Гитлер призвал на помощь британские ВВС

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Джонатан Димблби. Операция «Барбаросса»: начало конца нацистской Германии. М.: Альпина нон-фикшн, 2025. Перевод с английского Максима Коробова, научный редактор Сергей Кондратенко. Содержание

12 ноября 1940 года около 11:00 сталинский министр иностранных дел прибыл в Берлин для встречи с Гитлером. В свой первый за 50 лет зарубежный вояж Молотов отправился на поезде в сопровождении свиты из более чем 60 человек. По распоряжению гитлеровского министра пропаганды Йозефа Геббельса, зловещего мастера манипуляций, его ждал сдержанный прием, заметно контрастирующий с той теплотой, с которой 15 месяцев назад в Москве встречали Риббентропа. Геббельс писал в своем дневнике: «Я прослежу, чтобы не было почетного караула CA. Это было бы уж слишком. Также не привлекать обычную публику… Москва придает большое значение этому визиту. Мы непременно найдем способы, как это использовать в своих интересах… Прохладная встреча». Анхальтский вокзал был весь украшен цветами и свастиками, почти полностью закрывавшими серп и молот советского флага, который развевался где-то на заднем плане. Молотова приветствовали Риббентроп, начальник Верховного командования вермахта Кейтель и руководитель СС Генрих Гиммлер. На привокзальной площади военный оркестр сыграл «Интернационал», но на двойной скорости, чтобы какой-нибудь скрытый коммунист, случайно проходивший мимо, не успел присоединиться к исполнению.

Делегация Молотова — все в «одинаковых темно-синих костюмах, серых галстуках и дешевых фетровых шляпах», которые некоторые носили «как береты, сдвинув их на затылок, подобно ковбоям, или, наоборот, надвинув на глаза, как мафиози», — была размещена в недавно отремонтированном великолепном замке Бельвю, построенном в стиле неоклассицизм и некогда служившем императорской резиденцией. Теперь он использовался для приема высокопоставленных гостей. Это могло несколько скрасить прохладный прием и отсутствие ликующих толп на улицах, хотя Молотов позднее говорил, что не помнит подробностей своего прибытия в германскую столицу.

Пакт Молотова — Риббентропа продолжал действовать, по крайней мере внешне. На первый взгляд он даже стал крепче после подписания в феврале еще одного торгового соглашения, согласно которому Советский Союз должен был поставить сырье на сумму 650 млн рейхсмарок в обмен на военную технику на сопоставимую сумму, включая «Лютцов» — тяжелый крейсер, которых у кригсмарине было совсем немного. Хотя переговорам то и дело мешали дурные шутки, попытки жульничества и недобросовестность, они тем не менее создавали иллюзию благополучия в отношениях двух столь непохожих партнеров. На самом деле пакт Молотова — Риббентропа всего лишь загнал вглубь, но вовсе не устранил давнюю, глубоко укоренившуюся антипатию сторон друг к другу. Как проницательно заметил один британский чиновник, «ни тот ни другой диктатор не рискуют поворачиваться к партнеру спиной, чтобы не получить от того внезапный удар ножом». Их основанный на взаимном недоверии сговор был просто обязан породить целый набор нерешаемых спорных вопросов.

Официальной целью приезда Молотова в Берлин было обсуждение серии вопросов, которую его германский коллега Риббентроп в письме Сталину назвал «разграничением взаимных сфер влияния» в порядке подтверждения и внесения уточнений в пакт Молотова — Риббентропа. Но это был лишь предлог. На самом деле Берлин намеревался отвлечь внимание Москвы от европейских планов Гитлера, в которых Советскому Союзу предназначалась роль не охотника, а жертвы.

