Анджела Бринтлингер. В поисках «полезного прошлого»: Биография как жанр в 1917–1937 годах. Бостон / СПб.: Academic Studies Press, БиблиоРоссика. Перевод с английского А. Д. Степанова
Свердловск. Годы Великой Отечественной войны. В это время советский биограф Пушкина И. А. Новиков был эвакуирован на Урал. Он ездил по фабрикам и домам культуры с лекциями о Пушкине и читал фрагменты своего нового романа о поэте. Втайне от всех Новиков откладывал свои гонорары за эти выступления и, когда сумма достигла 100 тысяч рублей, пожертвовал их на строительство истребителя «Ла-5»: самолет был назван «Александр Пушкин». Новиков так и не закончил третий том своей биографической трилогии о поэте, но сумел использовать прошлое для решения современных проблем. Он следил за судьбой своего самолета и его пилота Ю. Горохова все оставшееся время.
На протяжении тех двадцати трех лет, о которых говорилось на страницах этой книги, писатели в СССР и за рубежом обращались к историческому прошлому в целом и к отдельным личностям в поисках сюжетов, которым они могли бы, поняв и оценив, найти применение в своей эпохе. В 1937 году, когда идеологи в руководстве Союза писателей были заняты поиском положительного героя в прошлом, Тынянов и Булгаков по-прежнему искали в нем такую модель, которая помогла бы им понять их собственное положение в государственной системе. Эта система чем-то напоминала самодержавную Российскую империю начала XIX века (золотого века русской литературы), а чем-то — зависимую от церковников монархию во Франции XVII века, хотя в целом советская действительность представляла собой совершенно новое и необычное историческое явление. Ходасевич, как и другие писатели-эмигранты, находился в иной, параллельно разворачивающейся ситуации и искал полезное прошлое совсем в других целях: чтобы подтвердить притязания на культурное доминирование своего лишенного государственности государства — русского зарубежья.
Влияние каждого из трех писателей, о которых рассказывалось в этой книге, на литературную ситуацию, безусловно, было очень значительным, и тот факт, что каждый из них чувствовал необходимость заняться осмыслением пушкинской биографии, говорит о специфике их собственной творческой эволюции. Ходасевич, Тынянов и Булгаков вели широкие поиски, обращаясь к различным эпохам и героям, однако всегда оглядывались на Пушкина в своих размышлениях о том, что из прошлого России заслуживает возрождения в будущем. Каждый из них стремился создать собственный образ поэта, чтобы показать его миру и одновременно обозначить свои притязания на ту область культуры, которую представлял Пушкин. Каждый из этих авторов отвергал предлагавшуюся другими биографию Пушкина и был уверен, что сумеет создать образ, который выразит всю сложность личности поэта. В послереволюционные годы значение Пушкина для всей русской литературы было определяющим, и Тынянову, Булгакову и Ходасевичу приходилось вольно или невольно с этим считаться.
Однако в те годы к Пушкину обращались не только писатели. Сформировалась целая отрасль литературоведения, получившая название «пушкинистика». По всему миру ширились, стремясь охватить растущую «пушкиниану», домашние и публичные коллекции библиофилов, библиотекарей, собирателей искусства, предметов старины и китча. В 1937 году образ Пушкина был представлен повсеместно — в школах, библиотеках, на заводах, на сцене, в книжных магазинах и выставочных залах, а также на первых полосах газет по всему миру. Ходасевич, Тынянов и Булгаков принадлежали к определенным политическим и культурным сообществам; коллеги и друзья постоянно убеждали каждого из этих писателей, что он единственный, кто обладает достаточными способностями и талантом для создания всеобъемлющей биографии Пушкина. Поклонники напоминали им (вспомним объявление в «Возрождении» о будущей книге Ходасевича), что пушкинская биография должна стать желанной книгой для русского читателя, давно и тщетно ожидающего, чтобы была, наконец, описана жизнь великого поэта. Каждому из этих писателей вновь и вновь напоминали, что он должен представить своему кругу читателей такого Пушкина, который послужит настоящему и будущему.
