Истории с привидениями: «Не из мира живых»

Наше субботнее приложение знакомит современных читателей с рассказами британских авторов конца XIX — начала XX века. Тема этой серии — истории о сверхъестественных явлениях, приятно щекотавшие нервы любителям готической литературы. Переводы и комментарии выполнены участниками Мастерской перевода CWS Александры Борисенко и Виктора Сонькина.

Томас Стрит Миллингтон

Не из мира живых

Перевод и комментарии: Анна Смирнова, Лиза Шалаева, Ольга Дерюгина
Статья об авторе: Анна Смирнова, Ольга Дерюгина
Заглавная иллюстрация — Екатерина Ковальски
Редактор — Ольга Дерюгина
Перевод выполнен по изданию: The Oxford Book of Victorian Ghost Stories / Ed. by Michael Cox, R.A. Gilbert. Oxford University Press, 2003

* * *

— И какое вы можете дать этому объяснение?

— Решительно никакого. Честно говоря, я и сам ничего не понимаю.

— Стало быть, вы всерьез полагаете, что столкнулись со сверхъестественным?

— Едва ли мы можем рассуждать о сверхъестественном, когда и о естественном знаем так мало — что таит в себе Природа и на что она способна, а что вне ее власти.

— Но вы уверены, что все это произошло на самом деле?

— Вполне уверен, вне всякого сомнения.

Такую беседу вели два джентльмена в гостиной загородного дома, где после ужина небольшая дружеская компания проводила время за разговорами; прочие голоса на мгновение утихли, так что в наступившей тишине эта беседа стала слышна всем присутствующим — и тут же пробудила всеобщее любопытство. На джентльменов посыпались расспросы относительно природы — естественной или сверхъестественной — обсуждаемого явления.

— История с привидениями! — воскликнул кто-то из гостей. — Это восхитительно! Мы непременно должны ее услышать!

— О, прошу вас, не надо! А то я всю ночь буду мучиться бессонницей — хотя, признаться, тоже сгораю от любопытства.

Некоторые из гостей пытались подойти к вопросу с психологической или рациональной точки зрения, и уже начали было делиться собственными историями с привидениями — каждому было, что вспомнить, — но тут их прервала хозяйка. Воскликнув: «Постойте, у меня вопрос!», она любезно попросила джентльменов разъяснить, что же за событие стало предметом их разговора.

— Мистер Браун, вы сами признались, что не можете дать никакого объяснения произошедшему; а ведь вы человек практический, поэтому нам особенно любопытно услышать, что же это за поразительное явление и отчего, рассказывая о нем, вы вдруг сделались таким мрачным и серьезным.

— Благодарю вас, — сказал мистер Браун. — Да, признаю, я всегда склонен придерживаться фактов; и мистеру Смиту я изложил одни только факты; но прошу вас, избавьте меня от дальнейших расспросов. Хоть это и давняя история, до сих пор при мысли о ней мне становится не по себе; и вовсе не хочется лишний раз пробуждать эти мучительные воспоминания ради пустого любопытства. У мистера Смита была одна теория, а я вкратце рассказал ему о том, что произошло со мной в Италии много лет назад, — единственно для того, чтобы доказать, что он заблуждается. При этом, как я уже говорил, упоминались лишь голые факты.

— Но мы не хотим никаких теорий, а голые факты вообще редко когда приходятся к месту — тем более сейчас, в такой мороз; напротив, вы должны рассказать нам эту историю как есть, ничего не утаивая, мы же обещаем выслушать ее внимательно, с полным доверием и сочувствием. Так что прошу всех — рассаживайтесь у камина, а вы, мистер Браун, начинайте!

Бедный мистер Браун сперва побледнел, затем покраснел, губы его задрожали, но все мольбы освободить его от этой повинности оказались напрасны. Будучи человеком доброго нрава и к тому же понимая, вероятно, что его история действительно любопытна, он в конце концов уступил. Итак, взяв с присутствующих торжественное обещание воздержаться от насмешек и неуместных замечаний, он прокашлялся и нетвердым, взволнованным тоном начал:

— Это случилось весной 18— года. Страстную неделю я провел в Риме, а затем решил отправиться дилижансом в Неаполь. Туда вели два пути — один по побережью, через Террачину, а другой — в стороне от моря, по Латинской дороге. Дилижанс ходил дважды в неделю, то одной дорогой, то другой, так что по каждой из них проезжал раз в семь дней. Я выбрал тот маршрут, что пролегал вдали от моря, и, проведя целый день в пути, поздно вечером прибыл в Чепрано, где мы остановились на ночь.

