Давид Мотадель. Ислам в политике нацистской Германии (1939–1945). М.: Издательство Института Гайдара, 2020. Пер. с англ. Артема Космарского под науч. ред. Андрея Захарова
Когда германские танки переправились через Дон и вышли к Кавказу летом 1942 года, власти СССР ощутили тревогу по поводу южных мусульманских рубежей. Константин Уманский, сотрудник Наркомата иностранных дел и бывший советский посол в Вашингтоне, напомнил корреспонденту BBC Александру Верту об истории мусульман в этом регионе:
Должен сказать, что я немного беспокоюсь о Кавказе. <...> Татары в Крыму в значительной степени ненадежны, <...> мы им никогда не нравились. Хорошо известно, что во время Крымской войны они с радостью выступали «коллаборационистами», как мы сказали бы сейчас, поддерживая англичан и французов. И, самое главное, существуют религиозные факторы, которыми немцы не преминули воспользоваться. Я также не доверяю кавказским горцам. Как и крымские татары, они мусульмане и до сих пор помнят русское завоевание Кавказа, которое закончилось не так давно — в 1863 году.
И в самом деле, мусульманское население Крыма и Кавказа в целом считалось неблагонадежным. Ислам, по сути, был ключевым маркером оппозиции и сопротивления центральной власти с момента экспансии Московского царства в мусульманские районы Поволжья и Урала в XVI веке, аннексии Крыма и Кавказа царизмом в XVIII и XIX столетиях, а также продвижения России в Среднюю Азию в XIX веке. Несмотря на то, что российское правительство приняло множество мер, направленных на использование ислама для укрепления своего господства в Крыму и на Кавказе — как это делалось и на других мусульманских территориях, — эти регионы считались потенциальными очагами мятежей. В течение XIX века общины горцев-мусульман участвовали в жестокой партизанской борьбе с русскими войсками на Северном Кавказе. Их священную войну, или газават, возглавляли религиозные лидеры, три легендарных имама: Гази-Мухаммад, Гамзат-бек и самый знаменитый среди них — Шамиль, «лев Чечни». Имамы не только организовали сопротивление царизму в горах Дагестана и Чечни, но также провозгласили имамат, насильственно переселяя мусульманские общины, которые отказывались жить по исламскому праву и присоединяться к священной войне против русских оккупантов. Десятки тысяч царских солдат погибли в борьбе с мятежниками; число смертей среди мусульман было еще выше. На своих форпостах в южных районах империи российские официальные лица испытывали неизбывную тревогу по поводу «мусульманского фанатизма».
Захват власти большевиками усугубил ситуацию. После непродолжительного периода сдержанности по отношению к мусульманам (в том числе терпимости к мечетям, медресе и исламским фондам и даже к попыткам большевиков-мусульман, таких как Мирсаид Султан-Галиев, продвигать «советский ислам») были приняты законы 1929 года, нацеленные на подавление религии как таковой. При Сталине мусульманские регионы страдали не только от принудительной коллективизации, но и от беспрецедентных преследований на религиозной почве. Советская власть видела в исламе угрозу новому социальному и политическому порядку на мусульманском пограничье. Ее пропаганда изображала ислам как пережиток феодального и отсталого общества. Издание большинства исламских книг и периодических изданий было прекращено. Вакуфную собственность экспроприировали. Исламские законы запретили, а религиозные суды лишили влияния, по крайней мере формально. Москва использовала любые средства, чтобы минимизировать влияние улемов на население. Муллы считались столпами традиционного общества, агентами антисоветского сопротивления, они часто обвинялись в участии в контрреволюционных заговорах, спланированных иностранными спецслужбами. Некоторые прошли через показательные процессы, причем многие из таковых были казнены. Одновременно советская власть атаковала мечети и медресе. В 1930‑х годах пресловутый «Союз воинствующих безбожников» обрушил на мусульманские территории агрессивную атеистическую пропаганду, что вновь разожгло старые обиды на центральную власть. Атеисты захватывали мечети, рисовали советские лозунги на их стенах и поднимали красные флаги на минаретах. В некоторых районах официальные лица отправляли в мечети военные оркестры или прогоняли через сакральные двери свиней. К началу немецкого вторжения 1941 года от большинства из 20 тысяч мечетей, которые существовали на мусульманских территориях в 1917-м, не осталось почти ничего: они были либо снесены, либо превращены в светские школы, публичные библиотеки, клубы и рестораны.
