Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Ульяна Бисерова. Таракан из Руанды. М.: Абрикобукс, 2024
Глава 4
За пять лет, проведенных в колледже, Оливия так и не завела близких подруг. Она держалась с вежливой отстраненностью, улыбалась, поддерживала разговор, но, только оставшись одна, вздыхала с облегчением и расправляла затекшие от напряжения плечи. Во время большой перемены она, как правило, усаживалась на подоконнике в дальнем конце коридора и через окно наблюдала за девочками из младших классов — шумные, хохочущие, неугомонные, они носились по школьному двору как стайка маленьких белых бабочек.
Однажды Лаура прибежала к ней, взбудораженная новостями: только что важный господин («респектабельный, как министр финансов») вышел из кабинета директора, держа за руку свою дочь, разодетую как наследная принцесса.
— И мадам Буаселье разговаривала с ним так уважительно, что я сразу поняла — важная шишка. Он сел в белый лимузин с шофером и укатил. А дочь осталась.
— И что тут особенного? — недоуменно спросила Оливия.
— А то: они тоже из Руанды.
У Оливии зашлось сердце, но она с деланым безразличием пожала плечами и снова опустила взгляд в книгу.
— Что, и это все? Я-то думала, ты проявишь хоть немного участия. А ты... просто черствый сухарь. Ну и пожалуйста, сиди тут в одиночестве. — Лаура, обманутая в ожиданиях, отвернулась и обиженно засопела.
А Оливия, изо всех сил стараясь сохранять невозмутимый вид, лихорадочно размышляла. Руандийка? Здесь, в Монреале? Не может быть. Лаура, как обычно, что-то перепутала и присочинила. Как в тот раз, когда она с обезоруживающей улыбкой подвела Оливию к Этель Асантэ, чьи родители были выходцами из Ганы, и страшно удивилась, когда узнала, что они не только не родственники, но и не знакомы и никогда прежде не встречались.
— Но вы же обе из Африки, разве нет?
Этель, которая родилась в Монреале и ни разу не бывала на родине предков, обиженно сморщила нос.
— Прости, Этель. Лаура, видимо, полагала, что Африка размером чуть больше ее родного Хэмпстеда, — улыбнулась Оливия, стараясь шуткой сгладить неловкую ситуацию.
Действительно, Ботсвана, Конго, Сенегал, Нигерия, Эфиопия или Мозамбик — какая, к черту, разница? Что уж говорить о Руанде — настолько крошечном клочке земли, что на географических картах название страны приходится размещать на чужой территории или и вовсе в сноске? Африка — она и есть Африка. Черный континент. Дикая саванна, по которой бродят львы, жирафы и племена одетых в набедренные повязки аборигенов, страдающих от голода и жажды на выжженной земле. Оливия грустно усмехнулась — печально, что так рассуждала не только Лаура, но и подавляющее большинство людей здесь, за океаном. В белом цивилизованном мире.
Когда перед обедом Оливия спустилась в гостиную, там царило необычайное оживление. Угадать источник пристального интереса было нетрудно. Удобно устроившись в кресле, новенькая щедро расточала улыбки сгрудившимся вокруг нее воспитанницам колледжа, которые стремились услужить: пододвинуть поближе вазочку с печеньем, принести стопку журналов или поправить диванную подушку. И щебетали, щебетали, щебетали — просто без умолку.
— Вот и ты наконец! Идем же, я вас познакомлю! — горячо зашептала Лаура и, ухватив Оливию за запястье, поволокла ее в центр комнаты.
— Дафроза, а это Оливия Каремера, моя соседка по комнате. Она тоже из Руанды! — торжественно провозгласила она, словно вытянула козырную карту в финале игры.
Все в комнате с любопытством уставились на Оливию, как будто только сейчас увидели ее впервые, а она не сводила глаз с лица Дафрозы. В расширившихся зрачках новенькой чернотой плескались страх и смятение, а губы беззвучно выдохнули слово, которое Оливия не слышала уже несколько лет. И оно погребальным колоколом зазвенело в ее ушах. Этого краткого мига было достаточно, чтобы понять: подругами им не стать никогда.