Следующим утром мы снова выехали очень рано, а когда добрались до Неаполя, уже почти стемнело. На границеРечь идет о границе Королевства обеих Сицилий, существовавшего на территории Южной Италии с 1816 по 1861 год. Его также называют Неаполитанским королевством. у нас стали проверять документы, и к моему великому потрясению оказалось, что паспорт мой не вполне en règleВ порядке (фр.).. Хоть он и был сплошь усеян штампами и подписями, каждая из которых стоила мне немалых хлопот и издержек, все же в нем не хватало одной отметки — самой важной, — без которой ступить на территорию Неаполитанского королевства было невозможно.

Я был вынужден сойти с дилижанса и отправить свой многострадальный паспорт назад в Рим. Ну а многострадальному мне было предписано оставаться под надзором полиции в Чепрано и ждать, пока дилижанс не привезет мой паспорт обратно с первой же оказией — то есть не раньше чем через неделю.

Я возвратился в ту же гостиницу, где провел предыдущую ночь. Вскоре меня посетил Capo di PoliziaНачальник полиции (итал.). и учтиво сообщил, что ежедневно, утром и вечером, я должен появляться у него в отделении, а в течение дня свободен передвигаться по окрестностям как мне заблагорассудится.

Этот унылый городишко вскоре так мне наскучил, что, изучив ближайшие окрестности, я начал уходить все дальше, а поскольку в полиции я всегда показывался вовремя, до наступления ночи, моим прогулкам никто не препятствовал.

Но как-то раз я забрался слишком далеко, в Алатри, и, когда возвращался оттуда пешком, меня застигла ночь. Я заблудился и не знал, как долго еще придется идти до гостиницы. Меня одолевала усталость, плечи оттягивал тяжелый ранец, набитый камнями и разными черепками, которые я нашел, исследуя руины древней пеласгийской крепости; вдобавок там лежали купленные мною старинные монеты и пара ламп. Вокруг не было заметно никакого человеческого жилья — казалось, покрытые лесом холмы преграждают мне путь со всех сторон. Я уже всерьез начал подумывать о том, чтобы найти себе в чаще укромное место для ночлега, как вдруг, к моей несказанной радости, послышался звук чьих-то шагов.

Совсем скоро меня догнал человек, одетый в длинную меховую накидку, какие обычно носят пастухи. Узнав о том, что со мной приключилось, он предложил отвести меня в дом неподалеку, где я смогу остаться на ночлег; уже по пути я узнал, что идем мы на постоялый двор, принадлежащий моему спутнику. Постояльцев было немного, поэтому в дневное время он нанялся работать пастухом. Но о крыше над головой и сытном ужине мне нечего беспокоиться: сейчас, мол, по нему не скажешь, а когда-то он был в услужении у хороших семей — уж он-то понимает, что к чему, и знает, как угодить знатным синьорам вроде меня.

Дом, в который он привел меня — большой, несуразного вида, — так же, как и его хозяин, явно знавал лучшие времена. Но внутри было вполне сносно; хозяин мой, сбросив овечью шкуру, приготовил вкусный ужин и устроился напротив, чтобы поговорить со мной, пока я ем.

Его вид не внушал мне доверия; однако он явно жаждал общения и рассказал многое о своей прежней жизни на службе у знатных господ, ожидая от меня ответной откровенности. Я не был настроен на беседу, но и молчать казалось неловко, он же явно считал своим долгом проявлять интерес к гостям и выведывать об их жизни как можно больше.

Я рано отправился спать, надеясь уже с рассветом продолжить свой путь. Хозяин принес в комнату мой ранец, между делом заметив, что мне, должно быть, нелегко путешествовать с таким грузом. Я в шутку ответил, что у меня там несметные сокровища, имея в виду свои монеты и черепки.

Он меня, конечно, не понял. И прежде чем я успел объясниться, пожелал «хорошенько выспаться» и ушел.

Комната, в которой он оставил меня, помещалась в самом конце длинного коридора; с правой стороны в него же выходили двери двух других комнат, а напротив них, слева, было окно с видом на двор или сад. Как дом выглядит снаружи я уже знал — мне удалось рассмотреть его в лунном свете, пока я курил сигару после ужина, — и теперь вполне ясно представлял себе расположение своей комнаты, самой дальней в длинном узком флигеле, что примыкал под прямым углом к основному зданию; единственный путь сюда лежал по упомянутому выше коридору мимо двух боковых комнат. Прошу вас держать в голове это описание, пока я продолжаю свой рассказ.

