Долгая счастливая жизнь. Инструкция для начинающих. Ред. -сост. С. Дединский, Н. Рябчикова. СПб.; М.: Подписные издания; Искусство кино, 2021. Содержание
Я. Варшавский, «Комедия ошибки»
«Экран», 1966—1967. М.: Искусство,1967.
Если зрители плохо приняли фильм бесталанного человека — бог с ним, с фильмом. И с его автором. Беда, если его приняли хорошо. Но когда не принимают фильм человека талантливого — надо задуматься, что тут произошло. Есть причина для огорчений и повод для размышлений.
Фильм Геннадия Шпаликова «Долгая счастливая жизнь» не принес мне зрительской радости. А сценарий нравился, и автор нравится — отличное у него писательское зрение, и слух, и осязание, словом, все органы восприятия мира, позволяющие радостно ощущать жизнь.
Это отличительное свойство его кинематографического таланта: какое-то первичное, безотчетное, «языческое» ощущение жизни — счастья; оно окрасило все сценарии молодого кинодраматурга, заполняет их собой.
Помните фильм «Я шагаю по Москве», поставленный Г. Данелия по сценарию Г. Шпаликова? Он был странно похож и непохож на фильм Марлена Хуциева «Мне двадцать лет» (где Г. Шпаликов — соавтор сценария), контрастировал ему, как шутливое скерцо — драматической части симфонии.
В сценарии «Долгая счастливая жизнь» играла та же обаятельная молодая интонация и пробивался иной, очень необходимый для художественного и интеллектуального развития мотив: обращение к героям с приглашением пораздумать о многом, повзрослеть. Но и об этом сценарий говорил улыбчиво, без нравоучения, чтобы никто не помрачнел от глубоких мыслей...
Я был убежден — Геннадий Шпаликов написал комедию. Умную комедию — без «хохм» и перепутанных телеграмм. Комедию о том, как приходит первый день взрослости. Разумеется, я обозначаю эту тему очень приблизительно — тезисное определение темы противоречило бы манере автора. Здесь авторская мысль излагалась неназойливо, в подтексте, словно бы это и не мысль вовсе, а так, некое ощущение, предчувствие — промелькнуло, и нет его...
Радостное самочувствие героев и их автора пронизывает уже первые строки сценария, где точно и ясно выписан торжественный предзимний пейзаж, наполняющий души персонажей могучим ощущением великолепия бытия. В такой час и герой, и героиня — еще не познакомившись друг с другом — испытывают одно и то же чувство: не когда-нибудь потом, а сегодня, сейчас необходимо быть счастливыми...
И события помогают герою и героине: следует веселая встреча в автобусе, идущем из тайги в новый городок, затем отличный вечер в театре, где играют «Вишневый сад» и где милый чеховский Петя Трофимов так же восторжен: «Верьте мне, Аня, верьте. Мне еще нет тридцати, я молод, я еще студент!.. Я предчувствую счастье, я вижу его!»
В этой, как говорится, обстановке они очень понравились друг другу — Виктор и Лена, то есть (это звучит более значительно) он и она.
Еще бы — оба смелые, прямые, испытавшие свои силы, не обремененные раздумьями о том, как и зачем живешь. Они обаятельны — он и она. И живут, в общем, как хотят, и предрассудками не связаны, и работы не боятся — отличные современные ребята. Сколько в них простого душевного и физического здоровья и как полноценно ощущают они право на счастье!
Но именно радость-то и сыграла с ними злую шутку. Таков предмет этой комедии. Напомню, как все случилось. Сначала они попали (и это вполне естественно) под гипноз природы. Потом вместе пели в автобусе, и уже не хотелось, чтобы дорога быстро кончилась. А впрочем, в свежем новом городке им еще лучше — здесь приходит дивное безалкогольное опьянение.
В такой вечер даже в кресле парикмахера можно испытать прилив восторженности, безотчетной, трудно объяснимой: «А мастер уже взбивал горячую пену, пробовал на ремне бритву, и Виктор улыбнулся вдруг, сам того не желая, от всей обстановки, в которую он попал, от блеска зеркал, от вальса по радио, от вида собственной бороды и еще неизвестно от чего. Бывает, радость охватывает человека, а он и не знает, в чем тут дело, что тому причиной — молодость, душевное здоровье? — все так, но есть в этом и безотчетное: радость, и все счастье, минута».
Как умно перечислены все слагаемые: тут и прелесть физического бытия, и ритм вальса, в котором теперь закружится Виктор, и, конечно, «безотчетное».
Так же наблюдательно и трезво (это уже авторская позиция!) прослеживает драматург в своем сценарии, каким образом опьянела и закружилась в вихре вальса Лена. Сначала Виктор подхватил песню, которую она слишком самоуверенно запела в автобусе, и тем выручил ее — тут Лена почувствовала первую, пусть самую простейшую благодарность; вот и следующая — за то, что парень уже сам всерьез захвачен песней. «И еще чем-то, что возникло на это короткое время между ним и незнакомой девушкой, и хотя, может быть, ничего между ними и не возникло, но ему показалось что-то, чему соответствовал припев. А кто его знает, как это получается?»
