Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Джонатан Кауфман. Последние короли Шанхая. Еврейские династии-конкуренты, которые помогли построить современный Китай. М.: Слово/Slovo, 2024. Перевод с английского Михаила Загота. Содержание
Китай оказался в руках коммунистов, а Виктор путешествовал по миру, останавливался в отелях и в своей новой штаб-квартире в Нассау, на Багамах, — там не было индивидуальных или корпоративных налогов, а мягкий климат, надеялся Виктор, позволит унять непрекращающуюся боль в ногах. Когда-то самый богатый человек на земле, он потерял около полумиллиарда долларов — примерно столько стоили принадлежавшие ему здания и компании, захваченные в Шанхае коммунистами. Его родственник Люсьен Овадья наблюдал за успехом Лоуренса Кадури в Гонконге и посоветовал Виктору оставить за собой привлекательную гонконгскую собственность и даже что-то к ней добавить. Но Виктор отказался и гонконгские активы продал. С Китаем было покончено. «Виктор всегда принимал неправильные решения, в неправильное время и в неправильном месте», — заметил Морис Грин, работавший на Виктора в Шанхае и перебравшийся в Гонконг, чтобы открыть там собственный бизнес.
На Багамах Виктор построил уменьшенную тропическую версию своей былой шанхайской империи. Он купил пятиэтажное здание из розового камня и назвал его Дом Сассунов. Основал страховую компанию и другие инвестиционные структуры, как до этого в Шанхае. Несколько его бывших сотрудников обосновались на Багамах — работать под его началом и здесь. Он часто навещал фотомагазин в Далласе, штат Техас, где удовлетворял свою страсть, покупая последние новинки фотооборудования. Тратил десятки тысяч долларов на посещение конюшен, аукционов, где продавали скакунов, изучал их родословную. Держал скаковые конюшни с тренерами в Лондоне и Ирландии, а с мая по сентябрь жил в Англии, следя за скачками.
Ему перевалило за семьдесят, и он поддерживал отношения с сестрами Сунь, в свое время взявшими сторону националистов. Бывая в Нью-Йорке, он за ланчем в «21» или во «Временах года» встречался со своей бывшей любовницей Эмили Хан. Они обсуждали перемены в Китае, о которых знали из прессы. «Китайцы все больше ненавидят коммунистов», — писал он ей.
Во время одной из поездок в Нью-Йорк он попал в больницу — смещение межпозвоночного диска. Ему потребовалась коляска. Свою нью-йоркскую сиделку он уговорил перебраться на Багамы. Ее звали Эвелин Барнс. Эта невысокая тридцатилетняя блондинка родом из Далласа поразила Виктора своей энергией. Себя она называла «простолюдинкой с юга», а про Виктора говорила подругам, что он моложе своих лет. Они соединились, стали устраивать вечеринки для друзей. Он любил сидеть на большой террасе своего дома в Нассау, откуда к пляжу и бассейну вела небольшая лестница, сам готовил коктейли и всегда пребывал в отличном настроении.
Виктор редко говорил о Китае, и всякий раз с чувством горечи и потери. Одна из племянниц Барнс, Эвелин Кокс, перед поступлением в колледж приехала погостить к своей тете и Виктору. И однажды Виктор ей сказал: за его голову китайцы объявили вознаграждение. Он никогда туда не вернется. Он рассказывал ей об антисемитизме, с которым пришлось там столкнуться. Он устраивал лучшие в Шанхае вечеринки, но не всегда получал приглашения на похожие вечеринки от других. За ужином он вспоминал о друзьях, которые спасались от коммунистов на лодках, а солдаты стреляли им вслед из автоматов. Виктор уехал до пришествия коммунистов, но они захватили его собственность, а если что-то и удалось продать, то за бесценок. Кокс видела, что эти воспоминания даются ему нелегко. «Его мир во многом изменился, — вспоминала она. — У него уже не было влияния, к какому он привык. Даже представить себе не могу, что он чувствовал, когда уезжал из Шанхая в последний раз... Рушились все твои надежды и мечты, все, что ты построил, все, во что ты так долго вкладывал душу».
Когда ему было далеко за семьдесят, Виктор вступил в брак со своей сиделкой, Эвелин Барнс. Ее семья решила, что он таким образом решил отблагодарить ее за уход и заботу, обеспечить ей безбедное существование. Виктор в свойственной ему манере отшутился: «Я разочаровал слишком многих женщин», — сказал он.