Тем не менее все эти попытки истребить религиозные структуры и настроения в мусульманских районах потерпели неудачу. Ислам продолжал играть решающую роль в организации общественной и политической жизни. Во многих районах Северного Кавказа мусульмане по-прежнему разрешали споры с помощью нелегальных шариатских судов, часто замаскированных под «комиссии по примирению». Сохраняли свое значение и медресе, где дети обучались летом во время официальных школьных каникул. В государственных школах советские учителя жаловались, что дети-мусульмане отказываются брать в руки учебники, которые они считали атеистическими. Кампания Москвы против чадры и против религиозных праздников также оказалась в целом провальной. Азербайджанские шииты во время священного месяца мухаррам продолжали устраивать религиозные мистерии (тазия) и проводить публичные самобичевания, калеча себя тупыми кинжалами и цепями во время процессий траурного дня Ашура. Если местные власти в священные дни организовывали уличные торжества с веселой музыкой, то это постоянно оборачивалось крупными беспорядками с участием тысяч людей. Антирелигиозные провокации вообще встречали яростное сопротивление. Когда советская власть организовала свиноводческое хозяйство в чеченском ауле Дарго, местные жители в течение нескольких часов вырезали все стадо. Подобные конфликты часто имели локальное измерение: они разворачивались между ревностными верующими и местными партийными кадрами. Народные бунты и партизанские вылазки не прекращались на Северном Кавказе на протяжении всего межвоенного периода. Многие из этих акций возглавляли религиозные лидеры, особенно шейхи суфийских орденов (запрещенных, но все равно влиятельных), которые часто объявляли священную войну Москве и сочетали религиозные лозунги с призывами к независимости. В глазах многих мусульман большевизм был просто еще одной формой империалистического доминирования русских.
Таким образом, Константин Уманский, оглядываясь назад, имел все основания для беспокойства. Тогда, летом 1942 года, Кремль опасался волны исламских восстаний на своих южных окраинах, которая в конечном итоге могла перекинуться на обширные пространства Центральной Азии. Более 20 миллионов мусульман Советского Союза, составлявшие около 15 % его населения, грозили превратиться в опасную политическую силу. Когда Германия осенью 1941 года оккупировала Крым, четверть миллиона татар-суннитов оказались под властью нацистов. В начале августа 1942 года вермахт вторгся в населенные мусульманами области Северного Кавказа — прежде всего, в долины Карачаево-Черкесии и Кабардино-Балкарии. К октябрю немецкие войска были уже на границах Чечено-Ингушской АССР, хотя к Грозному они так и не пробились. За линией фронта, особенно в Чечено-Ингушетии и, в меньшей степени, в Карачаево-Черкесии и Кабардино-Балкарии, вспыхнули антисоветские восстания, для подавления которых пришлось привлекать значительные силы Красной армии. Во главе решительных и эффективных повстанческих групп зачастую стояли религиозные лидеры — прежде всего последователи кадирийского шейха Курейша Белхороева, которые продержались в горах Ингушетии и Восточной Осетии до 1947 года. Как на Кавказе, так и в Крыму большинство мусульман с энтузиазмом приветствовало конец ненавистной советской власти и принимало немецкие войска с доброжелательностью и надеждой. «Освободители!» — скандировали местные жители, встречая солдат вермахта. В Крыму мусульмане послали немецкому командованию фрукты и ткани для «Адольфа-эфенди». На Кавказе немецкие солдаты тоже были поражены теплым приемом, который им оказало местное население. В разведывательном отчете СД о положении на Кавказе отмечалось: если русское и украинское население реагирует на смену власти сдержанно, то горцы-мусульмане карачаевских районов восторженно принимают немцев.
Опасения Уманского по поводу эксплуатации ислама немцами также оказались обоснованными. В Германии пресса постоянно ссылалась на давнюю традицию антироссийского сопротивлении на Кавказе и джихад имама Шамиля, которого Deutsche Allgemeine Zeitung превозносила как «проповедника религиозной войны и истребления русских». На местах немецкие военные власти не упускали возможности представить себя в качестве освободителей мусульман. Стремясь стабилизировать положение в тылу и умиротворить население, немцы активно шли на уступки в области религии, использовали пропаганду, политизировали исламские обычаи и праздники, пытались привлечь к своему правлению религиозные институции. Как на Кавказе, так и в Крыму использование религиозного вопроса стало ключевой характеристикой оккупационной и пропагандистской политики Германии. Как и прочие попытки немцев привлекать ислам для своих нужд, такого рода мероприятия диктовались нуждами войны.