Задачу требовалось выполнить к определенному сроку. И русское эмигрантское сообщество, и советские читатели готовились отметить столетие трагической гибели национального поэта. Ходасевич, Тынянов и Булгаков, как и многие другие писатели, трудились, помня об этой дате и соревнуясь с коллегами и соперниками, как «своими», так и живущими по другую сторону границы, чтобы представить к 1937 году наилучший текст о Пушкине. Подобные условия трудно назвать идеальными для творческого осмысления сложной биографии. Как мы видели, только Булгаков к юбилейной дате завершил свой биографический пушкинский проект, однако в его пьесе сам Пушкин был внесценическим персонажем, а читатели не смогли познакомиться с произведением из-за цензурных препятствий. Ни Тынянов, ни Ходасевич не смогли окончить биографию Пушкина, несмотря на то, что имели опыт написания интересных творческих биографий других поэтов.
Историк Дж. Гиллис в сборнике, посвященном памятным моментам всемирной истории, напоминал нам, что
деятельность, направленная на увековечивание памяти, по определению является социально-политической, поскольку включает координацию индивидуальных и групповых аспектов памяти; эти аспекты могут создавать впечатление консенсуса, в то время как в реальности они являются продуктами процессов интенсивного соперничества, борьбы и в некоторых случаях взаимного уничтожения.
При отсутствии по-настоящему удачных биографий, созданных лучшими русскими литераторами, культурные сообщества по обе стороны границы начали уделять больше внимания публичным мероприятиям, посвященным столетию со дня гибели Пушкина. И так же, как писатели, пытавшиеся создать биографические труды, организаторы этих мероприятий рассматривали свою деятельность как некое соревнование. СССР провозглашал, что великий поэт принадлежит советской культуре, а эмигранты столь же громогласно объявляли Пушкина своим достоянием. Биографы в 1937 году оказались неспособны возродить Пушкина, но политики, культурные организации, обычные граждане и даже дети в Советской России и в диаспоре продолжали попытки создания своих образов поэта.
ПУШКИНЫ НА ДУЭЛИ
Советский педагог С. Н. Луначарская в изданном в 1936 году методическом пособии «Юбилей А. С. Пушкина в школе» давала инструкции учителям начальных и средних классов о том, как подготовить учеников к важной дате. Книга начиналась словами: «Строя коммунистическое общество, пролетариат нашей страны является единственным и прямым наследником лучших достижений человеческой мысли и культуры». По словам автора, советские школы лучше других знают, как надо отмечать юбилеи великих деятелей культуры, как уже показали, среди прочих, годовщины Бетховена, Толстого, Фирдоуси и Гёте. Советский Союз, писала Луначарская, может гордиться своими педагогическими достижениями в этой области культуры, особенно по сравнению с другими странами. В «фашистской Германии», например, столетие со дня смерти Гёте в 1932 году было отмечено «грубым» искажением истинного облика великого поэта, в то время как в советском обществе «празднование этой годовщины раскрыло перед трудящимися великое значение творчества Гёте для культуры человечества».
Это пособие было не единственным, написанным накануне пушкинской годовщины. Приготовления к столетию начались в СССР еще за несколько лет до самой даты, к наследию Пушкина нужно было приобщить прежде всего школьников. В связи с этим появилось множество книг, в которых объяснялось, как надо готовиться к юбилею в различных учреждениях — школах, клубах, библиотеках и т. д. Названия подобных пособий были, например, такие: «Материалы к 100-летию со дня смерти А. С. Пушкина (в помощь кружкам народного творчества)»; «А. С. Пушкин (1837–1937). Материалы для клубов и библиотек»; «Пушкин в библиотеке (методические указания и статьи навстречу празднованию столетия А. С. Пушкина в библиотеках».
