Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Андрей Грачев. Горбачев: человек, который хотел как лучше. М.: Эксмо, 2023. Содержание
Жизнь прошла? Но какая из них, ведь Михаил Сергеевич не раз говорил, что за годы перестройки прожил как бы несколько жизней. В те дни Горбачев подводил итог своей самой короткой из них: Президента СССР. А ведь были и другие — комсомольского вождя, краевого партийного «воеводы», секретаря ЦК, генсека. После отставки наступила и следующая — постсоветская жизнь экс-президента. И только все вместе они составят образ того, кто, не переставая быть конкретным живым человеком, на глазах миллионов превратился в событие — в одно из самых неординарных политических явлений XX века.
Между рождением и смертью человек получает шанс: право расписаться в Книге Жизни, оставить свой след. Каждый распоряжается этим шансом по-своему. Но чем измерить след, оставленный политиком? После Горбачева, потомственного пахаря, в российской и мировой истории осталась глубокая борозда. Можно ли однозначно оценить сделанное им, ведь его фигура, как и личность, до сих пор остается предметом споров и разноречивых толкований.
Для одних Горбачев — «могильщик» великой державы и коммунистической мечты, для других — идеалист, пророк социализма с человеческим лицом. Он бросал вызов и тем, кто был убежден, что такого социализма не существует, и тем, кто считал, что реальный социализм в человеческом лице не нуждается. Одни вменяли ему в вину романтическую веру в «автоматизм демократии», другие — то, что был недостаточно решительным и жестким лидером в стране, привыкшей к царям и тиранам. Кто ближе к истине?
Уходящих в историю политиков мерили разной шкалой ценностей. Когда А. Пейрефитта, бывшего французского министра и пресс-секретаря де Голля, спросили, какое наследство оставил после себя ушедший в отставку генерал, тот ответил: «Пример». В этом слове для него соединилось политическое и нравственное величие выдающегося французского и мирового лидера. Советник французского президента Ф. Миттерана, бывший министр иностранных дел Франции Ю. Ведрин считал: для оценки политика и государственного деятеля существует только один критерий — результат.
Человек, который никогда не был ничьим помощником, диссидент К. Любарский, разделяя это мнение, хвалил Горбачева не за намерения и обещания, а как раз за результат: «Хочется, прежде всего, сказать ему спасибо за то, что он сделал для нашей свободы больше, чем кто-либо иной, и не только его вина, что мы не смогли ею в полной мере воспользоваться. Не важно, что Горбачев делал это не всегда сознательно, иногда даже с противоположными намерениями, — в истории в конечном счете оценивается лишь результат, а он превзошел все ожидания».
Итог шести с половиной лет, проведенных Горбачевым на вершине власти в Советском Союзе, — не только окончание холодной войны, продолжавшейся почти пятьдесят лет и не раз ставившей мир на грань третьей «горячей», но и фактическое воссоединение мировой истории, раздвоившейся на два русла в начале XX века после русской революции.
Положенные Горбачевым в основу его внешней политики принципы нового мышления — признание неделимости мира, отказ от его раскола на идеологические системы и военные блоки, приоритет общечеловеческих ценностей над классовыми — за несколько лет превратили Москву из столицы «империи зла» в источник надежды на создание нового рационального мирового порядка. Помню, как в Вашингтоне накануне советско-американского саммита ведущий одной из телепередач обратился к аудитории с вопросом: «Представьте себе, что высадившиеся на Земле инопланетяне попросят отвести их к Начальнику планеты. К кому, вы думаете, их отправят, — к Рейгану или Горбачеву?». Вопрос встретили всеобщим смехом: ответ был очевиден.
При этом вопрос о том, действительно ли достигнутый «результат» — это личная заслуга Горбачева, подслушанный им «шорох Истории» и умение «ухватить ее за полу», которым скромно гордился сам «подобный богу» Михаил, или, как считал его бывший помощник Николай Петраков, способность приписать себе задним числом «заслугу умысла», для самой истории не важен. Для политика в критической ситуации важно мужество не дрогнуть, не изменить самому себе и не повернуть назад, даже если сталкиваешься с такими последствиями своего изначального выбора, которых не мог предвидеть.
