажигания. Примчавшаяся на гром взрыва полиция обнаружила новоиспеченную безутешную вдову сидящей на дереве. Нет, она не помутилась умом от горя. Просто адской мощности заряд разметал Байоффа по окрестностям: одну руку зашвырнуло на дерево. Как раз ту руку, на одном из пальцев которой был массивный перстень: за ним-то вдова и карабкалась.
А Гасу Гринбауму и его подруге вскоре просто отрезали головы.
Что поделать: there’s no business like show business.