Все мы начиная с 24 февраля 2022 года оказались перед лицом наступающего варварства, насилия и лжи. В этой ситуации чрезвычайно важно сохранить хотя бы остатки культуры и поддержать ценности гуманизма — в том числе ради будущего России. Поэтому редакция «Горького» продолжит говорить о книгах, напоминая нашим читателям, что в мире остается место мысли и вымыслу.
Эдвард Уилсон-Ли. Океан славы и бесславия. Загадочное убийство XVI века и эпоха Великих географических открытий. М.: Азбука-Аттикус, 2024. Перевод с английского Евгения Поникарова. Содержание
Путешествие Камоэнса в Индию началось неудачно, а дальше становилось еще хуже. Еще до того как флот покинул Лиссабон, судно São Antonio загорелось во время погрузки, в результате чего караван сократился до четырех кораблей — Santa Maria da Barca, Santa Maria do Loreto, Conceição и флагман São Bento. Эти четыре судна отправились в путь по стандартному маршруту в Индию, проложенному Васко да Гамой в 1497 году и позволившему португальцам наконец-то преодолеть застой плаваний по Восточной Атлантике. На протяжении большей части столетия идея обогнуть Африку реализовывалась мучительно медленно: хотя многочисленные древние историки рассказывали о греческих, финикийских и даже египетских экспедициях, которые прошли от Гибралтара до Красного моря, их методы и маршруты не сохранились, и португальцы продвигались на юг маленькими шажками. При этом они оставляли падраны — каменные столбы с крестами, привезенные из Португалии и возвещающие об «открытии» этих земель на латинском, португальском и арабском языках — в современной Анголе в 1483 году, на мысе Кейп-Кросс (Намибия) в 1486 году и на мысе Доброй Надежды в 1488 году. Возможно, установка этих монументов была вдохновлена привычкой ливийских берберов воздвигать столбы с надписями на местном языке, чтобы заявить о своих притязаниях на территорию, а использование португальцами арабского языка дает понять, кто, по их мнению, мог бы оспорить их притязания. Надпись на столбе, водруженном в устье реки Конго в 1485 году, гласила:
В год bjMbjclxxxb (6685) от сотворения мира и от Христа llllclxxxb (1485) прославленный король Португалии Жуан II повелел открыть эту землю, и этот падран поставлен Диогу Каном, его дворянином.
Однако, какова бы ни была достоверность классических историй, которыми вдохновлялись португальцы, ни одна из них не намекала на контринтуитивный трюк, превративший плавание вокруг Африки из предмета героической легенды в обычное, пусть и не совсем обыденное событие. Оказалось, что убийственной медлительности прибрежного плавания в изнуряющей жаре с быстрым убыванием припасов можно избежать, отойдя достаточно далеко в Атлантику, чтобы поймать течения, направляющие корабли к мысу Доброй Надежды — настолько далеко в Атлантику, что корабли, направлявшиеся в Индию, вскоре наткнулись на Бразилию.
Однако для Камоэнса, как и для да Гамы, этот путь, направивший корабли и моряков в непредсказуемые воды, не обошелся без проблем. Флотилия 1553 года рассеялась в самом начале плавания, и каждый корабль вынужденно боролся в одиночку, спасая людей и грузы на борту. Для Камоэнса это был первый опыт плавания в открытом океане, и там, где в своей поэме он рассказывает о плавании да Гамы через Атлантику, поэт сделал отступление и высмеял тех, кто имеет лишь книжное представление об этих черных бурях, темных ночах и громе, сотрясающем мир. Легко сомневаться, находясь в комфортной библиотеке, но, по его словам, он лично видел живые огни во время шторма и ветра, черной бури и печальных завываний — огни, которые моряки считают божественными. Автобиографические фрагменты в тексте Камоэнса — как, например, описание электростатического явления, известного как огни святого Эльма, — редко содержат точные сведения, когда и где он побывал, хотя зачастую очевидно, что изложение истории да Гамы вызывает его собственные воспоминания о тех же местах. Свою тираду против мудрых в письмах поэт продолжает описанием смерча:
Я видел, как струею подымался
Над морем пар, и ветра дуновеньем
Он в облачко подвижное свивался
И уносился ввысь к небесной сени.
Так быстро он в воронку собирался,
Так плавно совершалось вознесенье,
Что мы следили взглядом изумленным
За чудом, небесами сотворенным.
Воронка постепенно расширялась,
Над главной мачтой грозно нависая,
То над волною пенной утолщалась,
Как будто грозный вихрь в себе вмещая,
То, ветром поколеблена, сжималась,
Всю мощь свою в мгновение теряя.
И вскоре в столп огромный превратилась
И к небесам зловещим устремилась.
Так красная пиявка, что терзает
Животное, пришедшее напиться.
В воде его прохладной поджидает,
Спеша в губу запекшуюся впиться...
Постоянный страх перед кораблекрушением многим людям завязывает внутренности в узел; возможно, поэту с его семейной историей было хуже других: отец Камоэнса умер вскоре после того, как его корабль затонул у берегов Индии, и эта катастрофа определила раннюю жизнь поэта, оставив его на милость родственников.