После побед на севере и западе Европы Гитлер отложил нападение на СССР, чтобы укрепить свой южный фланг, которому, как он опасался, после итальянских неудач на Балканах могло угрожать британское вторжение, грозившее перерезать одну из жизненно важных артерий рейха. Ему было недостаточно просто завоевать и колонизировать новые земли на Востоке, поработив населявшие их народы. Само существование жизненного пространства зависело от эксплуатации экономических и человеческих ресурсов этих территорий, а также ввоза и вывоза различных товаров. Для этого критически важным был контроль над Дунаем — главной водной артерией, ведущей в Черное море, а оттуда через Дарданеллы и Эгейское море в Средиземноморье.

Это обрекало нацистскую Германию на конфликт интересов с Советским Союзом. Были и другие обстоятельства — в первую очередь заключение в августе 1940 года негласного военного соглашения между Берлином и Хельсинки, которое позволило вермахту разместить в Финляндии войска в непосредственной близости от территорий, оккупированных СССР в результате Зимней войны. Но к осени 1940 года не Балтика, а Балканы стали самым опасным источником потенциального конфликта между двумя «ненападающими». Со времен Петра Великого русские считали свободный выход к Дунаю и контроль над теплыми черноморскими портами ключом к процветанию и безопасности страны. Любое покушение на это историческое «право» воспринималось Москвой как атака на саму суть Российского государства и вполне законный casus belli.

Черчилль понимал это. С удивительной проницательностью, которую часто упускают из вида, в своем знаменитом радиообращении всего через месяц после начала войны между Великобританией и Германией, в котором он описал Россию как «загадку, завернутую в тайну и помещенную внутрь головоломки», он добавил: «Возможно, существует разгадка. Эта разгадка — национальные интересы России». Далее он заявил: «Закрепление Германии на побережье Черного моря или захват ею Балканских государств с подчинением славянских народов Юго-Восточной Европы не может соответствовать целям обеспечения безопасности России. Это противоречило бы ее историческим жизненным интересам». В июне 1940 года Молотов доказал, что оценка Черчилля была абсолютно верной. На встрече с итальянским послом народный комиссар иностранных дел пояснил, что СССР «имеет законное право на полный контроль над Черным морем, которое должно быть исключительно русским». В виду имелась Румыния, соприкасавшаяся с устьем Дуная — важным транспортным узлом Центральной, Восточной и Юго-Восточной Европы — и имевшая выход в Черное море. По условиям секретных протоколов пакта Молотова — Риббентропа исторический регион Бессарабия, на тот момент принадлежавший Румынии, попадал в советскую «сферу влияния». Демонстрируя решимость нарастить советское присутствие в регионе, Сталин совсем недавно под угрозой применения силы заставил Бухарест передать ему две граничившие с Украиной румынские провинции — Буковину и Бессарабию.

Формально Гитлер не протестовал против этого превентивного шага Сталина. Вместо этого, действуя с коварством, которое ввело советского лидера в заблуждение, он принял непрямые, но решительные меры. В августе 1940 года он в одностороннем порядке объявил об упразднении международной комиссии, которая на протяжении более 80 лет управляла судоходством в нижнем течении Дуная. Фактически это было заявлением о том, что отныне Дунай становится немецкой рекой, водной артерией нацистов, обеспечивающей Берлину контроль над путями в Черное море и из него. Когда Советский Союз (который не был членом названной международной комиссии) в ответ на этот шаг заявил решительный протест, Берлин изобразил встревоженность реакцией Москвы и предложил обеим сторонам совместно выработать решение, способное предотвратить конфронтацию. Ввиду противоположных целей каждой из сторон было неудивительно, что переговоры о статусе Дуная вскоре зашли в дипломатический тупик.

Его последствия было нетрудно предсказать. Донесение советской службы внешней военной разведки ГРУ со ссылкой на посла СССР в Белграде было прямым и недвусмысленным: «Для Германии Балканы — самый ценный актив, который надлежит включить в новый европейский порядок; но поскольку СССР никогда на это не согласится, война с ним становится неизбежной».

