Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Эрнесто де Мартино. Магический мир. Введение в историю магического мышления. М.: АСТ, 2025. Перевод с итальянского П. Соколова, Ю. Меньковой. Содержание
В ареале, охватывающем (по крайней мере, согласно имеющимся в нашем распоряжении свидетельствам) арктическую и субарктическую части Сибири, Северную Америку и Меланезию, у местных жителей встречается особое психическое состояние, в которое они впадают так часто, как будто предрасположены к нему от природы. Это состояние, которое у малайцев называется latah, у тунгусов — olon, у юкагиров — irkunii, у якутов — amurak, у коряков — menkeiti, у айнов — іtu, наблюдали и описывали многие авторы. Согласно описанию, которое мы находим у сэра Хью Клиффорда, в состоянии latah туземец на более или менее длительное время и с разной силой утрачивает единство собственной личности и автономию своего «я» и, стало быть, теряет контроль над своими действиями. В этом состоянии, наступающем под воздействием сильной эмоции или какого-то неожиданного события, субъект становится подвластен любым внушениям. Если внимание человека-latah привлечет колыхание ветвей под действием ветра, он будет пассивно вторить их движениям. Двое в состоянии latah, застигнутые врасплох внезапным шумом, вдруг начали проявлять обоюдный миметический автоматизм, когда каждый из них около получаса подражал жестам другого. Если начать снимать с себя одежду, latah разденется; если поднести руку к огню, latah обязательно сделает то же самое. Если верить Клиффорду, все взрослые меланезийцы склонны впадать в состояние latah. У тунгусов аналогичное состояние местные жители называют olon, от чего происходит слово «олонизм», которым это состояние обозначал Широкогоров. Иногда тунгусы намеренно пользуются склонностью своих соплеменников впадать в состояние olon и вводят таких людей в ступор при помощи определенных движений, которым olon пассивно начинает подражать. Это становится предметом забавы и развлечением. Широкогоров однажды наблюдал следующий эпизод. Некий человек, склонный к впадению в olon, ел просо в обществе своих соплеменников, и один из них привлек к себе его внимание, делая вид, будто набивает рот просом до самой глотки. Тот человек тотчас же впал в состояние эхокинезии, которое представляет собой одну из наиболее ярких отличительных черт состояния olon, и принялся подражать первому, набивая рот просом, пока не начал задыхаться. Чтобы вырваться из-под власти внушения, olon бросился бежать, а вся честная компания разразилась смехом. Другой пример: в компании маньчжуров один человек ни с того ни с сего дал другому подзатыльник, а тот автоматически ударил таким же манером своего соседа. Самое сильное притяжение проявляется в реакции людей, которые не знают «меры» и в состоянии olon, теряют контроль над собой и начинают неистовствовать, что немало веселит окружающих, особенно если это женщина или старик. Интересный случай олонизма приводит В. Л. Приклонский. Однажды во время парада третьего батальона забайкальских казаков одно подразделение, состоявшее целиком из местных жителей, внезапно впало в состояние olon: вместо того, чтобы исполнять приказы полковника — он был русским, — солдаты принялись эхолалически повторять его команды. Полковник, естественно, взбесился и начал осыпать подчиненных бранью, однако те, оставаясь в том же состоянии, стали повторять за ним и его ругательства. Широкогоров добавляет, что этот феномен «благодаря своей простоте и потенциальной всеобщности может воспроизводиться в независимых друг от друга этнографических условиях» не просто в силу взаимного общения народов, а вследствие того, что он укоренен в «нормальном психоментальном устройстве человека».