То, о чем поется в припеве знаменитой песни Исаковского — «а кто его знает...», — здесь с юмором развернуто в сценарной форме. Здорово!
«Ясно, ясно, что дело идет к комедии», — думал я, углубляясь в изящно выполненный сценарий. А тут еще вспомнилась беседа с одним молодым социологом, рассказывавшим, что случайные браки стали бедствием во многих странах мира, и неизвестно, как с ними бороться...
Как бороться? Конечно, прежде всего с помощью иронии!
...Автор сценария мягко, иронически возвращается к излюбленному своему мотиву — мотиву безотчетной радости жизни. Но на этот раз он остерегается и остерегает: как бы безотчетная радость не принесла славному Вите и очаровательной Лене неожиданную печаль.
И в самом деле — ведь приносит! Ах, какая нелепая история произошла с милыми ребятами! Вечером все казалось прозрачным, как лес поздней осенью, — надо взять друг друга за руки и идти дальше вместе, не оглядываясь, — вот оно, счастье... А утром Витя с ужасом замечает, что вальс кончился, ему хочется домой, к своим, в Куйбышев; а вот Лена еще не очнулась, не пришла в себя после вчерашнего чудесного головокружения и притащила трехлетнюю дочку знакомить с предполагаемым мужем, и готова в путь. Кошмар! Бежать надо, решает Виктор.
И правильно решает, потому что действует в комедии, очень хорошей, тонкой комедии. Так бы серьезно и иронически и играть и снимать этот сценарий — настоящую комедию ошибки, ошибки чувств. Тем более что история быстро окончилась, не перейдя в трагедию.
...Но если это комедия, то почему на экране она так скучна? А потому, что «комедия ошибки» произошла и с автором. Он не понял, что написал. И как режиссер внес в фильм скучную многозначительность. Правда, здоровое чутье время от времени возвращает его на верный путь — так, например, он юмористически ставит эпизод утренней трезвости, когда вокруг Вити граждане, непричастные к совершившемуся вечером и ночью, делают физзарядку. А до и после этого эпизода — паузы, паузы как разводья...
Но разве может автор не понять собственное произведение?
Да, так бывает. Совсем нередко автор думает, что написал трагедию, а на самом-то деле получилась комедия — или наоборот.
И критик может разделить с автором его ошибку, не понять, что произошло в этот чудесный вечер. И, подобно Леночке, горько упрекать Витю и даже жалеть его — напрасно, мол, сбежал от своего счастья.
Будет вам, в самом деле! И Витя умно сделал, что сбежал вовремя от «обездоленной», и вовсе она не обездоленная (слово то какое старорежимное!). Все будет хорошо! Вслушайтесь-ка в музыку названия: «Долгая счастливая жизнь». Это говорится и c улыбкой, и в утешение Вите и Лене: все еще впереди — и настоящее счастье, и настоящие огорчения, — если, конечно, повзрослеть и, прости господи, поумнеть.
Впрочем, Г. Шпаликов может поддержать не меня, а именно И. Левшину. Он может с презрением отмести мою гипотезу, будто им написана комедия. «А баржа среди цветов? Это же поэтический образ!» — может сказать он. И в статье И. Левшиной говорится: «Сфера образного поэтического мышления...» — и так далее в этом роде.
Тут я должен напомнить вот о чем: поэзия — не расплывчатость мысли, а ее сжатие под самым высоким давлением, не размытость формы, а ее почти сверхъестественный лаконизм, не многозначительное, то есть неопределенное разглядывание всего, что вокруг, а ошеломляющее постижение жизни, ее комедий и трагедий.
В последнее время все не сложившееся, невнятное, «размытое» на экране часто стали называть кинематографической поэзией. Не надо так неосторожно обращаться с серьезными словами.
Мнимо поэтическая форма нередко теперь нарушает контакты экрана со зрительным залом — а это стало озадачиваемой проблемой.
Удостоверение «Ленфильма» № 311 режиссера-постановщика на имя Геннадия Шпаликова, 1966. «Литфонд»
Г. Капралов, «Талант, фантазия, экран»
«Правда», 1968, 7 июля.
<...>
Тревога старого мастера
Творческая неудача одаренного автора особенно огорчительна. К неудовлетворенности и разочарованию, которые приносит «несостоявшееся» произведение, примешивается еще и досада от сознания, что все, как говорится, могло быть иначе. И здесь начинаются размышления о том, где и что было упущено, как и почему недоработано.
Тот, кто видел картину «Долгая счастливая жизнь», помнит, что она похожа на некий эскиз, набросок, разработку материалов к будущему произведению, но никак не на завершенное творение, с каким выходит к широкому зрителю серьезный автор.
