Хобгоблин вместо ребенка

Не зовите нас больше феями. Мы не любим, когда нас так называют. Раньше это слово, действительно, выражало нашу сущность, но сегодня оно обросло множеством лишних ассоциаций. С точки зрения этимологии, фея — нечто специфическое, близкое наядам или водяным нимфам. Если попытаться объяснить, кто мы такие, то нужно сказать, что мы — феи особого рода. Само слово «фея» происходит от старофранцузского fée, которое, в свою очередь, произошло от латинского Fata, имени богини судьбы. Традиционно феи жили группами, которые назывались faerie (феерическими), в мире между земным и небесным.

Мир этот наполняли самые разнообразные волшебные существа. Один поэт в древности сказал про них: «С неба на землю луну низвести их заклятия могут». С начала времен они были разделены на шесть видов: огненные, воздушные, земные, водные, подземные. Феи, наяды и нимфы составляли отдельный вид. О духах огня, воды и воздуха я почти ничего сказать не могу. Но земных и подземных обитателей я знаю прекрасно и хорошо разбираюсь в их повадках, обычаях и культуре. В разные времена и в разных странах их называли по-разному — лары, гении, фавны, сатиры, фолиоты, черти, бесы, лепреконы, сиды, тролли; те из них, кто сохранился до нынешних времен, скрываются в лесах и редко попадаются людям на глаза. Ну а если вам так уж нужно дать имя мне, зовите меня хобгоблином.

А еще лучше — подменышем. Это слово прекрасно описывает то, чем мы занимаемся. Мы воруем человеческих детей и подменяем их кем-нибудь из своего племени. Хобгоблин становится украденным ребенком, а ребенок — хобгоблином. Но нам подходит не каждый, а только такой ребенок, чья душа томится в человеческом мире, тот, кто и сам рад променять этот мир на что-нибудь другое. Подменыши относятся к выбору жертвы очень серьезно, поэтому подмены происходят не чаще, чем раз в десять лет. Украденный ребенок становится частью нашего мира, и ему иногда приходится ждать целое столетие, пока подойдет его очередь в цикле, когда он сам сможет стать подменышем и вернуться в мир людей.

Подготовка к подмене крайне утомительна. Она предполагает тщательное наблюдение за объектом, его друзьями и семьей. Все это, естественно, делается скрытно. Лучше всего подходит ребенок, который еще не ходит в школу. С возрастом человеческому мозгу все сложнее запоминать и перерабатывать поступающую извне информацию, имитировать личность, привычки, телосложение и особенности поведения объекта. Проще всего похищать младенцев, но их трудно выхаживать. Идеальный возраст — шесть-семь лет. Конечно, самое главное — независимо от того, сколько лет ребенку — заставить родителей поверить, что подменыш и есть их обожаемое дитя. Добиться этого гораздо проще, чем вы думаете.

Основная сложность состоит не только в том, чтобы идеально скопировать личность ребенка, но и в физической трансформации своего тела. Это болезненный процесс. Начинаем мы обычно с костей: их надо вытягивать, пока тело не приобретет нужный размер и форму. Затем следует поработать над головой и лицом, а это требует от нас, подменышей, искусства скульптора. Знали бы вы, какие усилия мы прилагаем, чтобы видоизменить череп! Это было бы похоже на работу с глиной или тестом, если бы не было так больно. Затем нужно переделать зубы, удалить волосы на теле, а потом долго и нудно соединять все части в одно целое. И никаких обезболивающих, разве что пара капель отвратительного на вкус самогона из перебродивших желудей. В общем, процесс неприятный, но мучения того стоят, хотя лично я обошелся бы без переделывания гениталий. В итоге получается идеальная копия ребенка.

Тридцать лет назад, в 1949-м, я, подменыш, в очередной раз снова стал человеком.