Прежде чем улечься в постель, я достал складной нож, который всюду носил с собою, отыскал среди множества инструментов буравчик и вогнал его в пол возле самой двери, так, чтобы невозможно было зайти без моего ведома; замок на двери, конечно, был, но ключ в нем не поворачивался; была и задвижка, но она не попадала в прорезь — дверь, по-видимому, сильно просела. Я, впрочем, счел, что моей импровизированной преграды вполне достаточно, и вскоре спокойно заснул.

Как описать то странное и жуткое чувство, что охватило меня, когда я очнулся среди ночи? Спал я крепко и, еще не вполне проснувшись, безотчетным движением поднялся, сел на кровати и склонился вперед, подтянув к себе колени, закрыв руками лицо, всем своим существом дрожа от ужаса. Я ничего толком не видел, ничего не ощущал, и все же кровь стыла у меня в жилах — от одного только звука, что звенел в ночном воздухе. До этого момента я и предположить не мог, что звуки, какого угодно свойства, способны сами по себе внушать такое отвращение, вселять такой чудовищный, смертельный страх. То, что я слышал, не походило ни на вопль ужаса — иначе я бы тут же бросился на помощь, — ни на стенания больного, которые, вероятно, возбудили бы во мне печаль и сочувствие, но никак не отвращение. Это был своего рода стон, хриплый, исполненный муки и отчаяния, но столь жуткий и безнадежный, на какой ни одно живое существо из плоти и крови не способно. Он раздался у изголовья кровати, у самой подушки, пока я еще крепко спал, и продолжился, когда я проснулся, — громкий, протяжный, замогильный стон, от которого дрожал ночной воздух. Затем он начал понемногу угасать и в конце концов стих. Лишь через несколько минут я смог перевести дух и хотя бы немного оправиться от ужаса, сковавшего все мои члены. Ночь выдалась не самая темная, и, осматриваясь вокруг, я постепенно различил очертания комнаты и нескольких предметов обстановки. Тогда я выбрался из постели и вслух спросил: «Кто здесь? Что случилось? Кому-то нехорошо?» Эти вопросы я повторил по-итальянски и по-французски, но ответа не последовало. На счастье, в кармане у меня обнаружилась коробка спичек, и я смог зажечь свечу. Со свечой в руках я обследовал каждый уголок комнаты, уделив особое внимание стене в изголовье кровати, которую тщательно простучал костяшками пальцев; судя по звуку, пустот в ней не было, ни у кровати, ни в других местах. Вывинтив из пола буравчик, я открыл дверь и вышел осмотреть коридор и две соседние комнаты; они пустовали, и, насколько я мог судить, уже довольно давно — даже мебели в них почти не было. Объяснения случившемуся я найти не смог, как ни старался. К себе я вернулся в полном замешательстве и, усевшись на кровать, долго думал, не померещилось ли мне, не отзвук ли ночного кошмара потревожил меня; увы, при всем желании я не мог согласиться с таким выводом, ведь стоны продолжились и тогда, когда я уже совершенно проснулся и пришел в себя. Занятый своими размышлениями, я так и сидел прямо напротив двери, которую позабыл закрыть, и через некоторое время мое внимание привлекли тихие шаги на лестнице, а затем — свет в дальнем конце коридора. На противоположной стене обозначилась чья-то тень, очень медленно двинулась в мою сторону, затем замерла.

Я увидел, как поднялась рука, будто бы делая знак кому-то; тень падала вперед, а значит, позади первого человека шел еще один, освещая обоим путь. Помедлив несколько мгновений, они, похоже, решили повернуть назад — я так и не увидел ничего и никого кроме тени, опередившей незнакомцев, а затем последовавшей за ними прочь. В тот момент я принял их за постояльцев, решил, что они побоялись потревожить меня, возвращаясь в свои комнаты среди ночи — времени было чуть больше часу; но впоследствии пришел к выводу, что их, вернее всего, насторожил горевший у меня свет. Я почти готов был окликнуть их, но в то же время отчего-то не хотел сознаваться, что именно потревожило меня во сне, и, пока я колебался, они ушли; я снова закрыл дверь, вернул буравчик на место и решил еще несколько времени не ложиться и быть начеку.

