Наше субботнее приложение знакомит современных читателей с рассказами британских авторов конца XIX — начала XX века. Тема этой серии — истории о сверхъестественных явлениях, приятно щекотавшие нервы любителям готической литературы. Переводы и комментарии выполнены участниками Мастерской перевода CWS Александры Борисенко и Виктора Сонькина.

Р. Х. Бенсон
«Рассказ отца Маклсфилда»

Перевод: Софья Вискова, Катерина Колоскова
Статья об авторе — Софья Вискова
Заглавная иллюстрация — Екатерина Ковальски
Редактор — Ольга Дерюгина
Перевод выполнен по изданию: The Oxford Book of Victorian Ghost Stories / Ed. by Michael Cox, R.A. Gilbert. Oxford University Press, 2003.

***

На следующий день за обедом Монсеньор Максвелл объявил, что уже позаботился о вечернем времяпровождении. Вчера на Палатинском холме он познакомился с неким священником, с которым приключилась одна занимательная история. Завтра утром священник уезжает в Англию, так что это единственная возможность его послушать.

— Он поведал мне в двух словах, что произошло, — продолжил монсеньор, — и мне его рассказ показался весьма примечательным. Однако пришлось немало потрудиться, чтобы он согласился повторить эту историю для всех нас сегодня вечером. В конце концов, он уступил. Надеюсь, джентльмены, вы не считаете, что я взял на себя слишком большую смелость.

Отец Маклсфилд прибыл к ужину.

Это был сухощавый мужчина непримечательной внешности, невысокий, седой, с крючковатым носом. За ужином он был немногословен, но, когда мы поднялись в зал, он без малейшего смущения занял свое место и бесстрастно заговорил, не глядя ни на кого из присутствующих:

— Некогда я знал одну девушку из католической семьи, которая вышла замуж за протестанта в три раза ее старше. Я убеждал ее этого не делать, но мои уговоры были тщетны. Когда иллюзии девушки рассеялись, она принялась писать мне жалобные письма о том, что на самом деле в ее супруге нет веры ни на каплю. Он оказался закоренелым безбожником, отвергал даже само бессмертие души.

Через два года семейной жизни старик скончался. Ему тогда было около шестидесяти, но до самой смерти он был весьма крепок и бодр.

Когда он слег, его жена послала за мной. Я неоднократно беседовал с ним, но напрасно. Старик честно признавался, что хотел бы уверовать, даже говорил, что мысль о небытии для него нестерпимо тяжела; будь у него дети, он не противился бы так смерти — если бы в мире осталась его плоть и кровь, он мог бы утешать себя тем, что в некотором роде продолжает жить; но у него нет никого-никого, и это невыносимо.

Отец Маклсфилд скептически хмыкнул и скрестил руки на груди:

— Надо сказать, то, как он уходил из жизни, стало мучением для всех. Этот грубый, физически довольно сильный старик то и дело поминал кладбище и, представьте себе, даже червей, отчего его жена — бедное дитя — в полуобморочном состоянии покидала комнату. Я полагаю, он всю жизнь вел себя столь же безнравственно.

Под конец, сказать по правде, стало совсем скверно. В старике не было жалости к жене, ни капли. Одному Богу известно, зачем она за него вышла! Агония продолжалась очень долго: старик хватался за ткань балдахина, выкрикивал какие-то слова, и все они были о смерти и тьме. Сдается мне, цепляясь за эти занавеси, он пытался уцепиться за жизнь. Перед самой кончиной он сел в постели, выпрямился и леденящим душу взглядом уставился в открытое окно.

Следует заметить, что прямо под окном начиналась длинная аллея, усеянная опавшими листьями и усаженная с обеих сторон лаврами; их ветви смыкались над тропой, давая густую тень даже летом. Противоположный конец аллеи упирался в ворота церковного кладбища.

Отец Маклсфилд сделал паузу, чтобы высморкаться, а затем продолжил, все так же не глядя ни на кого из присутствующих:

— В общем, когда старик умер, его пронесли по этой самой аллее, а потом похоронили.