Анализируя состояние олонизма, мы можем наблюдать в нем присутствие, которое отрекается от себя, не получая ничего взамен. Все происходит так, будто бы хрупкое, ничем не гарантированное, лабильное присутствие не может сопротивляться шоку, вызванному определенным эмоциональным содержанием, оно не находит достаточной энергии, чтобы удержаться при столкновении с ним, сделав это содержание для себя понятным, распознав его, подчинив себе и заключив в сеть определенных отношений. Таким образом, это содержание утрачивается в качестве содержания присутствующего сознания. Присутствие тяготеет к тому, чтобы зафиксироваться на определенном содержании и не может выйти за его пределы, а потому исчезает и отрекается от самого себя как от присутствия. Размывается различие между присутствием и миром, который сам предстает теперь как присутствие: субъект, вместо того чтобы слышать или видеть шум листьев, становится деревом, листья которого колышутся от ветра; вместо того чтобы слышать слово, он сам становится словом, которое слышит, и т. д. Так как присутствие лишено какой-либо различительной функции, в его содержании также нет никакого внутреннего различия: это представление, которое не может удержаться от того, чтобы не претвориться в действие; репрезентация колышущейся листвы неизбежно преображается в зримое действие колыхания; репрезентация определенного звука неотвратимо влечет за собой эхолалическое его повторение. В этом психическом состоянии, когда присутствие действует как эхо мира, всегда может оказаться, что другое присутствие завладеет первым и станет средоточием его деятельности: так формируется то, что Шелер называет «аффективным гетеропатическим смешением». В общем смысле состояние олонизма следует сравнивать с состоянием амок, распространенным среди практически всех малайских племен. В состоянии амок утрата присутствия приобретает другую форму: при столкновении с неожиданными эмоциями, внезапным испугом, страхом смерти и другими подобными жертва попадает в водоворот движений, под власть неудержимых импульсов. Жертва безостановочно подпрыгивает, хватается за оружие, носится сломя голову, бьет и убивает каждого встречного на своем пути, даже если это ее собственный отец.
Психические состояния olon, latah, амок, представляющие собой распад присутствия и возникновение слитной общности или высвобождение неконтролируемых импульсов, не имеют как таковые ничего общего с магизмом как определенной культурной формацией. Негативный факт хрупкости присутствия, его потерянности и самоотречения по определению несовместим с любой культурной формацией, которая всегда подразумевает позитивный модус отношения присутствия к миру, а значит, опыт, драму, проблему, развитие действия, его результат. Однако олонизм заключает в себе также один аспект, который отражает важный и способный к культурному преобразованию элемент. Прежде всего, в приведенных случаях человек, охваченный состоянием олонизма, оказывает ему видимое сопротивление. Он не приемлет собственной лабильности, не поддается ей пассивно и реагирует на нее. Его мучит особого рода тревога, и эта тревога выражает волю пребывать в качестве присутствия перед угрозой небытия. Лабильность становится, таким образом, проблемой и требует защиты и спасения: человек стремится вернуть целостность своему присутствию, которое находится под угрозой. Йохельсон сообщает, как однажды некий казак заразил олонизмом старуху, заставив ее бежать вслед за ним. Бедная старуха, будучи не в силах избавиться от наваждения, тащилась за ним с воплями «Хватит! Хватит!», безуспешно пытаясь остановиться. В вышеупомянутой истории с набиванием рта жертва спасалась бегством. Иногда такая самозащита может быть яростной: тот же самый Йохельсон рассказывает, как одна женщина, чтобы избавиться от непреодолимого воздействия, схватила нож и отправилась на поиски того, кто привел ее в это состояние олонизма. В этом случае мы сталкиваемся с первым наброском драмы, создавшей мир магии во всем многообразии его культурных тем. В действительности простое крушение присутствия, растворение всех различий, высвобождение неконтролируемых импульсов представляют собой лишь один из двух полюсов магической драмы — другой полюс образован моментом спасения присутствия, которое хочет быть-в-мире. В результате этого сопротивления присутствия, стремящегося быть-в-мире, крах присутствия становится угрозой, предстающей в облике особого рода тревоги: работая с этой угрозой, присутствие открывается задаче своего спасения посредством создания определенных культурных форм. Присутствие, разрушающееся без какого-либо восполнения, еще не создает из себя магический мир; когда присутствие спасено и консолидировано, когда оно больше не отдает себе отчета в собственной лабильности, магический мир уже исчез. В отношении двух моментов, в противостоянии и конфликте, которые из этого происходят, магический мир проявляет себя как движение и развитие, разворачивается в многообразии культурных форм, выходит на подмостки человеческой истории. В доказательство сказанного мы рассмотрим теперь основополагающие магические темы.