В сценарии были свежие эпизоды, живые зарисовки «с натуры», порой тонко переданная атмосфера действия. Были намечены и характеры: одинокой молодой женщины с ребенком, которая, несмотря на свой печальный жизненный опыт, встретив на первый взгляд хорошего, с открытой душой человека, тут же безоглядно решает идти за ним «на край света»; самого героя, возможно и неплохого парня, который, однако, не ощущая никакой личной ответственности за сказанное, может бездумно, легко, в буквальном смысле слова бросаться фразами вроде: «Главное — это искать что-то светлое, правильное. А то потом мучительно больно за бесцельно прожитые годы».
Но, уловив некую жизненную коллизию, драматург не объяснил ее, не проанализировал глубоко, не извлек из нее нравственно-философского «корня», и почти полуторачасовой фильм свелся, по сути дела, к несложному назиданию: «Не доверяйся первому встречному. Не бросай слов на ветер».
Но неужели же никто не заметил незавершенности сценария до того, как началась постановка фильма? Оказывается, были люди, которые сказали обо всем весьма недвусмысленно.
«От этой картины ничего не останется ни в сердце, ни в уме зрителя, — с горечью говорил один из старейших мастеров кино — Фридрих Эрмлер на Художественном совете студии „Ленфильм“. — Сценарий настолько легковесен, что передо мною встает неумолимый вопрос: неужто мы вправе заниматься и таким баловством?.. Государство щедро предоставляет в наше распоряжение миллионы, ожидая от вас добрых дел. Всегда ли мы это понимаем?.. Какое счастье, когда ты можешь с чистой совестью сказать товарищу „добро“, и как тяжело, когда совесть коммуниста, художника требует иного...»
Взяв слово на том же совете, Г. Шпаликов заявил, что для него «было очень важно» выступление Эрмлера. Насколько же в действительности это было для него «важно», показала дальнейшая работа молодого кинематографиста: в сценарий не было внесено существенных изменений, он не был развит и обогащен. <...>
Главную беду сценария «Долгая счастливая жизнь» Эрмлер определил как «безмыслие». Однако Шпаликова взял под защиту драматург А. Володин. Заканчивая свое выступление, он сказал: «Современный кинофильм может обойтись и без расхожей проблемы, которая была ясна зрителям и до начала сеанса». Что ж, взятая сама по себе, эта мысль правильна: аксиома не требует доказательств. Ну, а если и доказывать нечего?
От ответа на этот вопрос Володин по существу уклонился, а вскоре в какой-то мере повторил неудачный эксперимент своего коллеги, поставив по своему сценарию фильм «Происшествие, которого никто не заметил».
Оба сценария — и «Долгая счастливая жизнь», и «Происшествие, которого никто не заметил» — были поставлены сценаристами, которые до этого режиссурой не занимались. Это была их первая самостоятельная режиссерская работа. Но обоснованы ли были в тот момент эти дебюты? Почему именно не реализованные до конца замыслы должны были быть перенесены на экран самими авторами? Не потому ли, что опытные режиссеры потребовали бы прежде всего существенной доработки сценариев? И не сказалась ли здесь также наметившаяся за последнее время печальная тенденция общей недооценки режиссуры в кинематографе? Речь идет не о том, чтобы лишить иного кинодраматурга возможности самому встать за кинокамеру (конечно, если автор имеет основания для этого). Речь идет о легковесном подходе к режиссуре, как ремеслу, которым якобы может заняться любой желающий. Эта тенденция уже нанесла немалый урон нашему кинематографу, вызвав к жизни поток профессионально слабых картин, которые, может быть, и доставили некую радость их создателям, но привели в уныние миллионы зрителей. <...>
Песня
(для кинофильма «Долгая счастливая жизнь»)
Музыка В. Овчинникова
Слова Г. Шпаликова
1. А снег над полями белый.
Медленный, первый снег,
Он летит еще несмело —
День на глазах померк. Ты зима большая,
Как тебя пережить.
Зима не помешает
Крылья у птиц сложить. Белыми полями
Я уходил не раз.
Зима идет за нами
И догоняет нас.
2. Встретит меня — не встретит
Девушка у огня;
Только ветер, зимний ветер
В путь проводил меня.
Да еще синица
У порога ждала,
Она давно узнала
Все про мои дела.
Слышала синица
Все про тебя одну,
Про все мои тревоги,
И про мою вину.
3. Что мне слова любые,
Если они — слова?
Про нее мне скажет ветер
И промолчит трава.
Звезды над полями
Молча укажут путь...
...И я стою у дома,
Как мне ее вернуть...
И волной соленой
Сердце сожмет в комок
Платок ее зеленый,
В белых цветах платок...
4. ...А утром меня разбудит
Голос веселый твой,
И дорога полевая
Зашелестит травой.
Лето молодое,
Солнечные стога.
В моей руке, качаясь,
Дремлет твоя рука.
И слова простые
Мне прозвучат в ответ —
А ты меня простила?
— Ты улыбнешься: — Нет.
Март 1966 г.