Вдова плачет на кладбище. Джордж Джон Пинвелл (George John Pinwell), XIX в. Источник
 

Его жена пребывала в таком состоянии, что я просто не смел оставить ее одну. Она была напугана до смерти — и в самом деле, все это было ужасно. Но уезжать из дома она отказывалась. Вбила себе в голову, что это было бы жестоко по отношению к покойному. Дважды в день она молилась на его могиле. Тем не менее она никогда не проходила через лавровую аллею; вместо этого шла в обход через сад и нижние ворота, а возвращалась либо тем же путем, либо через верхний сад.

Так продолжалось примерно три или четыре дня. Старик умер в субботу, похоронили его в понедельник. Это было в июле, умер он около восьми часов.

Я собирался уехать в первую субботу после похорон. Пока что мой кюре вполне справлялся сам, но я не хотел, чтобы он проводил службу без меня второе воскресенье подряд.

В пятницу за ланчем вдова — ее сестра, к слову, приехала на похороны и все еще оставалась в доме — так вот, в пятницу вдова сказала мне, что никогда теперь не осмелится ночевать в комнате, где скончался старик. Я ответил ей, что это все чепуха, но она стояла на своем — не стоит забывать, что нервы ее были расшатаны. Тогда я сказал ей, что сам проведу ночь в этой комнате. Я в то время был совершенно нетерпим к подобного рода предрассудкам.

Она, разумеется, пыталась меня отговорить, но я был непоколебим, так что вечером пятницы мои вещи перенесли в хозяйскую спальню.

«Мистер Хаддлстоун упал навзничь» (Mr. Huddlestone fell backward). Иллюстрация к повести Р. Л. Стивенсона «Дом на дюнах» (The pavilion on the links), 1913. Источник
 

Я отправился в свою новую комнату примерно без четверти восемь, чтобы надеть сутану и спуститься к ужину. Комната совсем не изменилась: в ней было все так же темно из-за деревьев, росших вдоль аллеи за окном. Стояла все та же кровать с балдахином из дамасского шелка, стол и стулья, комод, где хранились вещи покойного, и некоторая другая мебель.

Надев сутану, я подошел к окну и выглянул наружу. Слева и справа простирались сады; солнце только что скрылось, но клумбы с геранью все еще выглядели ярко и весело. Прямо напротив окна была лавровая аллея — длинный тенистый зеленый коридор, разделявший лужайки верхнего и нижнего садов.

Из окна мне открывался вид до самого кладбища, которое находилось примерно в ста ярдах от дома. Чуть дальше за уже упомянутыми лаврами высились липы.

Вдруг я заметил, что к дому кто-то приближается, причем сперва мне показалось, что он пьян. Пока я следил за ним, он несколько раз терял равновесие, а уже ярдах в пятидесяти от меня ухватился за дерево и прижался к нему, словно боясь упасть. Затем он отпустил дерево и вновь медленно двинулся вперед, шатаясь из стороны в сторону и расставив руки. Казалось, он отчаянно стремился к дому.

Я разглядел, во что он одет, и меня удивило, что джентльмен — а это явно был джентльмен — так напился. На нем были белый цилиндр, серый сюртук, серые брюки и белые гетры.

Вдруг я подумал, что он, возможно, болен, и присмотрелся внимательнее, раздумывая, не спуститься ли к нему.

Оказавшись на расстоянии двадцати ярдов от меня, мужчина поднял голову, и, как бы это странно ни звучало, мне показалось, что он невообразимо похож на старика, которого мы похоронили в понедельник. Впрочем, стоял он в довольно тенистом месте, а через мгновение уже опустил голову, вскинул руки и упал навзничь.

Это было так неожиданно, что я высунулся из окна и что-то выкрикнул ему. Я видел, как он шевелит руками, словно в конвульсиях, и слышал хруст сухих листьев.

Я бросился прочь от окна и побежал к выходу.

Отец Маклсфилд сделал небольшую паузу.

— Джентльмены, — сказал он резко. — Когда я добрался до места, старика там не оказалось. Я увидел лишь разворошенную листву и ничего более.

Он замолчал, и в комнате стало необычайно тихо. Но, прежде чем кто-либо из нас успел заговорить, он продолжил:

— Конечно, я никому не рассказал об увиденном. Мы отужинали как обычно, после молитвы я около часа курил в одиночестве, а затем отправился спать. Не скажу, что я был совершенно спокоен — нет, вовсе нет. Но в то же время мне не было и страшно.

