Индустриальный кордебалет

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Ирина Сироткина. Танец, тело, знание. М.: Новое литературное обозрение, 2025. Содержание

Город — это целый образ жизни, особая городская повседневность. В немалой степени она состоит из бытовых привычек людей, которые в 1930 году антрополог Марсель Мосс назвал техниками тела. Не стоит обманываться «техническим» звучанием термина. Речь идет не просто о способах что-то делать, а о целых укладах или мирах, от которых эти способы неотделимы. В советское время модернизация, урбанизация, военные конфликты и связанная со всем этим миграция населения кардинально изменили телесные привычки жителей бывшей Российской империи. В самом начале 1920-х годов идеолог «пролетарской культуры», активный участник Пролеткульта Алексей Капитонович Гастев предложил понятие «двигательная культура». Ниже мы попытаемся понять, как в советской России и не только в ней в результате урбанизации изменяются техники тела и двигательная культура. Двигательная культура включает не только, по выражению Гастева, трудовые установки, но и танцы. Мы рассмотрим предпринятую в 1920-х годах попытку создать «массовые танцы», которые более, чем традиционные пляски крестьян или салонные танцы буржуазии, подошли бы советским гражданам. И трудовые установки, и новый массовый танец предназначались для того, чтобы сформировать в СССР человека-коллективиста, частицу «трудовой массы».

* * *

Философ Мишель де Серто считал телесные привычки и навыки важной частью понятия «повседневность». Антрополог Светлана Адоньева еще более категорична: если тот или иной новый способ действия не вошел в тело, не укоренился в виде бытовой привычки, то его нельзя назвать повседневностью. До того как модернизация нарушила границы сословий, у каждого из них имелись собственные способы не только работать или отдыхать, но и стоять, ходить, танцевать. Вместе с соавторами Адоньева изучает техники тела русского крестьянства. На одной из старых фотографий женщины сидят в поле в необычной для горожанина позе: с прямой спиной, вытянув ноги перед собой. Горожанам, привыкшим опираться на спинку стула или кресла, долго в такой позе не удержаться, а крестьянки сидят спокойно, расслабленно, словно отдыхая. Так сидел бы маленький ребенок. Напротив, горожане сидят, согнув и подобрав под себя ноги. Их мускулатура сформирована долгим сидением за партой, за столом, на стуле или в кресле, из-за чего мышцы задней поверхности бедра сильно сокращены и не позволяют свободно вытянуть перед собой ноги, выпрямив спину. Кроме того, для женщины из высшего сословия считалось приличным не показывать ноги.

Двигательные привычки — дань тому, что антропологи называют престижными техниками тела. Каждое сословие предпочитало тот, а не иной способ держать и вести себя. Так, признаком аристократизма и хорошего воспитания служила осанка, выправка, или «апломб». Важно, что у крестьян были собственные техники тела, высокоэффективные в деревне, но терявшие ценность при переезде в город. В городской повседневности этим техникам предстояло исчезнуть или кардинально измениться. Войны и революции начала ХX века привели в города миллионы вчерашних солдат и крестьян, влившихся в гигантскую армию индустриальных рабочих. Фабрика и завод, по мысли Гастева, должны были воспитать у них новую двигательную культуру.

Двигательная культура нового советского человека

Гастев определил двигательную культуру как «сумму двигательных привычек и навыков народа». Это — «движение собственного тела, выражающееся в таких актах, как защита организма от нападения, само это нападение, преследование, двигательная сила, быстрота, то, что называется моторной скоростью, воспитание точности движений». Работать «культурно» означало «работать ровно, работать в порядке, работать чисто». В то же время Гастев верил, что создавать новую культуру, как и новую экономику, под силу только государству: «никогда еще социально хозяйственная роль государства не была так велика, как в наши дни. Поэтому наша культура, очевидно, должна быть в то же время и государственной культурой».

В Пролеткульте Гастев был, пожалуй, самым большим этатистом. Он мечтал, чтобы фабрики в масштабе всей страны превратились в «гигантские лаборатории», где машина организует действия рабочего, воспитывает самоконтроль, дисциплину и интеллект. «Ловкий и меткий удар, внезапный, прерванный, тонкий, рассчитанный нажим, ловкий перенос и подъем тяжестей, — писал Гастев, — все это должно цениться так же, как высшее интеллектуальное воспитание нашего мозга». Новую двигательную культуру Гастев противопоставил «застывшей современной интеллигентской культуре» — сидячему существованию чиновников и кабинетных ученых. В этом можно увидеть антиинтеллектуализм, а можно — критику разрыва между рацио и телом.

Когда-то уже давно мне прислали на рецензию магистерскую диссертацию Саймона Веррета, ныне известного историка науки. В заглавии автор употребил каламбур: Peasants are NOT working («Крестьяне НОТ/НЕ работают». Каламбур заключается в том, что в английском языке NOT означает и отрицание «не», и знакомую нам аббревиатуру «научная организация труда». Смысл заглавия состоял в том, что в индустриальном производстве крестьянский труд обесценивается, не считаясь производительной работой. Модернизатор относится к традиции как к подлежащей либо полной отмене, либо кардинальному изменению.

