В серии «ЖЗЛ» к 140-летию Павла Флоренского вышла книга Михаила Кильдяшова, посвященная научным и просто человеческим подвигам одного из ключевых русских философов XX века. Публикуем отрывок из главы «Иного бытия начало», в которой рассказывается о последних днях земной жизни отца Павла.

Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.

Михаил Кильдяшов. Флоренский. Нельзя жить без Бога! М.: Молодая гвардия, 2023. Содержание

В начале 1937 года Флоренского охватили тревожные предчувствия. Об этом он писал детям: «Вот и старый стиль привел новый год. Знамения его дня меня не веселят: видел сегодня бабушку вашу — мою маму, в грустном виде; смотрел на северное сияние, величественное, но над чернейшим, вероятно тучевым, сегментом; слушаю завывания ветра. Да и все как-то тревожно и уныло».

А в это время хлопоты Екатерины Пешковой вот-вот, как в пору нижегородской ссылки, обещали завершиться успешно. Вновь от правительства Чехословакии поступило предложение принять профессора Флоренского и его семью, с обещанием создать все условия для продолжения научной работы. Но вновь принципиальный отказ из уст Анны Михайловны, неколебимая уверенность, что муж никогда не оставит Родину. Тогда Пешкова пишет прошение об «освобождении Флоренского „здесь“». На прошении появляется обнадеживающая резолюция: «4.11.1937 будет переведен на работу в Ленинград». Только в итоге в Ленинград будет не «переведен», а этапирован, и не для работы, а для...

Если всю жизнь Флоренского можно расписать сегодня буквально поденно, то о последних месяцах доподлинно и в деталях известно крайне мало. Это неведение до поры рождало самые разные версии его гибели: разное время, разные места и разные обстоятельства.

Зарезан в лагере уголовниками. Скончался на Соловках от истощения: когда из барака выносили тело усопшего, заключенные в знак истинного уважения встали на колени. Потоплен на одной из соловецких барж в период ликвидации лагеря: поднялся на борт вместо другого сидельца. Расстрелян на Поповом острове Соловков. Расстрелян на Колыме во время войны. Расстрелян сразу после освобождения из лагеря. Умер в Подмосковье в результате несчастного случая. Вызволен из заключения Вернадским и еще долго работал в засекреченных лабораториях над созданием водородной бомбы.

Действительно, в одном из последних соловецких писем Флоренский говорил сыну Кириллу о «тяжелой воде» и способах ее получения посредством медленного замораживания, просил поделиться этими соображениями с Вернадским. «Тяжелая вода» впоследствии использовалась при создании атомной бомбы, и за открытия, которые предощущал Флоренский, американский физико-химик Гарольд Юри получил Нобелевскую премию. Но, как уже говорилось, отец Павел знал, как создать оружие, способное уничтожить все, но никогда бы своими руками не запустил в мир эту смерть.

Все названные версии оказались лишь легендами, но все же многие из них правдоподобно характеризуют Флоренского: его жертвенность, мужество, провидческий ум, характеризуют отношение окружавших к нему самому.

Флоренский стал символом. Символом духовной стойкости. Родился миф о священнике, который вдруг появлялся то в одном, то в другом лагере и утешал страждущих. Колыма, 1940-е годы. Изнуренный зек падает на колени перед другим лагерником:

— Отче, я знаю, Вы Павел Флоренский. Благословите! Помолитесь о моей семье!

Человек с голубыми глазами и пшеничными волосами, не разуверяя, благословляет.

Восстанавливать последние месяцы жизни отца Павла приходится по скупым документам НКВД, путаным воспоминаниям очевидцев, где образ Флоренского порой смешивается с образами других священников и профессоров, по общим обстоятельствам лагерной жизни и этапов на материк, по хронологии реорганизации Соловецкого лагеря в Соловецкую тюрьму.

Решение об этой реорганизации приняли в июне 1937 года. Одновременно началась подготовка массовой операции по репрессированию «антисоветских элементов» на северо-западе России. Оперативный приказ Народного комиссара внутренних дел СССР гласил: «Перед органами государственной безопасности стоит задача — самым беспощадным образом разгромить всю эту банду антисоветских элементов, защитить трудящийся советский народ от их контрреволюционных происков и, наконец, раз и навсегда покончить с их подлой подрывной работой против основ советского государства». В первую очередь расстрелу подлежали «антисоветские элементы из бывших кулаков, карателей, белых бандитов, сектантских активистов, церковников и прочих, содержащихся в тюрьмах, лагерях, трудовых поселках и колониях». На всю операцию, начавшуюся 5 августа, отводилось четыре месяца. Для Соловков установили расстрельную норму в 1200 человек. Так как остров был непригоден для такого массового захоронения, лагерников, приговоренных к высшей мере, решили несколькими этапами вывезти на материк.

Флоренский был отправлен 3 декабря со вторым этапом. Расстрельный план к тому моменту уже выполнили, но ударники репрессивного труда нацелились на перевыполнение и подготовили дела на еще 509 человек. На перевыполнение требовалось разрешение лично Ежова, и оно было получено.