«Инъези». Таракан. Грязное, презираемое насекомое. Так вооруженные головорезы, выступающие за установление главенства хуту, называли тутси — всех без разбора. И считали, что поступать с ними надо так же, как с насекомыми: изловить, прихлопнуть, раздавить без всякой жалости и вымести поганой метлой — прочь, прочь!
С той первой встречи и началась между ними необъявленная холодная война, которая продолжалась вот уже несколько лет, то затихая, то разгораясь вновь. Дафроза, как опытный полководец, считала, что на войне нет запрещенных приемов. Чтобы склонить девочек на свою сторону, она задабривала их запретными сладостями и разной дребеденью, пока не окружила себя плотным кольцом подружек.
Оливия же словно и вовсе не замечала военных маневров, полагая, что, если ей хватит выдержки уклониться от прямого конфликта, со временем все сгладится и забудется. Она ошиблась. Не проходило и дня, чтобы какая-нибудь из подружек Дафрозы не устроила очередную мелкую пакость: толкнула локтем, когда Оливия шла в столовой с подносом; бросила в портфель мокрую губку, которой учитель стирал мел с доски; или заперла в кабинке туалета. Она молча сносила эти выходки и только выше вскидывала подбородок и плотнее сжимала губы.
— Ума не приложу, почему ты недолюбливаешь Дафрозу? — недоуменно спросила ее как-то Лаура, разглядывая свое отражение в карманном зеркальце. — Смотри, какой суперский чокер она мне подарила. И вообще, она классная — веселая и не задирает нос, как некоторые.
— Она... Она лгунья.
Не стоило тратить силы на то, чтобы втолковать Лауре, чье детство прошло в благополучном до зевоты пригороде Монреаля, как зародилась кровная вражда между хуту и тутси. Которая за считаные месяцы унесла жизни миллиона руандийцев, а скольких еще вынудила сорваться с земли предков, оборвать корни и жить на чужбине — без родного языка, без семьи, друзей, без памяти, без прошлого.
«Колонизаторы утверждали, что Руанда-Урунди — страна закоренелых лжецов. Но знали ли они, что значит жить в постоянном страхе? „У белых есть ружья, деньги и законы, а у черных — только потаенные мысли. Человек, который говорит все, что есть на уме, прилюдно обнажается, а голый человек слаб и уязвим“, — так говорила Старая Элоди. Тутси умеют хранить тайны. Нас с детства приучают помалкивать. В Стране тысячи холмов это полезный навык для тех, кто дорожит жизнью».
Оливии было семь, когда она впервые услышала за спиной уродливое, извивающееся, словно многоножка, слово — инъези, — которое злобно бросил ей вслед оборванный забулдыга. Она прибежала к отцу, растерянная, заплаканная. Он усадил ее на колено, гладил по голове и долго молчал.
— Почему он так сказал, папа? Я ведь не сделала ничего плохого! — допытывалась Оливия.
— Тут нет твоей вины. Этот человек болен. В его сердце поселилась черная злоба. И она мучает, изматывает, грызет его душу. Он считает, что судьба обошлась с ним несправедливо. Всегда гораздо проще обвинить в своих неудачах кого-то другого. Иначе придется признать, что твоя жизнь катится под откос вовсе не по злой воле рока, а потому, что ты не трудился в поте лица, не получил образования и лишь трусливо искал утешения на дне бутылки. Ну все, беги.
Позднее, когда она стала донимать отца расспросами, ему все же пришлось рассказать об истоках вражды хуту и тутси. Давно, когда страна называлась еще Руанда-Урунди, а где-то далеко-далеко в большом мире назревала кровопролитная война, на эти земли пришли сначала германские, а потом бельгийские колонизаторы.