Но свеча моя уже догорала, и я оказался перед нелегким выбором: либо затушить ее теперь же, либо позволить ей догореть и остаться без всякой возможности зажечь свет позднее, случись мне снова что-нибудь услышать. Я посетовал, что не попросил еще одной свечи раньше, пока в доме еще не легли, но теперь уж не мог сделать этого, не пускаясь в объяснения; посему я сжал в кулаке спички, задул свечу и улегся, не без содрогания, в постель.

Около часа я лежал без сна, размышляя о случившемся, и за это время почти сумел убедить себя, что пережитым испугом обязан лишь собственному воспаленному воображению. «Дом каменный, — говорил я себе, — стены толстые; быть не может, чтобы сквозь такую толщину проникли снаружи хоть какие-то звуки. К тому же мне ведь казалось, будто источник звука находится в комнате, едва ли не у меня над ухом. Хорош болван, перепугался на пустом месте. И думать больше об этом не стану». Я повернулся на бок, усмехнувшись (весьма принужденно) собственной глупости, и собрался спать.

В это самое мгновение совершенно явственно — ничего явственнее я в жизни не слышал — раздался судорожный хрип, будто кто-то задыхался, бился в агонии, хватая ртом воздух, а может, тщетно силился заговорить или даже закричать. Это повторилось еще раз и еще; на мгновение все стихло, но тут же эти жуткие звуки возобновились, а затем до меня донесся протяжный глухой свист — будто кто-то, вздыхая, с шумом втягивал в легкие воздух. Подобных звуков издали не расслышать, они без сомненья раздавались совсем рядом, казалось, исходили не то из стены у изголовья кровати, не то из самой моей подушки. От этих вздохов, от этого тяжелого дыхания, доносившегося из немой черноты ночи, каждая жилка в моем теле трепетала в чудовищном предчувствии. Бессознательно стремясь отстраниться от этого кошмара, я снова сел на кровати, подтянул к себе колени и склонил голову, пряча лицо. Хрипы сменились стонами, которые поначалу становились все протяжнее, все громче, будто агония несчастного поминутно усиливалась, а затем начали понемногу стихать, и все же до самой последней секунды я слышал их с мучительной отчетливостью.

Очнувшись от захлестнувшей меня с головой волны леденящего ужаса, я слез с кровати и на подгибающихся ногах добрался до дальнего угла комнаты, где дрожащей рукой зажег свечу и огляделся, ожидая, что вот-вот при свете пламени мне откроется нечто кошмарное. Верите ли, я не чувствовал тревоги или страха, но скорее ощущал подавленность и противоестественный, неодолимый трепет. Мне чудилась здесь великая и ужасная тайна, бездонная глубина горя и несчастья или же какое-то преступление. Я содрогнулся от невыносимого отвращения, и мрачное предчувствие овладело мной. Оно же не позволяло мне позвать хозяина дома. Я не смог бы рассказать ему о происшествии, не зная, насколько он сам вовлечен в эту тайну. Мне лишь хотелось поскорее убраться из этой комнаты и этого дома, и желательно незамеченным.

Пламя свечи почти угасло, но снаружи сияли звезды, там был простор и воздух — все, чего так не хватало здесь. Я поспешно открыл окно и, связав веревку из постельного белья, благополучно и без лишнего шума спустился.

На первом этаже еще горел свет, и я беззвучно прокрался мимо, почти вслепую находя путь среди деревьев. Через некоторое время я наткнулся на тропу, и она привела меня к дороге, по которой я проходил прошлым вечером. Я шел куда глаза глядят, желая лишь одного — оказаться как можно дальше от проклятого дома. Едва начало светать и детали пейзажа вокруг стали различимы, я заметил, что навстречу мне движется небольшая группа людей. С немалым удовольствием я увидел, что во главе ее идет мой приятель Capo di Polizia.

— Так вот вы где, IngleseАнгличанин (итал.). наш многострадальный! — вскричал он. — Задали вы хлопот! Где вас носило? Слава Господу, вы целы и невредимы! Но что случилось? Вы будто привидение увидели.

Я рассказал, как сбился с дороги и где нашел приют.

— И что там с вами приключилось? — с тревогой воскликнул он.

— Ночь выдалась беспокойная. Не мог заснуть. Сбежал, и вот я здесь. Не могу более ничего добавить.