Зайдя в комнату, я зажег все свечи, подошел к большому комоду, который заметил прежде, и выдвинул несколько ящиков. На дне третьего ящика я обнаружил серый сюртук и серые брюки, в верхнем лежало несколько пар гетр, а на полке над комодом стоял белый цилиндр. Это было первое происшествие.

— И вы остались ночевать там, святой отец? — спросил кто-то осторожно.

— Да, — ответил священник. — Не было никакой причины отступать от своего решения. Я не мог уснуть два или три часа, однако в ту ночь меня ничто не потревожило, так что к завтраку я спустился как обычно.

Я поразмышлял немного о произошедшем и в итоге отправил кюре телеграмму, извещая его, что задержусь. Мне еще не хотелось покидать дом.

Отец Маклсфилд устроился поудобнее в своем кресле и продолжил все тем же сухим и невыразительным тоном.

— В воскресенье мы отправились в католический приход за шесть миль от дома покойного, и я отслужил мессу. Затем ничего не происходило до вечера понедельника.

Тем вечером без четверти восемь я вновь подошел к окну, как делал и в субботу, и в воскресенье. Стояла полная тишина, но вдруг я услышал лязг ворот церковного кладбища, а затем увидел, как из них вышел человек.

Почти сразу я понял, что это не тот, кого я видел прежде: я решил, что это смотритель, поскольку на плече у него висело ружье; он на мгновение придержал створку ворот, пропуская пса, и тот потрусил по дорожке в сторону дома, держась впереди своего хозяина.

Оказавшись приблизительно в пятидесяти ярдах от меня, пес замер и принял стойку.

Я увидел, как смотритель вскинул ружье и осторожно приблизился, но, пока он подкрадывался к цели, пес начал пятиться назад. Я наблюдал за ними так пристально, что напрочь позабыл, зачем подошел к окну; в следующий миг некое существо размером с зайца (деревья отбрасывали слишком густую тень, чтобы разобрать наверняка) метнулось из-под лавров и помчалось по дорожке со стремительностью ветра, петляя из стороны в сторону.

Животное было не более чем в двадцати ярдах от меня, когда смотритель выстрелил, — и оно закувыркалось на сухой листве, трепыхаясь и вереща. Страшное зрелище! Но что меня поразило, так это поведение пса: к добыче он не подошел. Я услышал, как смотритель выкрикнул команду, но пес вдруг припустил по аллее в сторону кладбища со всей прытью, на какую был способен.

Сам же смотритель бежал в мою сторону, хотя визги зайца — если это и в самом деле был заяц — затихли. Я с удивлением увидел, что, подойдя к тому месту, где дергалось и извивалось существо, он остановился словно в недоумении.

Я высунулся из окна и окликнул его.

— Оно прямо перед вами, — сказал я. — Ради всего святого, добейте зверя!

Он поднял взгляд на меня, затем вновь посмотрел под ноги.

— Но где же, сэр? — спросил он. — Я его не вижу.

Существо же все это время продолжало дергаться прямо перед ним, не далее чем в ярде.

Я спустился и вышел из дома к аллее.

Незнакомец все еще стоял там в полной растерянности, но заяц исчез. От него не осталось и следа. Только влажная земля проглядывала сквозь потревоженные листья.

Смотритель сказал, что это был заяц, и притом крупный — он готов был в этом поклясться, — а ему приказали отстреливать всех зайцев и кроликов в саду. Затем он посмотрел на меня со странным выражением.

— Вы хорошо его разглядели, сэр? — спросил он.

Я ответил, что не слишком, но мне тоже показалось, что это заяц.

— Да, сэр, — сказал он, — заяц-то заяц, да только мне почудилось, будто он был серебристо-серый с белыми лапками. Я никогда прежде таких не видел!

И вот что странно: все собаки отказались приближаться к месту, где мы видели этого зайца. Пес сторожа убежал, но я привел с заднего двора местного пса, ретривера, который жил в будке у кухни. В жизни не видел более перепуганной собаки: ретривер скулил и упирался изо всех сил, а когда мы наконец его приволокли, стал рычать на нас с такой яростью, что пришлось его отпустить, после чего он мигом скрылся в своей конуре. Так же повел себя и терьер.