Напряжение в дипломатических кругах накалилось еще сильнее, когда всего через несколько дней после передачи Советскому Союзу Буковины и Бессарабии король Румынии Кароль II был свергнут в ходе военного переворота. Возглавивший его генерал Йон Антонеску был сторонником фашизма. Он немедленно сосредоточил в своих руках диктаторские полномочия, назначил самого себя премьер-министром и посадил на трон в качестве номинального главы государства юного и не очень умного сына свергнутого короля Михая. Первым шагом Антонеску было заключение союза с нацистской Германией. Гитлер был более чем рад пойти ему навстречу. 12 октября по приглашению Антонеску германские войска разместили в Румынии свой контингент, фактически сведя на нет аннексию Сталиным двух румынских провинций, которые пока оставались в руках Советов. За две недели до этого Германия, Италия и Япония подписали Тройственный пакт. Антонеску, вскоре проявивший себя не меньшим палачом, чем подручные Гитлера, жаждал оправдать оказанное ему доверие. Его заявка на присоединение к пакту была принята 23 ноября, через десять дней после прибытия Молотова в Берлин.

Неприятности Сталина усугубились после того, как 28 октября итальянский диктатор Бенито Муссолини принял необдуманное решение вторгнуться в Грецию. Это заставило царя Бориса III, возглавлявшего почти фашистскую Болгарию (которая находилась на противоположном от Румынии берегу Дуная и сохраняла формальный нейтралитет), устремиться в сторону Берлина. Желая четко обозначить свою позицию, царь предложил разместить в стране контингент немецких войск. Через несколько месяцев, в марте 1941 года, он вслед за Антонеску оказался в дружеских объятиях Тройственного пакта. Сталина перехитрили сразу по нескольким направлениям.

Ставки возросли еще, когда накануне визита Молотова из советского посольства в Берлин поступили сообщения, что нацистское руководство теперь рассматривает Балканы как «новый плацдарм для военных действий против СССР». Глава ГРУ (советской службы военной внешней разведки) генерал Филипп Голиков, недавно вернувшийся из ознакомительной поездки в германскую столицу, также докладывал, что Германия «продолжает перебрасывать свои войска на Балканы», — правда, по его мнению (позднее подтвердившемуся), это происходило в рамках подготовки к возможному нападению на Грецию, а не непосредственно на Советский Союз.

В состоянии повышенного внимания Сталин, явно весьма обеспокоенный развитием событий, дал своему министру иностранных дел соответствующие инструкции. У Молотова не оставалось сомнений относительно главной цели своего визита в Берлин. Будучи приземленным и упрямым человеком, «каменная задница» как дипломат вряд ли поддался очарованию залитых солнцем пейзажей, которые Гитлер, несомненно, постарался перед ним нарисовать. Основной задачей Молотова было дать ясно понять, что Сталин никогда не откажется от унаследованного от императорской России права на контроль над Черным морем. При этом он отдавал себе отчет, что после прошлогодней катастрофы в Финляндии Красная армия едва ли могла надеяться на успех в войне с победоносным вермахтом. Поэтому эскалации на Балканах следовало избегать.

Гитлер не меньше Сталина старался уклониться от преждевременного конфликта, который ненароком мог привести к совершенно ненужному сейчас военному столкновению. Планы вторжения в СССР находились на стадии подготовки, «военные игры» для проверки этих планов еще не значились в расписании, а логистические проблемы в связи с передислокацией множества дивизий, занятых оккупацией Западной Европы, оставались нерешенными. К тому же успех вторжения зависел от внезапности: момент для атаки должен был определить сам Гитлер, а не события, неподвластные его контролю, что могло привести к провалу. Поэтому было важно, чтобы разговор с советским министром иностранных дел был выдержан в примирительных тонах — по крайней мере, внешне.