Незадолго до смерти Виктор посетил своего адвоката в Нью-Йорке — привести в порядок завещание. Выйдя от него, Виктор сказал племяннице: «Дорогая, хочу, чтобы ты знала: я оставил тебе какую-то сумму, но ты должна дать мне два обещания. Во-первых, никогда не держи все яйца в одной корзине. Во-вторых, никогда не вкладывай деньги в дело, которое сулит быстрое обогащение».
Потом он взял с нее и третье: «Обещай, что никогда не поедешь в Китай».
В августе 1961 года восьмидесятилетний Виктор скончался от сердечного приступа. Он занимался строительством нового дома в Далласе. На вестибюль парадного входа открывался вид с галереи — такая же украшала его летнюю резиденцию, когда-то построенную в Шанхае.
Отец Лоуренса Элли, чтобы подчеркнуть свои влияние и престиж в Шанхае, построил Мраморный дворец. Лоуренсу уже принадлежали два лучших отеля в Гонконге — роскошный «Пенинсула» и «Рипалс Бей», — а также семейный анклав на Холме Кадури и загородный дом с пляжем. Чтобы увековечить память о себе, он решил построить большое коммерческое здание. Оно заменит устаревший четырехэтажный особняк в колониальном стиле с верандами на гонконгской набережной, где семьдесят лет назад делал первые шаги в бизнесе его отец и где с тех пор располагалась штаб-квартира семейства Кадури. Новый небоскреб станет самым высоким зданием в Гонконге, он будет отделан полированной бронзой. Там разместится частный музей изделий из яшмы и слоновой кости, а на самом верху будет квартира для сына Лоуренса, Майкла — после учебы в Европе он возвращался в Гонконг, чтобы пройти необходимую подготовку и унаследовать семейный бизнес.
Строительство началось в середине 1960-х годов, когда в Китае царил хаос.
У шанхайского миллионера-капиталиста Жун Ирена, в 1950-е годы признавшегося в своих экономических «преступлениях» в вестибюле отеля «Катай», дела в коммунистическом Китае поначалу шли неплохо. Его назначили вице-мэром города, ответственным за промышленность. Но в конце 1950-х годов Мао сверг Жуна и многих других, начав решительное наступление на своих противников, выходцев из «старого Китая». Землевладельцев наказывали, интеллигенцию унижали. Мишенью стал и Шанхай. При том, что это был самый богатый город Китая, а его заводы производили более половины внутреннего валового продукта страны, коммунистическое руководство по-прежнему с подозрением относилось к тем, кто вырос в тени Мраморного дворца и отеля «Катай». В какой-то момент даже обсуждался вопрос об отправке всех местных жителей в село на «перевоспитание». Программа «Большого скачка» Мао обернулась катастрофой, вызвавшей повсеместный голод. Многие китайцы на юге страны выжили только потому, что родственники из Гонконга тайком слали им продовольствие. Позже чиновники признали: в первые тридцать лет правления коммунистов от преследований так или иначе пострадали сто миллионов человек.
«Культурная революция» только усугубила положение. После провала «Большого скачка» другие лидеры Китая отодвинули Мао на второй план и взялись за экономические реформы. Мао решил нанести ответный удар и развязал «культурную революцию», призванную свергнуть его противников с помощью радикально настроенной молодежи. Парадоксально, но центром для этой борьбы он выбрал Шанхай, подальше от пекинских конкурентов. Жена Мао Цзян Цин создала там мощный штаб из радикалов — сторонников Мао. Они сместили с поста Жун Ирена, отправили его в ссылку и стали заигрывать с такими политическими фигурами, как мадам Сунь Ятсен.
Молодые сторонники «культурной революции» давали улицам и домам новые названия. Нанкин-роуд, построенную Сайласом Хардуном, лучшую торговую улицу в Китае, переименовали в Дорогу антиимпериализма. Река Хуанпу, по которой в свое время к Банду причалили суда с Сассунами и другими иностранцами, стала Антиимпериалистической рекой. Красные радикалы — хунвейбины — сорвали с фасада отеля «Катай» его логотип. Они грабили городские кладбища, включая еврейское, где были похоронены Элли и Лора, уничтожили их надгробие, установленное Хорасом. Толпа набросилась на британское консульство в нескольких кварталах от «Катая», ворвалась на его территорию и разукрасила стены здания и портрет королевы лозунгами, проклинающими британцев и восхваляющими Мао. Толпы хунвейбинов, старшеклассников и студентов, носились по всему Шанхаю, жертвами их нападения стали десять с лишним тысяч граждан, одиннадцать человек были убиты. Еще семьсот семь покончили жизнь самоубийством.