«В лагере ведет контрреволюционную деятельность, восхваляя Троцкого» — таково было обвинение в тюремной справке Флоренского. Уже третье, после «Посадского дела» и дела о «Партии Возрождения России», штампованное, ходульное «дело», но троцкизм тогда был самым надежным поводом для приговора к высшей мере наказания. Вряд ли кто-то вспомнил о полулегендарных встречах Флоренского и Троцкого в ВЭИ. Вряд ли восприняли как опечатку фамилию «Флоринский» из доноса соловецкого стукача, сокрытого под кличкой Товарищ: «Между Флоринским и Шашем зашел спор о начале войны. Флоринский утверждал, что предположения известного стратега и идеолога партии Троцкого, что скоро начнется война, оправдаются, — говорит Флоринский. — Это закон — война вспыхивает периодически через пятнадцать — двадцать лет...» В то время на Соловках сидел дипломат Дмитрий Тимофеевич Флоринский, от кого рассуждения о начале войны, как представляется, услышать логичнее, чем от отца Павла.

И несмотря на это, 23 ноября на справку наложена резолюция — «ВМН» (высшая мера наказания). 25 ноября особая тройка при УНКВД по Ленинградской области вы- несла приговор: «Флоренского Павла Александровича расстрелять».

По-прежнему не хочется верить в эту трагедию, в ее неотвратимость, неизбежность. Ужасаешься не только безжалостности, злобе и кровожадности всех претворивших это в жизнь, но даже нелогичности произошедшего. Советская власть — ни партия, ни НКВД — не казалась заинтересованной в смерти Флоренского: она знала цену ему, осознавала полезность его, этого человека-университета. Он не мог оказаться просто цифрой в ужасной бюрократической череде расстрелов. Он оставался персоной особого внимания. Порой кажется, что в ту пору действовала какая-то неведомая сила, потаенная структура, которую еще не обнаружили в архивных документах, не ухватили ученые, не описали в своих трудах. Кто сумел выстроить события так, что всё и все сошлись в эту роковую череду: доносы, «разоружения», дополнительный расстрел, стукачи, палачи, карьеристы?

Логика, рассудок здесь бессильны. Произошедшее невозможно измерить земной мерой. Удел Флоренского — духовная битва, самоотверженное противостояние врагу рода человеческого. Своим подвигом отец Павел сломал косу смерти, низверг лагеря и закупорил расстрельные подвалы, наложил печать на адовы врата.

Но все же, собираясь в свой последний путь, он, наверное, не думал о том, что путь последний. Говорили, что предыдущий этап, отбывший на материк, распределили по разным тюрьмам страны. Собирался в спешке, всего два часа на сборы, с кем-то обнялся, попрощался, кого-то успел ободрить словом. Уже было ясно, что труд его последних лет в соловецких лабораториях погублен. Брошенными остаются рукописи, сконструированные машины, разрознен сплотившийся коллектив. В производственных помещениях гуляет ветер. Неужели где-то предстоит снова все начать сначала?..

Последний раз прошел по острову, быть может, по той улице, которая через десятилетия станет носить его имя. На мгновение остановился там, где появится музей с отдельной экспозицией, посвященной ученому и богослову Флоренскому.

Дальше — плотная колонна. Отрешенные взгляды. Посадка на баржу. Путь по Белому морю. Кемь-пристань, пересыльная тюрьма. Прощание с морем, не только с этим, северным, а с морем вообще, со стихией, с загадкой детства: перед глазами солнце, Батум, молодая мама, живой отец.

4 декабря — спецпоезд на Ленинград. Туда, где когда-то мечтал учиться у Соловьева, куда писал письма гимназическому другу Саше Ельчанинову, куда не так давно звали работать после доклада на электротехническом съезде.

В тесном вагоне сорок два человека. Отчего-то вспомнилось служение в санитарном поезде во время войны.

Скольких исповедовал, причастил, утешил тогда. Наверняка исповедовал и утешал и теперь.

Их привезли куда-то под Ленинград. Загнали в здание, похожее на лагерный изолятор...

7 декабря коменданту Ленинградского УНКВД, старшему лейтенанту госбезопасности Поликарпову дано предписание: «прибывших из Соловецкой тюрьмы — расстрелять». Меньше чем через полтора года, накануне ареста Ежова, палач застрелится. В предсмертной записке начальнику он напишет: «За весь период моей работы в органах НКВД я честно и преданно выполнял круг своих обязанностей. Последние два года были особо напряженные по оперативным заданиям. Тов. Комиссар, я ведь не виновен в том, что мне давали предписания!; я их выполнял, ведь мое в этом отношении дело исполнительное. И я выполнял, и отвечать за это конечно было бы неправильно... И вот теперь, когда идут целый ряд разговоров об осуждении невиновных, когда я стал уже замечать, что на меня косо смотрят [и] вроде указывают пальцами, остерегаются, вроде не доверяют, будучи и так в очень нервном состоянии, и болезненном, у меня язва желудка, я совсем морально упал и пришел к выводу, что дальше я работать не могу нигде... не способный к работе, я решил уйти... Тов. Комиссар, простите за мое малодушие, поработавши столько, конечно, я не человек, я жил только работой, не знал дома. Моя последняя просьба: не обижайте жену, она больная после потери обоих ребят, у нее рак, в служебные дела я ее не посвящал и причин смерти она не знает. Прощайте».

...8 декабря 1937 года Флоренского вызвали из камеры с вещами якобы для врачебного осмотра. В комнате с тусклым светом за столом — человек в форме. Людей в медицинских халатах нет.

— Фамилия? Имя? Отчество? Год рождения?

Отрешенно ответил, не слыша самого себя.

— На этап годен.