Русские эмигрантские организации накануне юбилея также готовились заявить «право собственности» на русскую культуру. Пушкин и «пушкиниана» были в центре обсуждений и споров о том, где в действительности находится теперь центр русской культуры. Говоря метафорически, Пушкин стал важной частью культурно-исторической территории, а советская и эмигрантская России образовали две политические силы, стремившиеся эту территорию завоевать. По словам Н. А. Струве,
к середине 30-х годов политическая жизнь в эмиграции почти всюду замерла <...> непроницаемость железного занавеса делала всякую прямую борьбу безнадежной. Потухали и политические споры, не вести же их до бесконечности. Ряд газет и журналов, за недостатком средств, закрылся («Руль», Воля народа«). Все чаще раздавались голоса о призрачности и обреченности эмигрантского существования. Но на смену политике пришла культура. В 1933 году присуждение Нобелевской премии Бунину приподняло дух эмиграции, наконец замеченной и оцененной.
Поскольку эмигрантский День русской культуры был приурочен ко дню рождения Пушкина, то все торжества, связанные с русской культурой и поэтами — здравствующими, как Бунин, или покойными, — были еще и чествованиями Пушкина, и примерно к 1935 году русское зарубежье стало готовиться к знаменательной дате — столетию со дня гибели Пушкина.
В русских эмигрантских сообществах в Европе и Китае разгорелись дискуссии о том, как увеличить количество и качество публикаций о великом поэте и как добиться доступа к ним эмигрантов и в особенности их детей. В 1934 году, когда на праздновании «Дня русской культуры» чествовали и Бунина, и Пушкина, секретарь харбинского «Комитета помощи русским беженцам» В. И. Колокольников писал о значении этих торжеств для детей эмигрантов:
Пушкинский день, «День Русской Культуры» для русской эмиграции, в условиях ее вынужденного пребывания на чужбине, является не только днем объединяющей национальной гордой радости, не только днем великих утешений и таких же надежд, но и днем великой национальной скорби.
Колокольников указывал, что рожденные в эмиграции дети, знакомясь с русской культурой, получают возможность обрести родину, которую они никогда не видели, и таким образом становятся действительно русскими.
Перед широко распространившимися по миру русскими общинами стояла грандиозная задача — сохранить русский язык, русские литературно-художественные и публицистические издания и русскую культуру за пределами родины. Конечно, сами условия эмиграции вызывали серьезные опасения, что эту задачу выполнить не удастся. Из России уезжали не по своей воле, не стремились попасть в некое желанное место, а просто бежали от большевиков, и многие из этих изгнанников мечтали со временем вернуться домой, а пока их родина не будет очищена от красной чумы, сберечь культурное наследие для себя и детей. Но через 20 лет после революции эта перспектива выглядела все более и более сомнительной, и потому День русской культуры стал для старшего поколения днем траура. В 1937 году, когда все основные культурные события были запланированы на февраль, ближе ко дню смерти Пушкина, празднования оказались особенно грустными.
Готовясь к столетию, общины эмигрантов прекрасно осознавали: доступные им материалы, библиотечные и архивные коллекции и публикации весьма скудны. Выдающийся филолог, специалист по Достоевскому А. Л. Бем писал, что эмигранты нуждаются в «краткой биографии» Пушкина в качестве помощи лекторам на время юбилейных торжеств. В своей книге статей о Пушкине Бем решил более подробно цитировать пушкинские произведения: он учитывал условия эмиграции и понимал, что у многих его читателей попросту нет доступа к пушкинским текстам. Попытки опубликовать новое собрание сочинений поэта в Париже к годовщине 1937 года потерпели неудачу из-за финансовых и организационных сложностей. Ходасевич написал краткое биографическое предисловие к вышедшему в 1937 году в Берлине однотомнику Пушкина. Десять лет назад, в статье 1927 года, Ходасевич еще надеялся «способствовать тому, чтобы в чествовании памяти Пушкина эмиграция не расходилась со всей Россией» посредством проведения Дней русской культуры, но к 1937 году подобные надежды растворились под воздействием царившей тогда атмосферы вражды и соревновательности.