Я поменялся жизнью с семилетним мальчиком по имени Генри Дэй, жившим на ферме, за городом. Однажды поздним летним вечером Генри убежал из дома и спрятался в дупле большого каштана. Наши шпионы его выследили и подняли тревогу. Я быстро трансформировал себя в его точную копию. Мы вытащили мальчишку из дупла, а я занял его место, чтобы дальше жить его жизнью. Когда поисковая партия поздно вечером обнаружила меня, все были настолько счастливы, что, вопреки моим опасениям, никто на меня не злился. «Генри!» — окликнул меня рыжеволосый человек в форме пожарного. Я лежал в дупле, притворяясь, что сплю, а теперь открыл глаза и улыбнулся ему. Человек этот завернул меня в тонкое одеяло и вынес из леса на дорогу, где стояла ожидавшая нас пожарная машина. Ее красная мигалка вспыхивала в ритме моего сердца. Пожарные отвезли меня в дом родителей Генри, моих новых отца и матери. Пока мы ехали через ночной лес, я думал, что раз так легко выдержал первый экзамен, то в скором времени смогу покорить весь мир.

Существует распространенный миф о том, что животные и птицы легко отличают своих детенышей от чужих и никогда не потерпят у себя в норе или гнезде незнакомца. Это не так. Кукушка, например, постоянно подкидывает яйца в чужие гнезда, и, несмотря на огромный размер и непомерный аппетит, вылупившийся кукушонок получает от приемной матери достаточно заботы, иногда в ущерб другим птенцам, которых он часто выталкивает из гнезда. Иногда мать насмерть замаривает своих детей голодом, потому что вся еда достается кукушонку. Моей первой задачей было убедить всех, что я и есть настоящий Генри Дэй. К сожалению, люди более подозрительны и менее терпимы к непрошеным гостям в своих гнездах.
Спасатели раньше не видели меня, они знали только, что ищут потерявшегося в лесу мальчика, а я не стал разговаривать с ними. Они выполнили свою миссию, нашли кого искали и были тем довольны. Когда пожарная машина свернула с дороги к дому Дэев, меня вырвало прямо на ее ярко-красную дверь жуткой смесью перебродивших желудей, листьев водяного салата и остатками разных мелких насекомых. Пожарный потрепал меня по голове и сграбастал в охапку вместе с одеялом, словно котенка или младенца. Отец Генри сбежал нам навстречу с крыльца, схватил меня на руки, обнял и расцеловал, обдав крепким запахом табака и алкоголя. Он сразу принял меня за своего единственного сына. Одурачить мать будет гораздо сложнее.

На ее лице отражались все ее переживания: от слез оно опухло и покрылось пятнами, голубые глаза покраснели, волосы спутались и растрепались. Она протянула ко мне дрожащие руки и вскрикнула, коротко и пронзительно, как кричит запутавшаяся в силках крольчиха. Вытерев глаза рукавом рубашки, она обняла меня, вздрагивая всем телом. А потом начала смеяться своим глубоким, низким смехом.

— Генри? Генри? — она отстранила меня, держа за плечи вытянутыми руками. — Дай насмотреться на тебя! Неужели это действительно ты?!

— Прости, мама…

Она поправила упавшую мне на глаза челку, а потом снова прижала меня к груди. Ее сердце билось как раз возле моего лица. Мне стало слишком жарко и неуютно.

— Не волнуйся, мое маленькое сокровище! Ты дома, в целости и сохранности, а остальное неважно. Ты вернулся!

Отец положил тяжелую ладонь мне на затылок, и я подумал: «Черт, так мы вечно будем стоять на пороге». Я вынырнул из-под его руки, а потом вытащил из кармана носовой платок Генри. На землю посыпались крошки.

— Прости, мама, я украл печенье…

Она засмеялась, ее глаза просветлели. На случай, если бы она все-таки усомнилась в том, что я существо от плоти и крови ее, и был придуман этот трюк. Перед тем как сбежать из дома, Генри насовал себе в карманы печенья, и, пока наши тащили мальчишку к реке, я его вытащил и переложил к себе в карман.

Эти крошки убедили ее окончательно.