Однако очень быстро Горбачеву пришлось убедиться в том, что преобразовать мир оказалось легче, чем реформировать и изменить Россию. Приступая к своим реформам, он исходил из убеждения в том, что советское общество — достаточно современное, зрелое и развитое во всех отношениях для того, чтобы выйти на уровень демократического самоуправления и занять достойное место в глобальном мире, идущем к новому веку. Он ведь не замышлял создать другую страну на месте старой, а лишь хотел помочь ей измениться.
Но не будем говорить за него, предоставим слово самому подзащитному: «Совесть моя чиста, — сказал Горбачев журналистам в самолете во время ночного полета в Иркутск, его последней официальной поездки по стране в ноябре 1991 года, — впервые в нашей истории была предпринята попытка ее цивилизованно очеловечить». Не было ли это заявление косвенным признанием неудачи и самокритикой человека, вознамерившегося реформировать Россию демократическими методами? Ведь единственные великие реформы, которые она знала до сих пор, будь то петровские или большевистские, осуществлялись откровенно варварским способом.
Избрав главными инструментами своего проекта реформы проповедь демократии и гласность, отказавшись, вопреки совету Достоевского, от неотделимых от власти «тайны и авторитета» (зная к тому же, что «авторитет» правителя в России слишком часто завоевывался лишь неординарным злодейством), Горбачев в глазах многих превратился в «слабого», нерешительного лидера, которому оказалась не по плечу взятая на себя ноша.
Внешне, возможно, это так и выглядело: ведь начав в 85-м с того, что он «мог все», Горбачев закончил к декабрю 91-го тем, что фактически уже не мог ничего. Те, кто клеймит его за то, что «промотал» доставшуюся власть, не учитывают, что его первоначальное могущество было всесилием должности, опиравшимся на партийную диктатуру, и что именно ее разрушение было частью его замысла. «Он разорвал историческую преемственность тоталитарного самовластия — „власти как самоцели“, составляющей единственный смысл существования тоталитарного государства, — написала в десятилетнюю годовщину начала перестройки „Литературная газета“. — Его неудача была его сознательным выбором. Его неуспех был его позицией».
Власть не ушла, как песок или вода, из рук Горбачева — он начал сознательно передавать ее тем, кто был лишен доступа к ней, раздавать, как Христос свои хлебы, рассчитывая накормить ими всех. Но он не был Богом, и накормить всех, тем более властью, ему не удалось, к тому же произошло то, что обычно бывает при бесплатной раздаче: одни передрались, другим ничего не досталось.
В результате число недовольных лишь увеличилось, и даже люди, поддерживавшие его в прошлом, не захотели простить ему не только плачевных итогов реформ, но и самого ее замысла. До сих пор многие упрекают его в том, что добровольно отдал власть, не обратившись к помощи армии. Что ж, тогда сегодня мы бы с сожалением вспоминали не о его отставке, а о том, что в декабре 1991 года Горбачев превратился в Ельцина или Путина. Слава богу, этого не произошло.
И еще одно не прощают Горбачеву — то, что вместе с «растранжиренной» властью он попробовал восстановить суверенитет человека по отношению к государству. В великом Реформаторе не было ничего величественного. «Он оказался таким, как все мы», — с упреком бросают ему те, кто привык видеть в правителе вождя, который, по словам Галича, «знает, как надо» и тем самым освобождает от ответственности «нас» самих. Такое не прощается.
Горбачев к тому же подливал масла в огонь: «Не хочу приписывать себе ничего героического... Я просто оставался самим собой, вел себя как человек совести и морали. И никогда у меня не было ощущения, что я — над своим народом. Я и сейчас в нем не разочарован. Хотя и считаю: это беда, что он себя так ведет. Терпит то, что другие не стали бы терпеть. Может быть, это просто действует инстинкт самосохранения?»
Эта защитительная речь вызывает в памяти воображаемый диалог испанского короля Фердинанда VII, прозванного Желанным, с Франсиско Гойей, по версии испанского писателя Карлоса Росы в повести «Долина павших». «Гойя: «Иллюзия, которой удастся увлечь целый народ, — самая могущественная сила на свете, и такую возможность Вы держали в руках. Судьба Ваша сложилась столь необычайно, что Вы могли принести нам мир, согласие, работу и, главное, надежду. А Вы оставляете ненависть, фанатизм, нищету и отчаяние. Если Бог не вмешается, то следом за вами придет гражданская война. Вы не можете с уверенностью сказать даже, кто унаследует трон». Фердинанд VII: «А тебе не кажется, что не спас я своего народа именно потому, что говорил на его языке и сам — плоть от плоти его? Народ и я — все равно что огонь и жар, который опаляет. Загорались же мы и горим вместе».