— Придется добавить, дорогой сэр! Простите, но вы обязаны рассказать мне все. Я должен знать, что произошло в доме. Мы давно за ним наблюдаем, поэтому, когда я узнал, что вчера вы пошли гулять в эти места и не вернулись, я испугался, что вы попали в беду. Мы как раз шли вас искать!

Вдаваться в подробности у меня не было сил, но я рассказал, что слышал ночью странные звуки; и тогда начальник полиции настоял, чтобы мы повернули обратно. По дороге он рассказал мне, что этот дом известен как прибежище bandittiРазбойники, бандиты (итал.).; домовладелец укрывал их, хранил добычу и помогал сбывать награбленное.

Прибыв на место, начальник полиции приказал своим людям начать обыск. Хозяину и еще одному человеку, который тоже находился в доме, было велено присутствовать. Комнату, в которой я провел ночь, изучили со всей тщательностью. Пол там был то ли цементный, то ли гипсовый, так что звуки сквозь него не проходили. Стены оказались прочными, в хорошем состоянии и без щелей. Одним словом, ничего, что могло бы хоть как-то объяснить странное ночное происшествие, не обнаружилось. Затем настал черед обыскать комнату на первом этаже — ту, что располагалась прямо под моей: в ней с виду не было ничего кроме соломы, сена, дров и досок. Разворошив солому на кирпичном полу, полицейские заметили, что в одном углу кирпичи уложены неровно, будто пол недавно разбирали.

— Вскрывайте пол, — сказал офицер. — Если что-то спрятано, то здесь.

Хозяин дома разволновался.

— Стойте, — закричал он. —Я сам все скажу! Все расскажу, только давайте выйдем отсюда!

— Вскрывайте. Мы сами разберемся.

— Дайте мертвым покоиться с миром, — срывающимся голосом простонал хозяин. — Ради всего святого, выйдите из комнаты и выслушайте меня!

— Продолжайте, — приказал сержант своим людям, которые уже взялись за кирки и лопаты.

— Не могу на это смотреть! — вскричал хозяин. — Слушайте же! Там тело моего сына, единственного сына! Оставьте его покоиться с миром... если он и впрямь упокоился... Его ранили в драке и притащили сюда умирать. Я надеялся, что ему станет лучше, но ни врача, ни священника мы не нашли, и, несмотря на все наши усилия, он скончался. Оставьте его! Или сперва пошлите за священником! Сын умер без исповеди, но в этом нет моей вины. Вдруг еще не поздно спасти его душу...

— Но почему вы похоронили его здесь?

— Не хотели поднимать шум. Никто не знал о его смерти, и мы тихо его закопали; это место ничуть не хуже других подходит мертвым. Мы бедняки, у нас нет денег на церемонии.

В конце концов правда вышла наружу. Отец и сын были членами банды грабителей. Под полом дома они прятали добычу, здесь же хоронили убитых — мы обнаружили множество гниющих тел: люди, ночевавшие в комнате, где я спал, там же встречали свою смерть. Сын действительно был похоронен в указанном месте. Его смертельно ранили в стычке на дороге, но умер он не сразу и все умолял, чтобы привели священника, который отпустил бы ему грехи, — как все католикиВ католицизме считается, что священник, отпуская грехи умирающему, примиряет его не только с церковью, но и с Богом, поэтому последняя исповедь обязательна для всех верующих. В англиканской традиции отношение к исповеди один на один со священником неоднозначное, она как правило не признается таинством. Исповедь на смертном одре возможна, но не считается обязательным условием попадания души в рай. Герой скорее всего принадлежит к англиканской вере., он верил, что только это могло спасти душу от геенны огненной. Но напрасно просил он отца привести исповедника к смертному одру, напрасно убеждал его порвать с шайкой убийц и жить честно: мольбы сына остались без внимания, его предсмертным увещеваниям отец не внял.

Если бы не таинственное предупреждение, разбудившее меня и заставившее покинуть дом этой ночью, на душу старика легла бы тяжесть еще одного преступления.

Эти тяжкие вздохи, эти тщетные попытки выговорить хоть слово, эти ужасные стоны — что это было? Голос не из мира живых. Вот мое мнение, и больше мне сказать об этом нечего. Добавлю лишь, что он спас мне жизнь, одновременно положив конец кровавым деяниям в этом доме.