Перед встречей с Гитлером Молотов провел переговоры с Риббентропом в его служебных апартаментах, расположенных в бывшем президентском дворце, которые, по словам переводчика Гитлера Пауля Шмидта (присутствовавшего на встрече в качестве наблюдателя), были оформлены в чрезмерно вульгарном стиле. В полную противоположность своему советскому коллеге, Риббентроп не мог ограничиться одним словом там, где можно было сказать десять. Так было и на этот раз. В напыщенной речи, длившейся более часа, Риббентроп изложил свое видение будущего, в котором Советский Союз мог бы присоединиться к Тройственному пакту и получить свою долю добычи после неизбежного поражения Великобритании и расчленения ее мировой империи. Большую часть этого бессвязного монолога Молотов выслушал бесстрастно, вставив свои реплики лишь трижды. В отличие от заискивающей высокопарности принимающей стороны, он говорил с «определенной математической точностью и безошибочной логикой… и, как учитель на экзамене, вежливо поправлял Риббентропа, допускавшего огульные расплывчатые утверждения общего характера». Было ясно, что Молотов держит порох сухим для встречи с Гитлером после обеда.

Советского министра иностранных дел вместе с его командой переговорщиков и переводчиком Валентином Бережковым провели через лабиринт отделанных мрамором залов в приемную Гитлера. Это было тщательно срежиссированное зрелище в чисто фашистском стиле: «Два высоких перетянутых в талии ремнями белокурых эсэсовца в черной форме с черепами на фуражках щелкнули каблуками и хорошо отработанным жестом распахнули высокие, уходящие почти под потолок двери. Затем, став спиной к косяку двери и подняв правую руку, они как бы образовали живую арку, под которой мы должны были пройти в кабинет Гитлера — огромное помещение, походившее скорее на банкетный зал, чем на кабинет».

Молотова, хорошо знакомого с кремлевскими дворцами, не смутила эта демонстрация нацистского великолепия. Сидевший за столом Гитлер поднялся и с подчеркнутой учтивостью приветствовал посланца Сталина. Разговор начался с традиционных дипломатических любезностей: оба подчеркнули важность советско-германского сотрудничества, после чего Молотов взял инициативу в свои руки и в спокойной, но настойчивой манере начал задавать Гитлеру детальные вопросы о будущем отношений между двумя странами. В частности, он спросил: «Как обстоят дела с обеспечением интересов СССР на Балканах и в бассейне Черного моря?.. И как с этим соотносится Тройственный пакт?» Пауль Шмидт был ошеломлен: «Ни один иностранный гость при мне никогда не разговаривал с Гитлером в таком тоне». Переводчик ожидал, что фюрер вот-вот вскочит и резко прервет встречу, как уже не раз происходило в подобных ситуациях. Но вместо этого Гитлер ответил почти извиняющимся тоном: «Тройственный пакт определит положение в Европе в соответствии с интересами самих европейских стран. Именно поэтому Германия сейчас ищет площадку для сближения с Советским Союзом, где она могла бы выразить свое мнение относительно территорий, представляющих для нее интерес». Поскольку смысл такого ответа был столь же расплывчат, как и вступительные замечания Гитлера, Молотов потребовал уточнений. В одном из своих замечаний он прямо заявил, что СССР может рассмотреть возможность присоединиться к Тройственному пакту только в случае, если «к нам будут относиться как к равноправным партнерам, а не как к статистам». Гитлер не привык к таким резким вопросам и, по-видимому, не мог долго их выносить. Вскоре он, ссылаясь на угрозу британского авианалета, предложил отложить переговоры до вечера. Встреча не дала ровным счетом никаких результатов — и, разумеется, никакого авианалета не произошло.