Руанда казалась им дикой, первобытной страной, и они стремились устроить жизнь здесь по тем же законам, что и на далекой родине. Они начали строить города, прокладывать дороги, возводить школы, суды, церкви и отделения полиции. На землях Руанды испокон веков мирно уживались три народа. Большинство — хуту: коренастые, с широким приплюснутым носом, с курчавой шевелюрой и темным, почти смоляным цветом кожи. Тутси — высокие, худощавые, с кожей кофейного оттенка. Были, конечно, еще тва — пигмеи, обитающие в бу́ше. Но их уже в то время оставалось так мало, что и в расчет не стоило брать. Бельгийские чиновники подошли к делу с исключительной обстоятельностью и дотошностью: пригласили ученых, которые специальными линейками и циркулями замерили окружность черепов, длину носов и прочее. И оказалось, что носы тутси на целых два миллиметра длиннее, чем у хуту! Отныне каждый руандиец получил отметку в паспорте, которую уже нельзя было изменить. Людей, которые всегда жили по соседству, говорили на одном языке, молились одному богу, дружили, заключали браки, разделили на разные народы. Но это еще полбеды. Колонизаторы сочли, что высокий рост и тонкие черты тутси свидетельствуют об их благородном происхождении и дальней связи с цивилизованными северными народами, а смуглый оттенок кожи объясняется тем, что они просто слишком много времени проводят под палящим солнцем. Так «благородные» тутси стали правящей элитой. А хуту была отведена неприглядная роль рабочих муравьев. Потом произошла революция, и колониальный режим пал. Хуту сочли несправедливым, что все блага достаются малочисленным тутси, и перевернули песочные часы. Правда, от этого их жизнь не стала веселее или богаче, и тогда им захотелось отыграться за долгие годы угнетения. «Вот и вся история. Вечная, как мир», — грустно улыбнулся отец.
С того дня Оливия стала невольно присматриваться к соседям и одноклассникам в школе, пытаясь угадать, кто их них хуту, а кто — тутси. Это стало тайной игрой: словно расставлять фигуры на шахматной доске перед началом партии. Вон та невысокая девушка, ладная, округлая, с корзиной на голове, — наверняка хуту. А вон тот парень, в кепке, длинный, тощий, как жердь, — точно тутси. И вон тот, на велосипеде. А вот этот, в клетчатой рубахе? Худощавый, высокий, но нос как раздавленный клубень, запеченный в углях костра. Так кто же он, тутси или хуту?
— Папа, а мы кто, хуту или тутси? — спросила однажды за ужином Оливия, болтая ногами под стулом.
За столом повисла тишина. Было слышно, как звякнула вилка. Легкий ветерок, ворвавшись в столовую, взметнул прозрачные занавески. Оливия подняла глаза и увидела растерянные, обескураженные лица родителей. Марк, который приехал погостить на каникулы, насмешливо уставился на отца, выжидая, как тот выкрутится.
— Я что-то не то сказала? — покраснела Оливия.
— Нет, все в порядке. Но почему ты спрашиваешь?
— Так, ребята в школе болтают всякое...
Марк бросил быстрый взгляд на отца, но тот и бровью не повел.
— Что ж, — сказал отец, отложив приборы и скрестив пальцы в замок. — Я тутси. А твоя прекрасная мать — хуту.
По радио тихо пели церковные гимны. Мама закрыла глаза и помассировала виски, как будто у нее внезапно разболелась голова. Оливия понимала: что-то невысказанное присутствовало так же ощутимо, как мошки, облачко которых бестолково толклось под лампой.
— А я? — тихо спросила Оливия.
— А ты — руандийка, моя маленькая птичка, — улыбнулся отец, легко коснувшись указательным пальцем кончика ее вздернутого носа, который, как считала Оливия, критично разглядывая себя в зеркало по утрам, сильно ее портил. — Не забивай свою прелестную головку всякой ерундой.
— Кто-нибудь хочет добавки? — спросила мама. — Рагу сегодня удалось на славу, не так ли?..
После ужина, убирая со стола посуду, мама тихо спросила у отца:
— Зачем обсуждать это с детьми?
— Это история ее народа. Ты бы предпочла, чтобы она росла, не зная своих корней?
— Она пока не готова знать всю правду.
— Если спрашивает, значит, готова.