В долгосрочных планах Берлина по освоению восточных территорий мусульманскому населению отводилась небольшая роль. Крым предстояло заселить немецкими колонистами и переименовать в Готенланд; более того, гитлеровский план по германизации полуострова предполагал депортацию всего местного населения. На Кавказе ситуация была иной. Этот регион был захвачен в первую очередь ради доступа к нефтяным месторождениям Майкопа, Грозного и Баку, а также для прорыва на Ближний Восток. Поскольку Кавказ не рассматривался в качестве объекта немецкой колонизации, его место в будущем «новом порядке» оставалось неопределенным. Планы по учреждению гражданской администрации разрабатывались для обеих территорий, однако Генеральный комиссариат Крыма, которым должен был управлять старый партиец из Австрии Альфред Фрауенфельд, так и не был создан: новоявленному гауляйтеру отдали только пять районов на севере — их армия уступила. Строго говоря, эти районы лежали за пределами самого Крымского полуострова, и поэтому Фрауенфельда подчинили его заклятому врагу Эриху Коху, главе рейхскомиссариата Украина. На Кавказе Розенберг также планировал создать рейхскомиссариат, подобный Остланду и Украине. Еще 16 июля 1941 года Гитлер дал согласие на кандидатуру протеже Розенберга Арно Шикеданца в качестве будущего руководителя этой структуры, однако тот так и не получил обещанного поста. Планы бюрократов и экспертов из Берлина создать в упомянутых районах гражданскую администрацию не были реализованы. Столь же неуместными в реальной обстановке оккупационного режима оказались смелые проекты некоторых отделов министерства оккупированных восточных территорий (людей Менде) и министерства иностранных дел (людей Шуленбурга и их протеже среди эмигрантских кругов в Берлине) по созданию национальных советов. Шуленбург даже привлек к этой работе внука имама Шамиля, Саида Шамиля. «Его имя уже олицетворяет программу освобождения Северного Кавказа от власти большевиков», — с воодушевлением писал дипломат, добавляя, что Шамиль «хорошо известен во всем магометанском мире». Это не помогло. Поскольку Кавказ и Крым оставались прифронтовыми районами, весь период немецкой оккупации ими управляли военные власти.
Столкнувшись с ухудшением ситуации на фронтах в 1941–1942 годах, руководство вермахта решило действовать в Крыму и на Кавказе более прагматично, чем на других оккупированных восточных территориях. На Кавказе, с его протяженной и неустойчивой линией фронта, проходившей по гористой местности, главная цель немцев заключалась в поддержании стабильности тыла. Но и в Крыму, стратегически уязвимом регионе на Черном море, расположенном в непосредственной близости от фронта, военные тоже старались защитить тыл. Иначе говоря, сама военная обстановка вынуждала немецких командиров искать коллаборантов.
В глазах немцев естественными союзниками в обоих случаях оказывались мусульмане. В отличие от русских и украинцев, крымские татары и кавказские горцы представлялись искренними противниками советского государства. Более того, в расовой иерархии эти группы располагались выше славян. Далее, мусульманская вера крымских татар и большинства кавказских горцев тоже играла важную роль. История исламского сопротивления в этих областях была хорошо известна; это позволяло считать ислам антибольшевистским по своей сути. И, наконец, местное население представало неотъемлемой частью исламского мира, а немецкая политика на местах неизменно рассматривалась как элемент более масштабной исламской кампании Германии.
Попытки вермахта использовать ислам в этих областях стали составляющей более общей политики в отношении религии: мусульманам, православным и католикам командование давало определенные послабления, в надежде поддержать этим спокойствие в тылу южного фронта. Учитывая магистральное направление германской восточной политики, диапазон уступок, на которые военные хотели и могли пойти, был довольно узок. Экономические реформы и ликвидация колхозной системы, ранее обещанные немецкой пропагандой, были приостановлены хозяйственными структурами рейха, занимавшимися продовольственным снабжением армии. О национальной независимости, на которую часто претендовали нерусские меньшинства, не могло быть и речи. В результате немцам наиболее легко давались уступки в сфере религии: они обходились дешево и их можно было реализовать прямо на местах. Нацистская пропаганда продвигала религию как часть местных традиций, подавленных советской властью, избегая при этом деликатного вопроса о национальной независимости. Военная администрация надеялась, что послабления в сфере религии и культуры укрепят трудовую мораль, будут стимулировать сотрудничество с оккупационными властями и отвлекут от нежелательной политической активности. Сравнивая отношение имперских структур к исламу в различных районах немецкой оккупации на Востоке, историки отмечают, что религиозный вопрос приобрел особую значимость именно в Крыму — прежде всего, в мусульманских частях полуострова. Аналогичной была и кавказская ситуация. Действительно, попытки Германии позиционировать себя как освободителя ислама наиболее ярко проявились в мусульманских регионах Северного Кавказа.