Тем временем прозвонили к ужину, и мне пришлось вернуться в дом и объяснить свое опоздание; окрас зайца я, однако же, не упомянул. Это было второе происшествие.

«Церковь в Нитоне» (Niton Church), 1834. Иллюстрация из книги Томаса Барбера «Выразительные иллюстрации острова Уайт, сделанные Барбером» (Barber's picturesque illustrations of the Isle of Wight). Источник
 

Отец Маклсфилд вновь замолчал и улыбнулся своим мыслям. Меня весьма впечатлили его невозмутимость и самообладание. Думаю, они сделали его рассказ выразительнее.

И вновь, прежде чем кто-либо из нас успел вставить замечание или задать вопрос, он продолжил:

— Третье происшествие было настолько незначительным, что я и упоминать бы его не стал, если бы не предыдущие два. Мне показалось, что этот случай можно было бы объяснить постепенным угасанием сил. Сейчас вы поймете, что я имею в виду.

Всю неделю по вечерам я подходил к окну, но ничего не происходило до самой пятницы. Я твердо вознамерился отбыть на следующий день: вдова чувствовала себя гораздо лучше и вела себя куда разумнее, даже заговорила о том, чтобы и самой отправиться за границу на следующей неделе.

Тем вечером я переоделся к ужину пораньше и вместо того, чтобы смотреть в окно, решил пройтись по аллее; на часах было без двадцати восемь.

Вечер выдался душным и гнетущим, без намека на ветерок; было темнее, нежели в предыдущие несколько дней.

Я медленно гулял по аллее до ворот и обратно; возможно, это была лишь игра воображения, но я чувствовал необычайное беспокойство. Оно несколько унялось, когда я увидел вдову, которая вышла из дома и остановилась, всматриваясь вглубь аллеи. Я зашагал ей навстречу. Заметив меня, она вздрогнула, но затем улыбнулась.

— Я приняла вас за кого-то другого, — сказала она. — Святой отец, я решила уехать. Завтра я съезжу в город, а в понедельник мы отправимся в путь. Моя сестра едет со мной.

Я сердечно поддержал ее решение, затем мы развернулись и пошли обратно в сторону липовой аллеи. Вдова остановилась у ее начала, словно не желая ступить ни шагу далее.

— Давайте пройдем до конца, а затем вернемся, — предложил я. — До ужина времени хватит.

Она ничего не ответила, но пошла вместе со мной; мы прогулялись до самых ворот и повернули назад.

Кажется, никто из нас рта не раскрыл: к тому времени мне стало совсем неуютно, но я тем не менее был вынужден идти дальше.

Мы были примерно на полпути обратно, когда я услышал лязгающий звук и бросил короткий взгляд через плечо, подумав, что у ворот кто-то есть. Но там никого не было.

Вдруг листья над нашими головами зашелестели, хотя до этого не было ни ветерка. И я, сам не зная почему, внезапно взял свою спутницу под руку и потянул к кромке аллеи, так что мы оказались справа, под самыми лаврами.

Она не сказала ни слова, и я тоже, но, кажется, мы оба огляделись, словно ожидая что-то увидеть.

Ветер затих, а затем поднялся вновь, но это было лишь легкое дуновение. Я слышал, как он заставляет шуметь живые листья на деревьях над моей головой и мертвые листья под ногами. А дул этот ветерок со стороны кладбища.

И тут я заметил некое явление, которое редким не назовешь, — и все же ни я, ни вдова не могли отвести от него глаз. Опавшие листья поднялись столбом, который кружил и вихрился, опадал и вновь вырастал под дыханием ветра, дующего вдоль тропы. Этот ветерок вел себя довольно странно: небольшой смерч из листьев двигался по дорожке из стороны в сторону, вперед и назад. Он приблизился к нам, и я почувствовал прикосновение ветра к своим ладоням и лицу. Один листок мягко задел мою щеку — признаться, я содрогнулся, словно это была жаба. Затем листья двинулись дальше.