Поздним вечером Риббентроп устроил банкет в честь Молотова. Во время ужина советский дипломат обменивался колкостями и шутками с заместителем фюрера Рудольфом Гессом и Германом Герингом, недавно повышенным в звании до рейхсмаршала. Вероятно, он не был бы столь дружелюбен, если бы знал, что несколькими часами ранее Гитлер подписал директиву № 18. Этот документ, внешне посвященный новым планам по нацификации Европы, содержал пункт, раскрывавший истинные намерения Третьего рейха:

Политические переговоры с целью выяснить позицию России на ближайшее время начаты. Независимо от того, какие результаты будут иметь эти переговоры, продолжать все приготовления в отношении Востока, приказ о которых уже был отдан ранее устно. Дальнейшие директивы по этому вопросу последуют после того, как будет представлен и одобрен общий план военной операции.

Лишь узкому кругу самых высокопоставленных генералов Гитлера было известно об этой директиве. Это был тщательно охраняемый секрет. В результате никто из агентов Москвы в Берлине не смог предупредить Кремль. Сталин совершенно не догадывался о том, что именно назревает. Если бы Молотов знал о директиве № 18, он, конечно, смог бы лучше ориентироваться в густом тумане, который постоянно напускал Гитлер, чтобы скрыть свои истинные намерения во время их второй встречи на следующий день. В реальности, обменявшись поздно ночью телеграммами с Москвой, Молотов заверил Сталина, что найдет способ «додавить [Гитлера] по вопросу о Черном море, проливах и Болгарии», но постарается избежать слов, которые могли бы поставить под угрозу пакт, созданный их с Риббентропом усилиями 18 месяцев назад. Эта попытка добиться невозможного вскоре провалилась.

Вторая встреча началась на прохладной ноте: оба участника стали уличать друг друга в нарушении пакта. Немцы упрекали Советский Союз за размещение войск в Буковине, а русские предъявляли претензии за аналогичные действия в Финляндии. На реплику Молотова о том, что советское присутствие на Буковине «никак не скажется» на отношениях между странами в целом, Гитлер не стал возражать напрямую. Вместо этого он, как будто бы стараясь вызвать сочувствие, сказал: «Советское правительство должно понять, что Германия ведет борьбу не на жизнь, а на смерть», но, пока они сохраняют дружбу, «нет на земле той силы, которая могла бы противостоять нашим двум странам». После того как Молотов, сменив тему, упрекнул Гитлера за размещение войск в Финляндии, указывая на то, что, согласно пакту, балтийские государства относятся к советской «сфере влияния», фюрер вновь дал уклончивый ответ. Но он был явно раздосадован, заметив, что любой конфликт между сторонами вокруг Балтики ляжет «пятном на германо-советские отношения и может иметь непрогнозируемые последствия». Молотов не смутился и повторил, что германское присутствие в Финляндии нарушает условия пакта.

Гитлер отреагировал на назревавшую патовую ситуацию, переключив внимание на более близкую ему тему. Великобритания, заявил он, вскоре будет разгромлена, после чего Британская империя — «обанкротившееся предприятие» — созреет для дележа. «Давайте разделим весь мир», — предложил он. Советского дипломата не зря называли «каменной задницей». В своей точной и упрямой манере он вернул разговор обратно к европейским делам и непростому вопросу о Балканских государствах и Черном море. «Я настоял на своем. Я просто измотал его», — с удовлетворением вспоминал Молотов.

Оба участника раздраженно спорили друг с другом, после чего Молотов задал вопрос, как отреагирует Германия, если Советский Союз предоставит военные гарантии Болгарии на тех же условиях, на которых Германия предоставила их Румынии. Гитлер вновь уклонился от прямого ответа, сказав лишь, что ему нужно обсудить этот вопрос с Муссолини. Молотов настаивал: Советскому Союзу нужна надежная защита от нападения «на Черном море через Дарданеллы», как это произошло с Россией в Крымскую войну и, ближе к нашему времени, во время Гражданской войны. Гитлер больше не мог этого выносить. Вновь призвав на помощь британские ВВС, он предупредил об угрозе авианалета на столицу. Встреча завершилась, а соглашение так и не было достигнуто. Это была их последняя встреча.