Не сводится ли объяснение политической трагедии перестройки к тому, что у власти в не вполне нормальной стране оказался человек с нормальными нравственными рефлексами и чувством здравого смысла, что стало фатальным для сложившейся Системы и в конечном счете для государства. Кто же он тогда, Горбачев: наивный мальчик из сказки Андерсена, прокричавший, что «король гол», или дилетант, «лишний человек» в мире политики, новый Печорин или Чацкий?
Но как же в таком случае этот «нерешительный», всюду и постоянно «опаздывавший» лидер ухитрился раньше многих войти со своими принципами и проектами в будущее, в новый, еще только наступавший век? Ведь именно в будущую, «возможную», с их точки зрения, Россию на самом деле эмигрировали Михаил с Раисой, не уезжая из своей страны. Как удалось ему, действуя больше словом, чем делом, и скорее примером (вспомним де Голля), чем принуждением, произвести всего за несколько лет, отведенных ему историческим случаем, такое потрясение, такой глубокий поворот в российской и мировой истории?
Да и хорошо ли это, если не пророк, не политический мыслитель и не футуролог, а государственный деятель, по должности обязанный стоять обеими ногами на земле, больше связывает свою деятельность с будущим, чем с настоящим? И как быть людям возглавляемой им страны, которым он предлагает себя догонять? Ответ не только за ним, но и за ними...
Да, перестройка не стала «продолжением Октября», а сколоченный большевиками «Союз нерушимый» не превратился в российский вариант Евросоюза, которые бы объединились в «Общем доме». Партийная номенклатура предпочла политическое самоубийство августовского путча «дележу» власти с обществом, который Горбачев предлагал. Его формулу «мягкого Союза» отвергли национальные элиты, бросившиеся в передел «суверенитетов», природных ресурсов и военных арсеналов, решившие, что каждый выручит больше, торгуя ими на мировом рынке как «частник», чем как член союзного «колхоза». Интеллигенция, отступившаяся от него, за прошедшие годы разделилась на две неравные части: одна с облегчением вернулась в привычный статус обслуги «сильной власти», другая разошлась по кухням, где продолжила свои пока еще дозволенные, но уже «нетелефонные» речи.
Одной из главных неудач перестройки и своим политическим поражением Горбачев считает распад СССР. И до, и после отставки он не уставал излагать все политические, экономические и гуманитарные аргументы в пользу сохранения единого исторически сложившегося государства. К ним он добавлял и стратегические резоны: «Весь мир сегодня жил бы спокойнее, если бы Союз, конечно, в обновленной, реформированной форме продолжал сохраняться».
СССР не пережил перестройки, потому что оказался неспособным реформироваться, и из-за того, что составлявшие советскую «внутреннюю империю» нации и народы воспользовались обретенным правом на провозглашенную им «свободу выбора». И если ему, как его первому Президенту, ставшему последним, психологически трудно этим гордиться, то, по крайней мере, нет причины этого стесняться, ибо всякий раз, когда надо было выбирать между спасением бюрократического государства и демократическим процессом, Горбачев, пусть и не без колебаний, выбирал демократию, предпочитая свободу принуждению.
Но «шансом Горбачева» пренебрег и Запад. Если российское (советское) общество не прошло испытания подаренной свободой, то западный мир — испытания исторической победой над коммунизмом. Горбачеву не удалось, несмотря на важные соглашения, заключенные с США, в области ядерного разоружения, реально приблизить создание безъядерного мира, перспективы которого он обсуждал с Рональдом Рейганом на саммите в Рейкьявике. Не удалось договориться с западными партнерами о том, чтобы переключить «дивиденды мира» — колоссальные ресурсы, высвободившиеся после окончания холодной войны от прекращения гонки вооружений, на решение глобальных мировых проблем, ликвидацию голода и нищеты, экономической отсталости, загрязнения окружающей среды.
После распада СССР Запад пытался управлять миром, как будто настал конец истории, как будто мир вот-вот должен был стать большим Западом, как будто Китай, Россия и исламский мир были обречены оставаться младшими братьями старшего брата.