За 17 лет отсутствия в Европе Камоэнс сумел превратить незапоминающиеся стихи своей юности в мощный и оригинальный голос, который никогда не был более живым, нежели при описании океана. Натуралист Александр фон Гумбольдт называл его великим художником моря, произведения которого непревзойденно передают водный мир, непрекращающиеся взаимоотношения между воздухом и морем, а Герман Мелвилл заметил, что поэма Камоэнса — это эпос моря. Но самые поразительные его тексты также часто прикрывали неудобную правду — когда реалии жизни мореплавателей оказывались менее героическими, нежели того требовала история. Так случилось и на этом этапе путешествия да Гамы, когда штормы Южной Атлантики не привели португальский флот к триумфу: корабли мореплавателя опять оказались в Южной Африке — безусловно, быстрее, чем бывало в предыдущих каботажных плаваниях, однако не дальше места, куда Бартоломеу Диаш добрался еще десятью годами ранее. Хуже того, их первая встреча с местными жителями обернулась полной катастрофой. Причалив в заливчике, который путешественники назвали бухтой Святой Елены, португальцы встретили двух мужчин, окуривавших улей, прихватили одного для расспросов, а когда попытки наладить контакт не увенчались успехом, на следующий день отпустили его с одеждой и другими подарками. Этот шаг явно сработал, так как на следующий день из ближайшей деревни прибыла делегация, пригласившая чужаков в гости. Добровольцем вызвался Фернан Велозу, однако где-то между жареным морским львом, которым его попотчевали, и чувством полной отчужденности от всего, что ему знакомо, у него не выдержали нервы. Возвращаясь на корабли, он бросился бежать, удирая от хозяев, которые не считали себя похитителями, и в итоге спровоцировал стычку, во время которой Васко да Гаму ранили в бедро. Так первый контакт во время плавания да Гамы оказался не чудом и не героизмом, а скорее глупым недоразумением, о котором трудно слагать великие стихи.
В конце концов корабли рассеянной флотилии, в которой плыл Камоэнс, обогнули мыс и по отдельности прибыли на остров Мозамбик, со времен да Гамы являвшийся главной португальской базой в южной части Индийского океана. Вскоре Камоэнсу, как и да Гаме за полвека до него, стало очевидно, что возникла еще одна проблема: каким образом представить первые путешествия в Индию как триумф христианства и Португалии. В то время как испанские исследователи Западной Атлантики могли объявить об открытии неизвестной земли, Нового Света, и испанские технологии позволяли эти территории завоевать, люди, с которыми столкнулся да Гама вскоре после огибания мыса Доброй Надежды, уже являлись частью океанской сети, охватывающей значительную часть земного шара, и португальцы в ней вряд ли выглядели впечатляющей фигурой. В то время как наличие шелковой одежды и растущий уровень владения арабским языком убеждали да Гаму в том, что он находится на правильном пути в Индию, экспедиция вскоре оказалась посреди потока мировых культур, который ясно показал, что португальцы заходят в огромное и стабильное торговое сообщество. Купцы Софалы издавна торговали с индийским государством Гуджарат, окрашенные ткани которого они распускали и ткали заново с учетом местных вкусов; впрочем, к турецким модам они тоже были неравнодушны. Дальше по побережью в Килве торговали золотыми украшениями с островом Мадагаскар, а на другом берегу океана султаны Геди любили декорировать свои мечети и дворцы китайским фарфором и венецианским стеклом. В Восточной Африке португальцам рассказали, что на востоке живут люди, которые, подобно им, имеют цвет солнца, хотя они не сочли это воспоминанием о китайских судах, которые регулярно посещали этот район в начале века. Еще долгое время после приостановки плаваний по этому маршруту китайцы ценили Малинди как источник жирафов, которых посылали императору Юнлэ в Нанкин: грациозная походка животного подтверждала, что жираф — это цилинь, небесный зверь, который так старается ничего не повредить, что едва ступает по траве под ногами. И повсюду португальцы видели, что арабский язык укоренился как язык торговли; они продолжали воздвигать падраны, объявляя о своих притязаниях на эти земли, но было ясно, что они не могут предложить этому миру ничего нового или удивительного.
Это не значит, что Восточная Африка раскрыла пришлым свои секреты. Хотя арабские и индийские торговцы веками использовали муссонные ветра для посещения этих берегов, где обменивали ткани и готовые товары на слоновую кость и рабов, их деятельность в основном ограничивалась портами; внутренние районы материка оставались почти полностью неизвестными для чужаков, которые не располагали инструментами, необходимыми для ориентирования в этой местности. Если бы Камоэнс ранее не обнаружил царства Мономотапа в труде Дуарте Барбозы, посвященном Индийскому океану, он услышал бы о нем в Мозамбике: государство Мономотапа (португальская транслитерация слова Мвенемутапа, означавшего титул местного правителя) управляло побережьем до прихода португальцев: утверждалось, что государство имело протяженность 800 лиг в окружности, не считая соседних государств-данников, из которых постоянно текло золото. Правитель жил в уединении в городе Зимбаош; когда под его окном проходили процессии, груженные данью, его было слышно, но не видно; защищала его армия, состоящая из 5000 или 6000 женщин-воинов. В знак верности правителю все семьи должны были раз в год погасить огонь в своих очагах и получить огонь заново от царского факелоносца, в противном случае с ними расправлялись как с мятежниками. Сообщалось также, что местная цивилизация очень стара: Дамиан записал упоминания об одном дворце в царстве Бутуа, где каменная кладка была настолько пригнана, что не нуждалась в растворе, а на входе виднелась такая древняя надпись, что никто уже не понимал этого языка. Какой бы широтой ни отличались взгляды Дамиана (и большинства космографов), он невольно оценивал достоинства других культур в терминах, заимствованных из его собственной. Европейские путешественники XV и XVI веков часто считали самыми верными признаками цивилизованного народа сельское хозяйство, грамотность и каменные здания; арабский историк Ибн Хальдун, напротив, полагал, что совершенными людей делают кочевая жизнь и нужда, поскольку сытые горожане тупеют умом и грубеют телом.