По сообщению А. К. Хаддона, один турик (Борнео) отказывался расстаться с некими камнями, по форме напоминающими крючок, потому что они «держали» его душу и не давали ей покинуть тело. Эту небольшую психологическую зарисовку, в простоте своей достаточно показательную, можно считать введением в одну из культурных тем магического мира, тему угрозы утратить собственную душу и спасения ее от этой угрозы. Очевидно, для лучшего понимания нам следует осторожно относиться к идее непосредственности и негарантированности присутствия при анализе объекта: нам следует остерегаться того, чтобы в нашей интерпретации не проявился тот смысл, который выражение «потерять собственную душу» может иметь для сознания, прошедшего через христианский опыт. Это сознание считает «грехом» впадение в состояние ограниченности и конечности со стороны именно индивидуальной отдельности: душа теряется в той мере, в какой мы воспринимаем нашу индивидуальность как данность, или, вернее даже, в той мере, в какой мы позволяем себе замкнуться в конечности этой данности, пассивно уступая «соблазнам плоти». Однако весь этот сложный исторический мир опыта и моральных расчетов предполагает индивидуальную отдельность, восприятие себя как единой данности и отражает возникновение — на уровне сознания — проблемы значения и ценности этой данности. Однако в магическом мире то, что на этой стадии является предпосылкой, остается проблемой. В магическом мире душа может потеряться в том смысле, что в реальности, в опыте и в представлении она еще не является данной, а представляет собой хрупкое присутствие, которое (образно выражаясь) мир рискует поглотить и профанировать. В магическом мире индивидуация является не фактом, а исторической задачей, а «вот-бытие» остается реальностью, которую необходимо создать. Из этого происходит комплекс опытов и представлений, защитных мероприятий и практик, которые отражают, с одной стороны, момент экзистенциального магического риска, а с другой — момент спасения посредством культуры, из драматической полярности которых возникает исторический мир магии. Собственное личное присутствие, «вот-бытие», душа «сбегает» из своего вместилища, оно может быть «похищено», «украдено», «съедено» и так далее; оно может быть птицей, бабочкой, дыханием; оно может быть «разделено», или «воссоединено», или «удержано», «зафиксировано», «локализовано». Турик, считающий, что он может удержать свою душу в камнях, по форме напоминающих крючок, вовсе не был жертвой суеверий и ложных страхов: в историческом мире, в котором «вот-бытие» подлежит угрозе небытия, небытие оказывается серьезным вызовом, как в случае с latah, безвольно подражающим колыханию листвы. Может также оказаться, что собственная «душа» человека, т. е. существование в качестве присутствия, будет захвачена другими и подпадет под действие внушения, как в случае со старухой-юкагиркой, вынужденной бежать вслед за казаком. Благодаря своим искривленным камням, образам и чувствам, которые они вызывают (например, образа крюка), турик освобождается от своей тревоги или, по крайней мере, справляется с ней и ослабляет ее, достигая таким образом спасения не менее реального, чем сама угроза. Если верования и практики туриков кажутся «суеверными», это происходит от того, что мы ошибочно (антиисторически) соизмеряем их с определенным и гарантированным «вот-бытием» нашего культурного мира: мы догматически возводим в ранг модели, приложимой к любым культурным формам, наш собственный исторический способ существования в качестве человеческих присутствий, наш западный опыт (относительно недавний) тождественности самим себе при смене содержаний. И так как, в самом деле, верования и практики туриков не имеют под собой реального основания и представляются произвольной конструкцией, мы безапелляционно утверждаем, что речь идет о «суеверии». В действительности наша культурная гордыня скрывает от нас экзистенциальную драму магии и не позволяет нам понять характерные для нее культурные темы.