В тот же вечер мой паспорт прибыл с дилижансом из Рима, и поутру я отправился в Неаполь. Когда мы пересекали границу, к нам приблизился высокий человек, одетый в длинную грубую рясу нищенствующих монахов и маску с отверстиями для глаз. В руке у него была жестяная коробка для пожертвований: звеня горсткой монет, он протягивал ее к пассажирам, повторяя монотонно: «Anime in purgatorio!За души в чистилище! (лат.). Anime in purgatorio!»

Я не верю ни в чистилище, ни в пользу молитв об умерших; но я все же опустил серебряную монету в коробку, подумав о неосвященной могиле в лесу. И моя молитва вознеслась к небесам со всей искренностью: «Requiescat in pace!Да упокоится с миром (лат.).»

Об авторе

Томас Стрит Миллингтон родился в 1821 году в Лондоне в семье клерка адвокатской конторы. Жизнь он посвятил служению церкви: был младшим священником в церкви Гроба Господня в Нортгемптоне, а к 40 годам стал викарием прихода Вудхауз Ивс при церкви Святого Павла.

Писал он очень много, причем не только приличествующие священнику теологические труды, но и многочисленные приключенческие рассказы, повести и романы для детей и юношества, которые при жизни автора активно публиковались.

Имя Миллингтона регулярно появлялось на страницах развлекательных журналов, в том числе популярных в викторианскую эпоху изданий «Собственная газета мальчика» (Boy’s Own Paper) и «Час досуга» (The Leisure Hour), в которых в разные годы публиковались также произведения Жюля Верна и Артура Конан Дойла.

Романы печатались и отдельными изданиями, в период с 1847-го по 1905 год вышло не менее пятнадцати книг, некоторые из которых продолжали переиздаваться и через двадцать лет после смерти автора.

Родители юных читателей Миллингтона могли не волноваться — даже в приключенческих историях автор придерживался христианских ценностей. Например, в одной из рецензий на книгу «Через огонь и воду» (Through Fire and Through Water) его хвалят за «описание приключений без использования грубых слов».

Тем не менее Миллингтона, как и многих викторианцев, занимали темы, связанные с потусторонним миром. В апреле 1872 года в лондонском издании «Темпл Бар» (Temple Bar) был анонимно опубликован рассказ «Не из мира живых» (No living voice), и лишь много позже, уже в XX веке, «Индекс викторианских периодических изданий Уэллсли» установил авторство Миллингтона. Известны и другие его рассказы о призраках: например, в 1877 году он опубликовал, уже под своим именем, рассказ «Призрак дома Кентербери» (The ghost in Canterbury house) в журнале «Час досуга», а в 1880-м в «Собственной газете мальчика» появился его юмористический рассказ «Как мой дедушка встретил привидение» (My grandfather’s Ghost Story). Развязки этих двух историй в чем-то схожи: рассказчики сами разоблачают собственные предрассудки, а сверхъестественные явления объясняются вполне естественными причинами. И только в рассказе «Не из мира живых» привидение настоящее. Возможно, именно поэтому священник и предпочел этот рассказ опубликовать анонимно.

Его взгляды на сверхъестественное точнее всего выражены в лекции на такую сомнительную с точки зрения церкви тему, как «феномен сновидений, ясновидения и месмеризма», которую он прочел в 1852 году в Нортгемптоне. Сверхъестественную природу этих явлений от отвергал и стремился объяснить их физиологией и физикой, признавая при этом главенство души и существование мира духов.

Несмотря на то, что многие произведения Миллингтона дошли до наших дней, сейчас они почти забыты, а о личности автора мы знаем крайне мало. Архивы переписей населения сообщают сухие факты: имел сына, держал гувернантку и четверых слуг — вот и все, что известно о нем 150 лет спустя.

Интересно также отметить его родство с Эллен Миллингтон, писательницей и переводчицей, которая приходилась ему то ли сводной, то ли родной сестрой. Она переводила с немецкого и французского книги о немецком романтизме и христианской иконографии, написала серию статей о короле Артуре, труд о геральдике в истории, поэзии и романтике и даже учебное пособие для школьниц о богах Греции. Также состояла в переписке с писательницей Шарлоттой Мэри Янг и была соавтором ее книги «Биографии добрых женщин» (Biographies of Good Women).

Скончался Томас Стрит Миллингтон в 1906 году в возрасте 84 лет.

Томас Стрит Миллингтон

Не из мира живых

Об авторе

Отправьте сообщение об ошибке, мы исправим