Как вы помните, джентльмены, было уже довольно темно, но мне показалось, что, когда ветер утих, столб листьев, поредевший до небольшого завихрения, осел в конце аллеи.

Несколько секунд мы стояли совершенно неподвижно; когда я обернулся, вдова смотрела на меня в упор, но никто из нас не проронил ни слова.

По аллее мы предпочли не идти. Мы прошли сквозь ряд лавров и вернулись через верхний сад.

Больше ничего примечательного не случилось, а на следующее утро мы все вместе отбыли одиннадцатичасовым поездом.

Вот и весь мой рассказ, джентльмены.

* * *

Об авторе

Роберт Хью Бенсон в 1912 году в возрасте 40 лет. Источник
 

Роберт Хью Бенсон (Robert Hugh Benson) родился 18 ноября 1871 года. Он был младшим из шести детей Эдварда Уайта Бенсона (1829—1896) — первого директора престижного Веллингтонского Колледжа, позднее — каноника Линкольнского собора, первого епископа Труро и, с 1883 года и до своей кончины, архиепископа Кентерберийского.

Роберт получил образование в Итоне, затем изучал классическую филологию и теологию в кембриджском Тринити-колледже. Он пошел по стопам отца и в 24 года был рукоположен в священнослужители. Впрочем, уже в 1896 году, после смерти Э. У. Бенсона, Роберт стал сомневаться в англиканской доктрине. В 1903 году новость о том, что сын главы англиканской церкви перешел в католичество, глубоко потрясла англиканскую общественность, но была с восторгом встречена Римом. К 1911 году Бенсон стал капелланом Его Святейшества Папы Пия X и получил титул монсеньора.

В период поисков и сомнений Бенсон начал литературную карьеру сборником новелл «Незримый свет» (The Light Invisible, 1903). На творчестве Роберта несомненно сказались интересы отца, который во время учебы в Тринити-колледже стал одним из основателей Кембриджского общества исследований потустороннего, или «Призрачной гильдии». Члены этой организации — предшественника Клуба привидений Диккенса и лондонского Парапсихологического общества — собирали отчеты о встречах с привидениями и пристально изучали возможные свидетельства их существования. Это увлечение старший Бенсон сохранил на всю жизнь. В частности, именно ему Генри Джеймс приписывает историю, которая легла в основу романа «Поворот винта». Старшие братья Роберта — Артур Кристофер (1862—1925) и Эдвард Фредерик (1867—1940), связавшие свою жизнь с литературой, также неоднократно обращались в своем творчестве к теме сверхъестественного.

Артур, Роберт и Эдвард Бенсоны в 1912 году. Источник
 

За годы творчества Р. Х. Бенсон создал многочисленные рассказы о привидениях и рассказы ужасов, произведения для детей, эссе и сочинения иных жанров. Его перу принадлежат 18 романов, среди которых исторические и социальные, а также религиозная антиутопия «Князь мира сего» (Lord of the World, 1907) и утопия «Рассвет всего» (The Dawn of All, 1911). Своим духовным исканиям Бенсон посвятил труд «Исповедь новообращенного» (Confessions of a Convert, 1913).

Несмотря на заикание, он был талантливым проповедником, послушать которого стекались толпы. Он много бывал за границей, читал лекции в Риме и США и считался заметной фигурой Католического возрождения рубежа веков. Хотя сейчас его имя несправедливо забыто, Папа Римский Франциск I называет Бенсона одним из своих любимых авторов, а роман «Князь мира сего» — одной из любимых книг.

Р. Х. Бенсон скончался от пневмонии 19 октября 1914 года в Солфорде (Англия), куда был приглашен читать проповеди, в возрасте 42 лет.

«Рассказ отца Маклсфилда» (Father Macclesfield’s Tale) — одна из тринадцати историй, вошедших в сборник Бенсона «Зеркало Шалотт» (A Mirror of Shalott, 1907). Это своего рода отчет о вымышленной встрече католических священников из разных стран в Риме. Каждый вечер они собираются за ужином, а после рассказывают друг другу истории о сверхъестественном — не пытаясь объяснить их рационально, а принимая как часть божественного замысла, постичь который человеку поможет лишь вера.