«Культурная революция» перебросилась и на Гонконг. Все началось с забастовки на фабрике искусственных цветов. Демонстранты окружили административное здание и стали декламировать цитаты из красных книжечек Мао. В июне прошла всеобщая забастовка. Народ взбунтовался, погиб пятьдесят один человек. Было взорвано двести пятьдесят бомб, еще полторы тысячи взрывных устройств удалось обезвредить.
Вполне понятно, что Лоуренс Кадури взял сторону британских властей и колониального правительства. Когда левые в China Light and Power объявили забастовку, свои энергетические установки Лоуренс закрывать не стал, а бастующих уволил. И строительство новой электростанции продолжалось без перерыва.
Дом на холме в Коулуне, где жили Кадури, находился неподалеку от школы, учителя которой поддерживали хунвейбинов. Каждое утро Лоуренс с семьей слышали, как старшеклассники маршируют и скандируют лозунги. В квартале было так опасно, что жившие там сотрудники американского посольства перебрались на другую сторону гонконгской гавани. Люди с тревогой смотрели на китайскую границу с Гонконгом — вдруг хунвейбины ее перейдут и захватят колонию? Волнения нарастали, и британцы мобилизовали войска. Британские чиновники предупредили Лоуренса: если китайцы перейдут границу, войска смогут удержать Гонконг не дольше восьми часов. Однажды Хорас выехал из конторы на своем «роллс-ройсе» и был встречен воинственной толпой, люди перекрыли улицу и размахивали флагами. Это были сторонники коммунистов. Хорас не растерялся, высунулся из окна и сказал, что хочет купить несколько флагов. Протестующие согласились и позволили ему проехать.
Неужели истории суждено повториться? Неужели Гонконг, подобно Шанхаю, падет под натиском коммунистов?
Лоуренс созвал всю семью, включая прилетевшего из Европы сына Майкла. Они собрались во временной семейной конторе, рядом с еще не достроенным небоскребом, смотревшим на гавань, где Кадури планировали разместить свою штаб-квартиру. Здание высотой в двадцать четыре этажа уже было видно из любой точки города. Два Боинга 707 стояли наготове, чтобы доставить в Гонконг бронзовые панели для внешней обшивки здания. Но из-за беспорядков, вспыхнувших в Гонконге и в Китае, Лоуренс сомневался: продолжать ли строительство? Кадури мучили тяжелые воспоминания — бегство из Шанхая и потерянные миллионы. От дорогостоящей облицовки можно отказаться, тогда здание будет отделано сталью и бетоном, не отличаясь от остальных.
«Обычная облицовка обойдется намного дешевле, — сказал Лоуренс. — Послушайте, я не ясновидящий, о будущем можно только гадать. Сам я уверен, что все будет хорошо. Но я хочу знать ваше мнение». Решение должно быть единогласным.
Семья решила продолжать строительство. «Гонконг — это резиновый мяч, — сказал Лоуренс. — Чем больше падает, тем больше отскакивает назад». Обычно строители работали в дневное время. Лоуренс распорядился не прерывать работу и ночью. Чтобы закрепить облицовку, требовались сварочные работы, и теперь всю ночь из здания и с крыши вылетали искрящиеся дуги. Лоуренс сказал: путь весь Гонконг видит, что «Кадури продолжают работать».
Через несколько недель Лоуренс узнал, что на Гонконг движется народно-освободительная армия. Американцы со спутника сделали фото китайской границы, около которой скопились батальоны солдат. По Гонконгу поползли слухи — Китай готовится к вторжению. Майкл связался с другом из американского посольства и получил доступ к фотографиям. Об увиденном он сразу рассказал отцу. Коммунисты строили фортификации, но они были развернуты в противоположную сторону — не для вторжения в Гонконг, а чтобы защитить его от вышедших из повиновения военных или хунвейбинов.
На сей раз опасность обошла Гонконг стороной.