НОТ сравнивали с тейлоризмом, но советские идеологи старательно открещивались от Тейлора с его «потогонной капиталистической системой». Тем не менее и они хотели организовать работу по науке, рационально и стремились к наибольшей эффективности при наименьших затратах. «Искусный организатор, — утверждал Гастев, — тот, кто может развернуть дело в сжатых положениях: в ограниченном куске времени, на очень ограниченном, небольшом пространстве, с небольшим количеством инструментов и с ограниченным материалом». Однако он возражал против абсолютного разделения функций управления и исполнения между людьми, возможно по идейным мотивам скорее, чем по соображениям эффективности. Советский культ труда предполагал наделение пролетария всеми возможными добродетелями, включая «сознательность», ум и высокий — выше интеллигенции — статус. Гастев поэтому возвел рабочего в звание «управленца», «директора станка», за которым тот работает, планируя и совершая операции. Нужно, чтобы «в голове человека заработало настоящее техническое бюро». Составленная Гастевым памятка «Как надо работать» имела подзаголовок «Как изобретать». Вспоминается «Ювенильное море» Андрея Платонова: его герой, инженер Вермо, очень похож на визионера Гастева. «Зачем вообще нам труд как повторенье однообразных процессов; нужно заменить его беспрерывным творчеством изобретений!» — размышляет Вермо «в тишине большого пространства».

Всех этих способностей и добродетелей крестьянство, по твердому убеждению Гастева, было лишено. При переселении из деревни в город крестьянские техники тела предстояло «обнулить». Это походило на «обнуление» футуристами и авангардистами старого искусства. Гастев поставил задачу быстро обучить массу вчерашних крестьян, солдат, пауперов и беспризорников, которых привели в город революции и войны. Эти группы считались «некультурными» по определению, а их прошлый опыт игнорировался. Им предстояло, по выражению Гастева, сделать «прививку» новой двигательной культуры — подобно тому, как делает вакцинацию от болезни врач.

К «медицинской» метафоре добавилась «колонизаторская». Гастев считал деревню «сплошной нетронутой целиной» и призывал идти туда «как революционные колонизаторы»:

Устройство кузницы, наладка починки инвентаря, правка орудий и инструментов, железная скрепа в деревянном оборудовании, распланировка огорода и тысячи мелких, но показательных дел — вот программа монтажа. Еще доказательнее и поучительнее для крестьянина будут работы по насадке культуры на целине, на пустых, брошенных или отбившихся от рук местах.

На пустых телах крестьян, как на tabula rasa, культуртрегеры пролетариата должны были вписать свои знаки.

Чем не угодили Гастеву, например, трудовые движения деревенского кузнеца? Ведь его удар молотом по наковальне очень похож на рубку молотком по зубилу, одно из первых рабочих движений, рационализацией которого занялись в ЦИТе. Но кузнец — это кустарь: он работает один или с подмастерьем, имеет свои индивидуальные приемы и сам распоряжается своим временем и силами. За ним — не только трудовой опыт, но и мощный деревенский уклад и самосознание человека, укорененного в традиции. В отличие от него, рабочий на заводе получает силу не от традиции, а от организации и массы. Для этого движения рабочего нужно подчинить стандарту, превратить в «операции», унифицировать, убрав из них индивидуальность.

Известно, что индивидуальность человека проявляется в том числе телесно: почерк, походка и другие движения каждого индивидуальны. В эссе «Техники тела» Марсель Мосс описывал способность идентифицировать людей по их походке не только в ситуациях, когда ходьба принципиально перформативна, но и в неперформативных ситуациях, таких как прогулка по улице. «Например, я думаю, что смогу узнать девушку, воспитанную в монастыре, — утверждал Мосс. — Как правило, она ходит со сжатыми кулаками». «Стало быть, существует также и воспитание походки», делал он вывод. Однажды я спросила известную манекенщицу и фотомодель, как она училась своей походке. В ответ я услышала, что у нее своя «знаковая походка» (I have the signature walk), по которой ее узнают. Не только манекенщики, но и каждый человек обладает индивидуальной манерой ходить: это доказано в том числе созданием компьютерных программ, по походке распознающих людей.

Зато от массы, где каждый действует одинаково и в одном ритме с другими, исходит почти сверхъестественная сила, способная испугать или, наоборот, воодушевить. Одним из первых об этом написал Зигфрид Кракауэр в известном эссе «Орнамент массы». В армии, на физкультурном параде, на заводе, утверждал он, тела людей складываются в «орнамент»: «Не народ — фигуры, образуемые им, сотканы не из воздуха, а непременно вырастают из общности. Что до тех, кто откололся от коллектива и осознает себя отдельной личностью с собственной душой, то такие люди обнаружат свою несостоятельность в формировании новых конфигураций». На фотографиях ЦИТа можно видеть, как построенные рядами рабочие одинаково бьют молотками по зубилу или занимаются во время перерыва гимнастикой. Их тела слагаются в орнамент массы, огромный коллективный танец, индустриальный кордебалет.