Россия и США не сумели найти совместный выход из холодной войны и закончили ее не союзниками, а соперниками. В итоге Запад получил в партнеры Россию, мечтающую об историческом реванше и угрожающую ему уже не только ракетами (хотя и ими тоже), но распространением по миру своих привычек, приемов «гибридных войн» и нравов «Дикого Востока».
Надо ли напоминать, что нынешняя Россия и современный мир на световые годы отличаются от оптимистической перспективы, которую рисовали проекты демократического обновления страны и миражи нового политического мышления. Обещанная стабильность международных отношений не наступила, возобновилась гонка вооружений, а сила в виде государственного принуждения или террористического насилия возвращается в арсенал мировой политики.
Прежнюю холодную войну заменила перспектива новой. Угрозу потенциальной мировой войны заменили реальные региональные и межнациональные конфликты. Число их жертв, главным образом среди гражданского населения, сравнимо с жертвами тотальной мировой войны.
Стрелки часов на обложке бюллетеня американских ученых-атомщиков, которые показывают время, оставшееся до начала третьей мировой войны, вплотную придвинулись к полуночи — положение, в котором они были в 1953 году.
«Горбачев пришел слишком рано», — говорил Михаил Сергеевич, как бы отстраняясь от себя как от независимой политической фигуры. Рано для чего? Чтобы быть услышанным и понятым? Или чтобы увидеть плоды своих трудов? Но кто за него и кроме него мог бы для этого загодя посадить плодовые деревья?
Впрочем, он и сам это понимал и не ждал ни прижизненного признания, ни исторической «реабилитации». Он считал, что «все равно когда-то что-то должно было начинаться». Про себя говорил: «Надо было крест нести. Даже когда уже было невмоготу...» Никто не может упрекнуть его в том, что он не попытался использовать свой шанс для того, чтобы «что-то началось».
Помню, когда на последнем брифинге для международной прессы, который я проводил в качестве пресс-секретаря Президента СССР, мне задали вопрос: «Можно ли считать, что „время Горбачева“ закончилось?», — я ответил, что так не считаю. «Горбачев связал свою деятельность не с должностью, а с процессом, который продолжается и будет иметь долговременные последствия, — сказал я тогда. — Поэтому не только думаю, что время Горбачева еще не завершилось, но и что история конца XX века останется навсегда поделенной на то, что было до Горбачева, и то, что наступило после него».
Недаром «политзэк» Андрей Синявский угадал в еще недавнем правителе второй мировой сверхдержавы родственную душу диссидента. Да и сам Горбачев, критикуя уже новую кремлевскую власть, говорил, что вдохновляется примером другого диссидента — тоже лауреата Нобелевской премии мира — Андрея Сахарова. После падения железного занавеса в нескольких странах Восточной Европы бывшие диссиденты стали президентами. В России произошло наоборот. Горбачева это не смущало: он считал, что и раньше был диссидентом, даже когда занимал официальные должности. А для того, чтобы «быть Горбачевым», должность не нужна. Достаточно просто «делать свое дело».
Выступая перед гостями, собравшимися в здании его Фонда по случаю его 85-летия, Горбачев сказал: «Хочу выполнить обещание, которое дал своим друзьям, — пригласить на 90-летие. Это, конечно, нахальство, но я думаю, так и надо действовать — ставить задачи, которые мобилизуют».
Так он на свой лад переиначил восточную притчу. Когда шедшего по пустынной дороге путника встречные спросили, куда он держит путь, тот указал на линию горизонта. «Но это же нелепо, — сказали ему. — Ведь, когда ты делаешь десять шагов, горизонт на столько же удаляется. Какой же резон выбирать недостижимую цель?» — «Чтобы идти», — ответил он.
Горбачев выполнил обещание, данное друзьям. Он умер 30 августа 2022 года на 92-м году жизни и похоронен на Новодевичьем кладбище рядом с Раисой Максимовной — месте, которое он сам для себя выбрал.
...Заканчивая одну из бесед с Михаилом Сергеевичем, я не удержался и задал давно занимавший меня вопрос: «Ну а вашим врагам, противникам, тем, кто изменил и помешал довести до конца задуманное, вы прощаете?» Он улыбнулся: «Прощать вообще-то положено Богу. Но и я ведь уже почти... — он сделал паузу и закончил: — Почти Там». И поднял глаза то ли к потолку, то ли к небу...